— А как живот вам подрежут из-за ваших брюликов, это не будет за вас раздражать? — Молодой человек, похоже, справился с волнением и заговорил с усмешкой: — То вы ходите разряженная, как цыпа, а тут устроили хипиш, шо за здрасьте! Вот кишки вам выпустят — как промеж глаз проскочат, будет вам хипиш на ровном месте! Так шо скажите спасибо, шо Миша вас охраняет. А то позвали вас всю в брюликах, а охранять за как? Гусь этот скворчатый, швицер за полфраера, шо за вас до пролетки возит, он должен был за охрану позаботиться! — В голосе его зазвучала злость. — А он здрасьте — даже шнурки не погладил! Так шо не надрывайте нервы, бо простудитесь. И сделайте мине ша за моих людей, шо вас под домом пасут. Поверьте, им жисть не сахар торчать как пень посреди оглобли под этим вашим доходным домом, шоб вас за камушки не порезали! И не скворчите на меня зубами, бо до юшки сотрутся — как петь тогда будете? С этими нахальными словами молодой человек, явно сдерживая бешенство, отвесил звезде шутовской поклон и удалился в сопровождении охранников, которые боялись дышать от того, что стали невольными свидетелями столь неприятной сцены. Холодная же застыла на месте, дрожа в припадке гнева, вся белая от ярости, исказившей ее нежные черты. — Ну как, поговорили? — Харитонов ждал ее в гримерной и по выражению лица сразу определил, чем закончился разговор. — С ним невозможно разговаривать! Это шут какой-то! Он говорил на каком-то диком жаргоне — ни слова нельзя понять! — Артистка готова была заплакать от злости. — А я вас предупреждал! Вы играете с огнем, Вера. Разозлите его — хуже будет! — Харитонов прекрасно понимал, что она не поймет его слова, но должен был так сказать. Холодная не успела ответить. Дверь гримерной открылась, и на пороге возник улыбающийся Петр Инсаров. — Что происходит, Вера? У вас ширятся знакомства в криминальном мире Одессы? О чем вы говорили с Мишкой Япончиком? — Вот видите! — Харитонов развел руками. — Одесса — большая деревня. Вскоре ведь город будет о вас говорить. — Я не разговариваю с бандитами! — отрезала артистка. — Я больше не могу выносить этого типа! Хоть бы избавил меня кто от него! — Невозможно! — Инсаров откровенно смеялся. — В тюрьму его не посадишь, на дуэль не вызовешь. Так что вам, моя дорогая, придется потерпеть. Тем более, он не самый плохой вариант. Скоро Одессу ждут вещи похуже. — Что вы имеете в виду? — нахмурился Харитонов. — Оккупанты. Французы. Придут, как к себе домой. — Помилуйте! — Дмитрий взмахнул руками. — Да французы будут защищать нас от проклятых красных и от бандитов! Лучше уж они, чем большевики! — Ну-ну, — мрачно покачал головой Петр, — сами все увидите! Не буду я вам ничего говорить. Дверь за ним захлопнулась. Харитонов нахмурился. — Не нравится он мне в последнее время, — сказал режиссер задумчиво. — И что-то с ним не так. Скользкий какой-то, все вьется, как уж вокруг пальцев. Не могу понять. — Не придирайтесь! — Вера пожала плечами. — Япончика вы готовы выносить, а у своего же актера ищите какой-то подвох! — Это другое, — Харитонов вздохнул, — Япончик… Он не опасный. А этот… И друзья у него какие-то странные. Взять хотя бы того типа, с которым он ходит. Но Вера не слушала его. Она была погружена в свои мысли, и слова Харитонова вылетели у нее из головы. По окончании концерта режиссер, как всегда, подвез ее к дому. Снова была темная ночь, и оба, выйдя из пролетки, заметили на углу знакомую тень. Но в этот раз актриса остановилась и, нахмурившись, сжала руку Харитонова: — Я сама. Вам лучше уйти. — Ни в коем случае! — запротестовал он. — Время позднее. А мы не знаем, кто там стоит. — Пожалуйста, — глаза Веры блеснули, — я постараюсь сама справиться. Мне ничего не грозит. — Вы ведете себя как ребенок! — рассердился Харитонов. — Вчера вы закатываете истерику от страха, а сегодня… — Поезжайте, прошу, — актриса улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой. И, не в силах противиться ей, Харитонов вернулся в поджидающую его пролетку. Вера же решительно направилась к углу и остановилась перед человеком, неподвижно стоящим на месте. — Теперь уже вы? — Она сердито тряхнула головой. — Теперь вы лично будете стоять здесь? Зачем? Мне было достаточно одного вашего соглядатая, я была сыта им по горло. А теперь вы? — Я хотел извиниться, — Мишка Япончик (это был действительно он) вступил в круг света от уличного фонаря, оставлявшего на земле расплывчатое, масляно-желтое пятно. В городе уличное освещение было редкостью, но возле собора время от времени его включали. — За что? — В голосе актрисы прозвучал лед. — Я наговорил вам лишнего. И так себя вел… — Вы вели себя абсолютно нормально, — она пожала плечами, — нормально… для человека вашего положения. — Я понимаю, что вы хотите сказать. Но вы зря думаете, что я обычный бандит. Я не такой. — Мне все равно, какой вы. Все, что я хочу, чтобы вы оставили меня в покое! — Это сложно, — Мишка Япончик пожал плечами. — Особенно теперь. — А что изменилось теперь? — искренне удивилась Холодная. — Я таких, как вы, никогда не видел, — искренне ответил Японец. — И не думал, что женщина может быть такой. Я хочу быть другим. Измениться. Ну, не таким быть, как теперь. Ради вас. Я вот увидел вас, и подумал, что в жизни моей может все быть совершенно другим. Не таким, как оно было. И я ведь тоже… Я тоже хочу быть лучше, ради вас — лучше. Заняться другим. — Я вас не понимаю, — актриса отступила на шаг. — Я не умею красиво говорить. Не обучен. И правильно тоже совсем не умею. Но если б вот так я мог разговаривать с вами… И вы мне отвечали. Ради вас. Актриса замолчала, чувствуя, как ее колотит нервная дрожь. Все это напоминало сцену из знакомого фильма. Но человек, стоящий перед ней, не был обычным героем-любовником. Ей вдруг подумалось, что он очень опасен, как мешок с гремучими змеями. И стоит сделать только одно неверное движение, один неправильный шаг, и змеи эти вырвутся на волю… И тогда… Что тогда — было как черная пропасть, та самая бездна, разверстая в ее снах. Но почему же тогда так удивительно странно замерло ее сердце? И чувство опасности как бы отступило?.. Вера не могла разобраться в том, какие вообще чувства вызывает в ее душе этот человек. Он был личностью, это несомненно. Не похожий ни на кого из людей, с кем она сталкивалась прежде. Он был как пришелец из чужого, враждебного мира, но она никак не могла понять, почему разум — и правильно! — велит ей быть осторожной, а сердце, вопреки доводам разума, вдруг перестало испытывать чувство тревоги… И он, этот странный пришелец, словно прочитал ее мысли, потому что вдруг произнес: — Я не опасен. Я не причиню вам вреда. — Я… не знаю, что думать о вас, — голос Веры дрогнул, она снова отступила на шаг. Это было правдой. Она не знала, что думать о нем. — Я хотел бы быть как друг вам. Если это возможно. — Невозможно, — она растерянно пожала плечами, — абсолютно невозможно. — Но вдруг, я смог бы надеяться… Вы понимаете… Надеяться на то, что вы будете думать обо мне по-другому. Не как о друге. Больше. — Нет, — в голосе ее снова прозвучала решимость, — никогда. Нет. Эти слова вырвались у Веры против ее воли, но прозвучали искренне. И Японец понял, что она сказала то, что хотела сказать. Слов было мало, но в них она выразила все — и опасность, и чувство тревоги, и понимание того, что ей не следует опасаться человека, который напоминает мешок с гремучими змеями… — Я все равно буду рядом. Я буду вас хранить. И мне все равно, что вы обо мне думаете, — с этими словами, резко развернувшись, он исчез в темноте. А Вера все продолжала стоять и смотреть ему вслед. И ей почему-то стало так горько, как бывает горько от вкуса полыни. Разобраться во всем этом было слишком сложно. Внезапно на ее душу, на