Присутствовали все сливки общества — представители знати, добравшиеся в Одессу из Москвы и Петербурга, белые генералы и офицеры и, конечно, французские чины, уже получившие известность в Одессе, — генерал д’Ансельм и Анри Фрейденберг. Французы сидели в директорской ложе в сопровождении многочисленной охраны, выставленной и в коридоре, и в зале. Генерал д’Ансельм был в парадном мундире со множеством позолоты и торжественными орденами от правительства Франции. Он был важен, чванлив, не снисходил до толпы, не бросал в зал любопытных взглядов и даже не думал поздороваться с кем-то из знати или с самим Гришиным-Алмазовым, сидевшим в партере: все знали, что генерал д’Ансельм не одобряет кандидатуру нового губернатора, назначенного его предшественником. Но обстановка в городе была слишком напряженной, чтобы менять власть. К тому же, генерал д’Ансельм не понимал местных нравов и обычаев, он тосковал о родной Франции и все мечтал о том дне, когда сможет покинуть эту негостеприимную, такую странную землю, совмещавшую в себе абсолютно противоречивые полюса ненависти и красоты. Говоря по-русски, генерал д’Ансельм сидел так, словно проглотил аршин, и отвращение к тому месту, где он находится, явственно читалось на его лице. Его даже не восхищала красота Оперного театра. Он и не пытался узнать Одессу — город, о котором ходили легенды и где в первые дни его пребывания на этой земле на него было устроено покушение. В штабной автомобиль подложили бомбу, и генерала д’Ансельма спасло чудо. В тот день он должен был отправляться в штаб, но неожиданный приступ подагры приковал его к постели. Поэтому он послал в штаб своего офицера по особым поручениям — способного молодого человека, приехавшего вместе с ним из Франции. Машину подогнали к парадному подъезду. Офицер сел на заднее сиденье, на то самое место, где всегда сидел генерал. Страшный взрыв разорвал его буквально на куски. Шофера с многочисленными ранами в критическом состоянии доставили в больницу, где он умер спустя три дня. Что же касается генерала, чудом избежавшего смерти, то он впал в дикую ярость. Были расстреляны все работники гаража при штабе, но никто даже не сомневался в том, что покушавшихся среди них не было. Как ни пытались обвинить в покушении бандитов из банды Мишки Япончика, всем было ясно, что оно было организовано красным подпольем, которое активно действует в городе. С тех пор генерал д’Ансельм возненавидел Одессу, где каждый миг чувствовал себя как на иголках. Разумом он вполне понимал такой естественный порядок вещей, когда в оккупированном, захваченном городе с ненавистью встречают завоевателей. Он с самого начала не понимал необходимости ввязываться в эту бессмысленную, глупую войну. Но долг есть долг, и генерал д’Ансельм изо всех сил пытался исполнять его во враждебной стране, где невозможно было ни объяснить, ни понять того, что происходит вокруг. Анри Фрейденберг был человеком совершенно другого типа, и в Одессе чувствовал себя как рыба в воде. Как уже отмечалось, яркий, искрометный, легкомысленный, любитель красивых женщин и светской жизни, он с легким сердцем отдавался развлечениям с такой же страстностью, с какой служил на войне в своей стране. По большому счету, он был человеком мира, любил все самые яркие стороны жизни и, унаследовав от родителей довольно большое состояние, не отказывал себе ни в чем. Военная служба здесь приносила ему острые ощущения, которых не хватало в Париже в качестве богатого наследника и светского прожигателя жизни. В нем бурлил предприимчивый, кипучий ум, благодаря которому он не любил засиживаться на одном месте и постоянно балансировал между развлечениями и поиском новых ощущений. Обладая гибким характером и умением легко сходиться с людьми, Анри сделал блестящую военную карьеру, став не только чем-то вроде профессионального шпиона, но и правой рукой генерала д’Ансельма. И очень скоро именно он стал принимать все решения, когда испуганный и раздраженый д’Ансельм перекинул на него весь свой штаб. За короткое время пребывания в Одессе Анри Фрейденберг отлично освоился в городе своего детства, свел знакомство с представителями знати и даже близко сошелся с Гришиным-Алмазовым, получив, таким образом, неофициальное управление над всеми городскими чиновниками. Без его ведома губернатор больше не принимал никаких решений. Ходили