Однако я не успокоилась. – Послушай, если Ксандер здесь, то почему он не подошел к тебе? – Я его окликнул и помахал, – вздохнул Фрэнк, подняв руки, показывая, как махал своему другу. – Только он был в наушниках и, наверное, не услышал. – А почему ты не подошел к нему и не постучал по плечу? – Ты же сама приказала мне не вставать со скамейки. Давай его поищем? – Поискать можно, только я не знаю, как он выглядит. – Сейчас узнаешь. Иди за мной, – сказал Фрэнк и умчался вперед с такой скоростью, что за ним не угнались бы и «Лихие наездники». – Эй, мальчик, не бегать! – крикнул ему охранник с противоположного конца зала. Я очень надеялась догнать Фрэнка, пока он не сбил кого-нибудь с ног или не решил потрогать какой-нибудь экспонат. Я настигла его в зале со скульптурами. Он неподвижно стоял перед древней статуей молодого бога с кудрявыми волосами, выловленной в тысяча девятьсот двадцатом году бедным рыбаком в Эгейском море. Юный бог поднял руку на манер уставшего идти пешком ньюйоркца, останавливающего такси, а вторую приложил к груди, не то чтобы хвастаясь, а словно удивляясь своему мраморному совершенству. Наверное, пальцы на поднятой руке сломались, когда красавец попал в сети. Дорого же ему обошлось возвращение из океана! Фрэнк снял кавалерийскую шляпу и почесал бровь рукой в перчатке из оленьей кожи. – Ксандер похож на него, «По образцу Аполлона, Греция, 300–100 гг. до нашей эры». Только у Ксандера все пальцы целы. Волосы светлые, как у тебя. Он не каменный. И одежды на нем побольше. Это ни о чем не говорило, поскольку на каменном Аполлоне вообще не было одежды. Впрочем, с таким сложением он мог себе это позволить. В реальном мире, под которым я подразумеваю мир за пределами Лос-Анджелеса, вы можете встретить парня с такой потрясающей фигурой в сочетании со столь изысканными чертами лица и роскошной шевелюрой, в которую так и хочется запустить пальцы, от силы один-два в жизни. В Лос-Анджелесе они работают официантами в семейных закусочных или сидят на кассе в магазинах полезного питания. Так или иначе, после слов Фрэнка мне еще больше захотелось увидеть его друга. – Пойдем, – сказал Фрэнк. – Подожди, я смотрю. Меня заинтриговало, что точеное лицо и поднятая рука Аполлона изъедены мелкими щербинками и отличаются более темным цветом, чем все остальное. Что с тобой случилось? – мысленно спросила я, наклоняясь к табличке. А случилось следующее: когда этот образчик Аполлона опустился на дно океана, приливы постепенно прикрыли его наготу песчаным покровом, так что воздействию морских течений и подводных обитателей подвергались на протяжении столетий только голова и рука, которыми он заплатил за спасение. Внезапно меня пронзила острая тоска по моей жизни в Манхэттене. Я поняла, что скучаю по непредсказуемой многоликой толпе, бурлящей вокруг. По тому, как заливаешься краской, торопливо отвернувшись от красивого парня в подземке, поймавшего твой взгляд. Мне не хватало даже ребят из компьютерного магазина – чудаковатых технарей, которые смущались, когда я с ними здоровалась, а иногда приносили мне ланч – оставленный с вечера холодный кусок пиццы. Мне захотелось увидеть мистера Варгаса, всегда находившего для меня доброе слово и заполнившего пустоту, которая осталась от моего отца. Живя в стеклянной коробке на вершине холма с Мими и Фрэнком, я утратила всякую связь со своей прежней жизнью. Забывшись, я отпустила руку Фрэнка и потянулась к обрубкам пальцев мраморного Аполлона. Вероятно, меня схватили бы охранники, если бы Фрэнк в этот момент не рухнул как подкошенный мне под ноги. Я наклонилась над мальчиком, чуть не положив руку ему на плечо. – Что с тобой, Фрэнк? Он закрыл глаза, однако не зажмурил их крепко, как делают дети, когда притворяются. Его лицо было спокойным и безучастным. Если бы не розовые щеки, я бы подумала, что он умер. – Что с ним? – спросил охранник, недоуменно глядя на бесчувственное тело. – Вызвать «Скорую»? У него эпилепсия? У моего кузена Рика была эпилепсия. Когда мы были детьми, он мог упасть прямо посреди игры в вышибалу. Бумс – и все. Мужчина годился мне в отцы, а его простодушное лицо было изрыто шрамами и оспинами, как у образца Аполлона, хоть и не отличалось столь совершенными чертами. – Никогда не понимал, что интересного в вышибале, а вот к поло я неравнодушен, – сказал вдруг Фрэнк. – Уилл Роджерс держал в своем поместье в Малибу конюшню специально подготовленных пони, на его полях играют в эту игру по сей день. Он перевернулся на бок и посмотрел на меня одним глазом. – Я увлекся. – Что