веки, на мысли навалилась свинцовая усталость. Тяжело повернувшись, она побрела ко входу в парадную, в дом. В конце ноября после ухода оккупационных германо-австрийских войск власть в городе удерживалась силами немногочисленных, слабых военных отрядов русских офицеров-добровольцев. На Одессу надвигался атаман Григорьев, который был верен Петлюре. На подступах к городу завязались жестокие бои. Добровольцы были разбиты наголову и бесславно бежали. Григорьев вошел в Одессу, но продержался там недолго. В последних числах ноября на рейде встали первые суда Антанты. Генерал деникинской армии Гришин-Алмазов сумел сколотить из остатков разбитой армии боеспособный, хорошо организованный отряд и под прикрытием огня с французских кораблей, а также с помощью нескольких боевых отрядов и французских солдат быстро освободил Одессу от петлюровцев, выбив Григорьева из города. Для этого ему понадобилось несколько молниеносных ударов. Деморализованные внезапным нападением, петлюровцы были застигнуты врасплох. К тому же отряды Гришина-Алмазова были отлично вооружены французским оружием. Они захватили порт, военный арсенал, центральные банки, вокзал. С Григорьевым в Одессе было покончено. После этой победы французский генерал Бориус назначил Гришина-Алмазова военным губернатором Одессы. В январе 1919 года генерал Бориус был сменен командующим вооруженными силами союзников в Новороссии генералом д’Ансельмом. Французское командование возложило на него руководство всеми вопросами военной политики и администрации в Одесском регионе. С этого момента проводимая французами политика в отношении местных властей стала всецело зависеть от нового командующего. Но все в городе, в том числе и новый военный губернатор Гришин-Алмазов, знали о том, что истинным автором проводимого французским командованием курса был начальник штаба генерала д’Ансельма Анри Фрейденберг, который считался специалистом по местным вопросам. Он родился в Одессе и провел здесь свое детство, поэтому прекрасно говорил по-русски и знал о городе все. Мать его была одесской еврейкой, отец — французом. И позже, уехав с родителями во Францию, он никогда не забывал ни Одессы, ни одесского колорита. Красавец, любитель женщин, Анри Фрейденберг по праву считался самым любвеобильным офицером французского гарнизона. Обладая сильным характером и отличным умением разбираться в человеческих слабостях, он быстро подчинил себе генерала д’Ансельма, человека мягкого, слабохарактерного и не знакомого со спецификой знаменитого южного региона. Анри Фрейденберг вертел и Гришиным-Алмазовым, который без одобрения француза не мог провести ни одного решения. Именно по совету Фрейденберга он распорядился вновь открыть все театры, рестораны и кабаре, закрытые по приказу Григорьева, чтобы вновь вернуть город к веселой, праздничной жизни. Но для того, чтобы в Одессе наступило относительное спокойствие, Гришин-Алмазов решил покончить с одесскими бандитами путем военного террора. По совету Фрейденберга он собрал в своем кабинете всех офицеров военного гарнизона и полиции. Суть его приказа было такова: с этого дня Одесса находится на военном положении. Не будут проводиться ни следствия, ни аресты. Каждый, кто подозревается в бандитизме, должен быть схвачен и без малейших доказательств расстрелян на месте для устрашения всех остальных. Допросов не проводить. Вопросов не задавать. Обыск тоже не нужен. Стрелять на месте, на поражение. Единственный язык, на котором следует говорить с бандитами, — расстрел… Глава 14 Торжественный концерт в честь французских властей. План Тани. Знакомство с Верой Холодной. Арест Стрижа Оперный театр был полон. Все было, как в старые времена. Ослепительная люстра под потолком сияла мириадами ярких огней. От парижских туалетов дам и бриллиантов рябило в глазах. В честь нового губернатора Одессы давали торжественный концерт.