слухи, что Анри даже встречался с Японцем, но это был тот редкий случай, когда он не нашел с ним общего языка. Будучи страстным патриотом Одессы, Японец встретил француза в штыки, и они так и не смогли договориться о разделе сфер влияния в городе. После чего Фрейденберг дал губернатору зеленый свет для ликвидации бандитов и даже посоветовал в Одессе устроить настоящий военный террор. Очистка города от уголовников входила в планы французского командования, так как оно прекрасно понимало, что если бандиты станут на сторону красных, французам будет несдобровать. А пока бандиты соблюдали политический нейтралитет, этим моментом нужно было воспользоваться, чтобы уничтожить их физически. В то время, когда Гришин-Алмазов только начал воевать с уголовниками, Анри Фрейденберг развлекался вовсю. Он посещал все известные театры, кабаре, рестораны, стал завсегдатаем известных светских салонов, литературных и театральных вечеров, и всегда его видели в обществе самых красивых женщин. Анри вовсю увлекался хорошенькими актрисами, и стал часто наведываться на крупнейшую кинофабрику Одессы «Мирограф», где свел близкое знакомство с Харитоновым и с известным актером Петром Инсаровым. Вместе их видели в кабаре и на театральных премьерах. И устройство торжественного концерта в Оперном театре было идеей Фрейденберга, хотя генерал д’Ансельм встретил эту идею в штыки. Но Анри быстро сумел объяснить, что парадным, торжественным мероприятием они покажут всему миру, как радостно Одесса встречает французских союзников, как демократично ведут себя французы и как счастливы горожане избавиться от гнета петлюровцев и красных, большевиков. Так как бывший одессит умел настоять на своем, генералу д’Ансельму не оставалось ничего, кроме как смириться. И сидеть в ложе театра с надутым видом, служа живой декорацией могущества Анри Фрейденберга, лихо завертевшего властью в Одессе. Поскольку с организацией вызвался помочь Дмитрий Харитонов, концерт получился блестящим. В первом отделении должна была петь прима мировых оперных театров Лидия Липковская, специально для этого прибывшая в Одессу из Венской оперы, а во втором отделении концерта принимали участие звезды кино — Петр Инсаров и Вера Холодная, чье появление на сцене публика всегда ждала с нетерпением. Анри Фрейденберг был в штатском. В петлице его элегантного вечернего костюма пламенела ярко-алая роза, отчетливо выделяющаяся на черном фоне, и эта несколько женская деталь туалета придавала всему его облику некую пикантность. И, сидя в ложе вместе с генералом д’Ансельмом, он ловил на себе томные или заигрывающие взгляды женщин большей половины зала. Эти взгляды были вызваны не только его внешностью, но и тем неуловимым флером, который придает человеку безграничная власть. Анри был богат, молод и красив, обладал самой серьезной, самой значительной в городе властью, казалось, что еще желать человеку, наделенному судьбой таким рядом достоинств и наград? А между тем лицо его было скучным — несмотря на привычную оживленность взгляда. И томные взгляды красавиц оставляли его равнодушным, заставляя откровенно скучать. Секрет апатии был прост: Анри был пресыщен жизнью и ее удовольствиями, для него больше не было новых ощущений, и все вдруг стало откровенно ненавистным и скучным, когда все в городе стали открыто пресмыкаться перед ним. А к завоеванию красавиц не нужно было прилагать никаких усилий — они и так откровенно были готовы на все. Посылая улыбки чиновникам и знати, Фрейденберг откровенно скучал на устроенном им же самим концерте. На сцене, тем временем, в сопровождении хора артистов одесской оперы пела прима Лидия Липковская, мощный и чистый голос которой разливался под сводами великолепного театра. Отдавая дань традиции, по которой власть всегда приветствовала артистов, Анри встречал Липковскую в здании французского штаба, где от имени генерала д’Ансельма преподнес огромный букет роз и колье с рубинами, бриллиантами и сапфирами — драгоценные камни повторяли цвета французского флага. Прима немилосердно строила глазки красавцу-французу, однако Фрейденберг был холоден и официален. Перезревшая дамочка была не в его вкусе, к тому же его раздражал ее напор. Но, тем не менее, певица сразу же надела колье и прямо в нем прибыла в театр, где ее восторженно встречали одесские артисты, вручив множество