Видимо, как сейчас, потому что младшие Ройалы, похоже, не собираются делать то, о чем просил их отец. Они полностью меня игнорируют. С тех пор как эти четыре темноволосые фигуры появились у выгнутой балюстрады балкона, никто из них не удостоил меня взглядом. У меня прямо-таки отвисает челюсть, но я быстро прихожу в себя, готовая с боем встретить исходящую сверху агрессию. Я не позволю им увидеть, как сильно они вывели меня из равновесия. Но черт побери, я потрясена. Нет, даже напугана. Потому что мальчишки Ройалы оказались совсем не такими, как я их себе представляла. Они не похожи на мелких засранцев в дорогущих шмотках. Скорее, их можно назвать вселяющими ужас громилами, которым не составит труда сломать меня, как щепку. Каждый под два метра ростом, как и их отец. Отличаются только фигурами: те двое, что справа — стройнее, двое слева — широкоплечие с мускулистыми руками. Должно быть, серьезно занимаются спортом. Ради таких рельефных мышц нужно вкалывать, добиваться их потом и кровью. Теперь я уже нервничаю, потому что воцаряется напряженное молчание, которое не прерывает даже Каллум. Я замечаю, что у всех сыновей глаза того же цвета, что и у него, — ярко-синего. Их пронизывающие взгляды устремлены на отца. — Мальчики, — наконец произносит Каллум. — Поздоровайтесь с нашей гостьей. — Тут он качает головой и поправляется: — Поздоровайтесь с новым членом нашей семьи. Тишина. Как-то жутко. Тот, что стоит в центре, криво усмехается, опираясь руками на перила, но ничего не говорит. — Рид. — Повелительный голос Каллума эхом отражается от стен. — Истон. Сойер. Себастиан, — грохочет Каллум. — Спускайтесь. Сейчас же. Парни не двигаются с места. Тут я понимаю, что двое справа — близнецы, которые не только выглядят абсолютно одинаково, но даже застыли в одной позе, высокомерно сложив руки на груди. Один из них незаметно посылает взгляд в сторону — почти неуловимое движение глазами — на брата, который стоит крайним слева. По мне пробегает холодок. Вот из-за кого нужно беспокоиться. Вот кого нужно опасаться. И только он один, склонив голову, оценивающе оглядывает меня. Когда наши взгляды встречаются, мой пульс ускоряется. От страха. Возможно, при других обстоятельствах это произошло бы по другой причине. Потому что парень ослепительно красив. Как и остальные. Но именно этот пугает меня, и я изо всех сил стараюсь скрыть свою реакцию. И с вызовом встречаю его взгляд. Спускайся, Ройал. Давай же. Его темно-синие глаза чуть прищуриваются. Он чувствует мое безмолвное противостояние. Парень видит мою непокорность, и ему это не нравится. И тут он разворачивается и уходит. Остальные, словно по команде, следуют за ним. Открыто демонстрируя неуважение к своему отцу. Шаги эхом раздаются по огромному дому. Хлопают двери. Каллум вздыхает. — Прости за эту сцену. Мне казалось, сыновья поняли меня — у них было время подготовиться к твоему приезду — но, очевидно, им нужно больше времени, чтобы осознать все это. Все это? Он имеет в виду меня. Мое присутствие в их доме, то, что теперь я связана с их отцом, которого до сегодняшнего дня знать не знала. — Уверен, завтра утром они будут более приветливыми, — рассуждает Каллум. Однако звучит это так, будто он пытается убедить сам себя. Но меня ему ни черта не удалось убедить. Глава 5 Я просыпаюсь в незнакомой кровати, и это мне не нравится. Нет, не кровать, которая просто фантастическая: в меру мягкая, с гладкими простынями, совсем не похожими на грубые тряпки, на которых я спала раньше, если мне вообще удавалось уснуть в постели. Потому что миллионы раз это были просто нейлоновые спальные мешки, которые со временем начинали вонять. Эта же кровать пахнет медом и лавандой. Но окружающие меня роскошь и удобство пугают, потому что по собственному опыту я знаю, что красота обычно скрывает нечто гадкое. Как-то раз мама вернулась с работы и объявила, что мы переезжаем в местечко получше. За нами приехал высокий худой мужчина, помог собрать пожитки, и спустя несколько часов мы уже располагались в его маленьком жилище — милейшем домике с клетчатыми занавесками на окнах, где мне выделили собственную спальню. Но той же ночью я проснулась от криков и звона стекла. В мою комнату влетела мама, вытащила меня из кровати, и мы выскочили из этого дома. И только когда через пару кварталов мы остановились, я увидела, что у нее разбита скула. Так что за милым фасадом не всегда живут милые люди. Я сажусь и