ты имеешь в виду? – опешила я. – Я представил себя статуей, которая упала за борт корабля во время шторма. Иначе как бы этот Аполлон оказался на дне Эгейского моря? Он сделан из мрамора и плавает не лучше меня. Я схватила мальчишку за шиворот и поставила на ноги. – Не делай так больше, Фрэнк. Ты всех напугал. Что ты за человек? – Присяжные еще не пришли к единому мнению, – заявил он. Пряча досаду, я отряхнула от пыли его костюм и подняла шляпу, не потрудившись спросить разрешения нарушить первое и второе правила. Фрэнк проглотил это: даже он видел, что я вне себя от злости. Я мысленно поблагодарила небеса за то, что мы в Лос-Анджелесе, а не в Нью-Йорке: галерея была пуста, не считая нас троих. – Не ругайте его, мамочка, – сказал охранник. – Мальчонка просто не подумал. Он с заговорщическим видом ткнул Фрэнка пальцем в бок. Я замерла. Ну все, сейчас начнется: бездыханное тело на полу? Вырывание волос? Битье головой об стенку? Одно дело – я, но только что на моих глазах второе правило Фрэнка нарушил совершенно незнакомый человек. Однако, как я заметила однажды Фрэнку, никто не может предсказать будущее, тем более – я. Внимание нашего маленького модника привлекла куртка охранника, сделанная из необычного материала. – Что это за ткань? – спросил Фрэнк, даже не заметив дружеского тычка. – Ее можно стирать, – ответил тот. – Вы позволите? – спросил Фрэнк, указывая пальцем на рукав. Я чуть не сделала ему замечание, вовремя вспомнив, что в данном случае лучше показать пальцем, чем хватать без разрешения. Или прижиматься щекой к груди, как он проделывал со мной. – Валяй, – разрешил охранник. Фрэнк пощупал ткань. – Гм… интересная текстура, – глубокомысленно заявил он. – Грубая, колючая, жесткая. Она горит? – Еще бы, стопроцентный полиэстер, – расхохотался охранник. – Вспыхнет за секунду, как римская свеча на Четвертое июля! – К сожалению, я в этом году имел неосторожность проспать салют на Четвертое июля, – продолжил светскую беседу Фрэнк, – в связи с чем внес предложение приобрести несколько римских свечей, предназначенных для домашнего использования. Мама сказала: «Ни за что на свете». – Возможно, она права, – предположил охранник. – Такие вещи лучше доверять профессионалам. Они слишком опасны, даже для такого умного мальчика, как ты. – Мама говорит, что у меня очень большой мозг, хотя это не является свидетельством гениальности. Эйнштейн разрешил исследовать свой мозг после смерти. Он не превышал среднего размера, однако в нем присутствовало необычное количество извилин и бороздок. Это предполагает обилие связей и остроту мышления, недоступную обычным людям. – Пойдем, Фрэнк. Мне хотелось уйти, пока он не начал утомительную лекцию по анатомии мозга. – Спасибо за помощь, – поблагодарила я охранника. – Пожалуйста. Всего хорошего. – Спасибо, – сказал Фрэнк. – Не сомневаюсь, что все будет хорошо. – Славный у вас паренек, мамаша, – добавил охранник. – Умный, воспитанный. Нарожайте ему братиков и сестричек. Таких должно быть побольше. У меня неожиданно ком встал в горле. Я кивнула, улыбнулась и вывела Фрэнка из галереи, крепко схватив за руку. – Приятный джентльмен, – сказал Фрэнк, когда мужчина уже не мог нас слышать. – Как ты думаешь, он хороший художник? – С чего ты взял, что он художник? – Кое-кому не мешало бы научиться пользоваться щеткой для ногтей. И скипидаром. Керосин тоже помогает. Масляные краски очень трудно отмываются. Понятно, что если ты никогда не смотришь людям в глаза, остается разглядывать их кутикулы, – подумала я, а вслух сказала: – Может, он маляр. – Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны, – глубокомысленно изрек Фрэнк. – Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Полезный мнемонический прием для запоминания цветов солнечного спектра. – Запомни, Фрэнк, в колледже я изучала искусство. – Как я могу запомнить то, чего никогда не знал? – сказал он. – Так вот, у маляра не может быть под ногтями столько разных цветов. Из двух одно: или он художник, или берет стремянку, когда никто не видит, и царапает картины ногтями. Фрэнк задумчиво посмотрел на свои ногти. – Хотелось бы как-нибудь попробовать. – Не надо, – решительно произнесла я. Это прозвучало более резко, чем я хотела. Я устала. Мне нужен отдых. С тех пор как я сюда приехала, у меня не было ни одного выходного. А у Мими не было ни одного выходного, с тех пор как родился Фрэнк. – А почему охранник называл тебя мамашей? – спросил Фрэнк, когда мы выходили из музея. – Наверное, подумал, что я твоя мама. – Почему все так думают?