цветов и золотой музыкальный ключ с миниатюрной копией Одесского оперного театра — созданный на заказ лучшими ювелирами города драгоценный памятный знак. Липковская была в восторге. Концерт шел без сучка и задоринки, а Анри Фрейденберг немилосердно скучал, ожидая, когда закончится этот кошмар. Легкая, как перышко, в мягких балетках Таня бежала по коридорам театра. В переходы галерей доносились звуки музыки со сцены, и ей было слышно, как поет знаменитая певица, примадонна, у которой больше не было ни памятного знака (золотой копии Одесского оперного), ни колье под цвет французского флага, ни портмоне с довольно значительной суммой денег, ни бриллиантовых серег… Таня повторила свой коронный трюк, ради которого, собственно, и находилась в Оперном театре. Улизнув потихоньку со сцены прямо во время концерта, она обчистила неохраняемую гримерку Липковской. А теперь, спрятав ворованные драгоценности под юбкой, искала своего сообщника Стрижа, чтобы отдать добычу. Тот должен был тихо выбраться из театра, и под охраной еще двоих людей Тани доставить добычу в кабачок на Садовой. Стриж показался возле лестничного проема. Это был неопытный, молоденький мальчишка лет 14-ти, оказавшийся в банде недавно. Он был беспризорником, воровал с тех самых пор, как научился ходить. Родителей своих не помнил, рос в дебрях Молдаванки, где, затаившись в лабиринтах ветхих домов, счастливо избегал отправки в приют, сумев ни разу не попасться на глаза социальным патрулям. Время от времени такие чиновники, наделенные рядом полномочий от Городской управы, рыскали по Молдаванке в поисках бесхозных, брошенных детей: за каждого сироту, доставленного в сиротский дом, полагалась щедрая награда. Но обитатели Молдаванки давно знали о том, что попасть туда было хуже смерти. А потому старшие товарищи из банд, сумевшие пережить ужасы приюта, прятали таких детей, а затем воспитывали и кормили все вместе — всей бандой или всем двором. Стриж и был таким ребенком. Худенький, черноволосый, ершистый, с колючим взглядом пронзительных птичьих глаз, он был неуклюж, как птенец, вывалившийся из гнезда, и так же беззащитен, как птица на обочине дороги. Таня жалела этого неуживчивого полуребенка, несмотря на то что была старше ненамного. Он казался ей 12-летним мальчишкой, но она точно знала, что старше его на целую вечность. Несмотря на свой возраст, Стриж неплохо справлялся с поручениями, которые давали ему в банде, и этим заслужил уважение. Его не случайно выбрали для передачи драгоценностей: маленький, юркий, незаметный, он должен был ловко выбраться из театра, не привлекая к себе особого внимания, как уже бывало не раз. А потом его встретят. Таня не сомневалась в том, что Стрижу удастся незаметно прошмыгнуть мимо солдатских патрулей, которыми театр был наводнен. Так как в зале собрались все шишки города, везде было невероятное количество охраны. Солдаты постоянно циркулировали по всем коридорам, не обращая никакого внимания на артистов. Мимо Тани, едва она сбежала со сцены, тоже прошел солдатский патруль. Но поскольку она была в театральном костюме, солдаты даже на нее не взглянули. Увидев Стрижа, Таня уже махнула ему рукой, как вдруг резкий голос, раздавшийся сзади, заставил ее подскочить: — Алмазова, да постой же ты наконец! За ней бежал толстенький лысоватый концертный администратор театра, в сферу обязанностей которого входило и обслуживание заезжих знаменитостей. В руках его был поднос, на котором стоял изящный хрустальный кувшин, распространяющий запах лимона и меда, и высокий стакан. Сам администратор был красным, тяжело дышал, с него градом катился пот. — Ты чего не на сцене? — Несмотря на свое состояние, он окинул Таню подозрительным взглядом. — Живот схватило, — по-простонародному сказала Таня, прикидываясь туповатой крестьянкой, — не смогла утерпеть. — Что вы все хвораете, мать вашу, когда дел по горло, — засопел администратор, — вот и эта тоже… зараза стоеросовая… — Кто — эта? — удивилась Таня. — Да горничная артистки этой… знаменитой… напиток заказала, а сама исчезла невесть куда! А артистке-то сейчас на сцену! Напиток лечебный, должна выпить. Горло у нее больное. Вот и несусь, как стукнутый, по всем этажам. — Так и принесли бы напиток артистке, всего делов… — снова прикинулась безграмотной Таня. — Да я и нес… — засопел администратор, — так я за костюмами концертными должен следить… Голову с меня снимут… Алмазова, Христом Богом молю, ты отнеси! — Да не верю я в Бога Христа, — засмеялась Таня, — я вообще черт. — Алмазова, оставь свои шуточки! Выручи — не в службу, а в дружбу! По гроб жизни буду обязан! Когда надо, за тебя заступлюсь. Принеси ей, а? Прямо вот сейчас, быстро! Это чудо, что мне за тут попалась ты… — Да что отнести, кому? — не поняла Таня. — Поднос с напитком лечебным артистке этой, Вере Холодной. Она в гримерке сидит. Горничная ее сделала ноги, шалава драная. Мне не до нее. Отнеси, а? — Вере Холодной? — Таня не поверила своим ушам. — Точно! Ей на сцену щас, во втором отделении. Так что уже иди. Гримерка во втором ярусе, номер двери 34. Ну, ты знаешь. — Ладно, — не сомневаясь ни секунды, Таня взяла поднос. От перспективы увидеть знаменитую артистку вживую она забыла обо всем на свете. Довольный до предела, администратор сунул Тане в руки поднос и унесся по коридору с такой прытью, которая никак не вязалась с его тучным телом. Тут только Таня вспомнила про Стрижа, с изумлением наблюдавшего эту странную сцену, и жестом подозвала к себе. Сунула ему в руки поднос и велела отвернуться к стене. Достала спрятанные драгоценности и рассовала по его карманам. — Иди за мной. Подождешь в коридоре — возле гримерки. Я быстро. И не вздумай никуда убегать. Таня постучала в дверь и, услышав тихое приглашение войти, осторожно вошла внутрь. Вера Холодная сидела за туалетным столиком. На ней было концертное платье с длинным ярко-алым шлейфом. Лицо ее было бледным. Поражал нездоровый блеск в глазах. — Напиток… — произнесла Таня, с перепугу не понимая, что говорит. — Большое вам спасибо! — Артистка улыбнулась. — Поставьте на столик, пожалуйста. Хотите попробовать? — Я? Не знаю… Мне, право, неудобно… — совсем растерялась Таня. — Вы тоже выступаете, правда? На вас концертный костюм. — Я статистка в хоре. Служу здесь недавно, — ответила Таня. — Вы очень красивая. У вас открытое, милое лицо. — Достав из шкафчика второй стакан, артистка налила напиток из кувшина и предложила Тане. — Садитесь, пожалуйста. Выпейте со мной. Это лечебный лимонад — с медом. Хорошо снимает боль в горле. Я что-то расхворалась. Очень чувствительна к холоду. Промерзла — и все. Опустившись на небольшой пуфик, Таня пригубила стакан. Лимонад был сладким и терпким. У него был необычный, но приятный вкус. — Мне его в детстве бабушка делала, — улыбнулась Вера, — так лечила горло. Я в детстве очень часто болела. Легко подхватываю простуду и сейчас. У вас очень красивый театр. Но в нем гуляют страшные сквозняки. Все смотрят на внешнее оформление зала, но никто не думает о том, как холодно за кулисами. — Да, правда, — улыбнулась Таня, — зимой очень холодно. Многие девушки болеют. А я — нет. Я закаленная, — она чувствовала страшную неловкость. Ситуация была весьма необычной. Вот так, запросто, она сидела в гримерной с самой знаменитой актрисой страны, и та угощала ее лимонадом, словно заглянувшую на огонек подругу. В знаменитости, в самой яркой звезде экрана, пафоса и надменности не было ни на грош. Она держалась с Таней уважительно, но с достоинством, и общалась почти как с равным себе человеком. Таня вдруг почувствовала глубочайшее восхищение этой невероятной женщиной. — Вам нравится Одесса? — вдруг спросила она, не понимая сама, как осмеливается с ней говорить. — Очень! Это изумительный город. Однажды увидев Одессу, ты не забудешь ее никогда. Это город, который навсегда остается в твоем сердце, — улыбнулась Вера. — Как вы красиво сказали… Мне приятно это слышать, ведь я родилась здесь, — Таня с обожанием смотрела в ее глаза. — И люди здесь замечательные! Такие веселые, открытые… Мне так приятно с ними говорить… А вы поете или танцуете? — Я… пою. Но у меня нет голоса, — призналась Таня, — я в артистки совсем не гожусь. — Ну что вы! Самокритичность — первый признак талантливого и умного человека. — Не в моем случае, — Таня покачала головой. — Но ведь всему можно научиться. И вокалу, и актерскому мастерству тоже. Вы так красивы. Из вас получилась бы настоящая актриса. — Поздно уже учиться. Я здесь просто до лучших времен. Подвернется что-то получше, и я уйду. Быть артисткой не для меня. — Впервые в жизни встречаю такую удивительную девушку! Обычно я слышу совершенно другое! Почему же вы не пьете лимонад?