оглядываюсь по сторонам. Эту комнату будто готовили для принцессы — причем маленькой. Так много розового цвета и рюшей, что тошнит. Не хватает только постеров из мультиков Диснея, но, наверное, постеры — это для низших слоев, они бы сюда не вписались, как и мой дешевенький рюкзак, валяющийся на полу у двери. В голове вспыхивают воспоминания о вчерашних событиях и останавливаются на пачке стодолларовых купюр. Я вскакиваю с кровати и хватаю рюкзак. Рывком открыв его, облегченно вздыхаю — деньги на месте. Я провожу большим пальцем по пачке и слушаю этот прелестный звук шороха банкнот, нарушивший тишину комнаты. Я могла бы взять их и уйти прямо сейчас. Десяти штук баксов мне хватило бы надолго. Но… Каллум Ройал обещал мне еще больше, если я останусь. Кровать, своя комната, десять тысяч каждый месяц до тех пор, пока я не окончу школу… и только за то, что я буду ходить на учебу? Жить в особняке? Водить собственную машину? Я запихиваю деньги в потаенный кармашек на дне рюкзака. Подожду пока. Ничто не помешает мне уехать завтра или через месяц, или еще через месяц. В любую минуту, когда что-то пойдет не так, я смогу свалить. Теперь, когда деньги надежно спрятаны, я вываливаю содержимое рюкзака на кровать и критически осматриваю вещи. Из одежды у меня две пары джинсов-скинни и пара широких, которые я надевала, чтобы незамеченной уйти из стрип-клуба домой; пять футболок, пять трусиков, один лифчик; корсет, стринги и туфли на высоченных каблуках, в которых я танцевала прошлой ночью. И еще красивое платье, которое когда-то принадлежало маме. Оно черное, короткое, и в нем моя грудь кажется больше. В чемоданчике для макияжа большей частью тоже те средства, которыми пользовалась мама, но есть несколько, доставшихся от стриптизерш, с которыми мы познакомились. Содержимое этого чемоданчика само по себе потянет на штуку баксов. Еще у меня есть сборник стихов Одена[6] — наверное, самая романтичная и бессмысленная вещь среди моих пожитков. Я нашла эту книгу на столике в одной из кофеен; посвящение, написанное автором, слово в слово совпадало с гравировкой на моих часах. Я не могла ее не взять. Это была судьба, хотя, в общем-то, я не особо верю в эту фигню. Судьба для слабаков — тех, у кого нет достаточной власти над жизнью или нет желания сделать ее такой, какой они сами хотят. Я пока немного прошла по этой дороге. У меня нет власти, но когда-нибудь будет. Я провожу рукой по обложке книги. Может, мне удастся найти работу на неполный день и подрабатывать официанткой. Круто, если это окажется стейк-хаус. Тогда у меня будут деньги на карманные расходы, и мне не придется ничего брать из этих десяти тысяч, тем более что для меня они уже стали неприкосновенными. Меня пугает стук в дверь. — Каллум? — спрашиваю я. — Нет, это Рид. Открывай. Я опускаю глаза на свою огромных размеров футболку, в прошлом принадлежавшую одному из маминых дружков. Она почти полностью скрывает все, что должно быть скрыто, но я не собираюсь стоять под осуждающим и яростным взглядом одного из братьев Ройалов, пока не буду полностью готова. А это означает, мне нужно одеться и накраситься в стиле «плохой девочки». — Я в неподобающем виде. — Да плевать я хотел. У тебя есть пять секунд, а потом я вхожу. — Его слова звучат категорично и резко. Придурок. Я не сомневаюсь, что с такими бицепсами этот парень с легкостью вынесет мою дверь. Я топаю к ней и рывком открываю. — Чего тебе? Он бесцеремонно окидывает меня взглядом с головы до ног, и, хотя край моей футболки свисает почти до колен, у меня такое ощущение, будто я стою перед ним голая. Меня это жутко раздражает, и зародившееся вчера недоверие перерастает в искреннюю неприязнь. — Я хочу знать, что за игру ты ведешь. — Парень делает шаг вперед, и я понимаю — это специально, чтобы выбить меня из колеи. Такие, как он, используют свое тело и как оружие, и как приманку. — По-моему, тебе лучше поговорить со своим отцом. Это он похитил меня и притащил сюда. Рид делает еще один шаг, и теперь мы стоим так близко друг к другу, что при каждом вдохе наши тела соприкасаются. Он так сногсшибательно красив, что у меня пересыхает во рту и начинает покалывать в тех местах, которые, мне всегда хотелось в это верить, никогда не смогли бы отреагировать на такого придурка. Но благодаря маме я узнала одну истину — твоему телу могут нравиться вещи, которые ненавидит твой мозг. Поэтому голова должна все контролировать. Это было одним из маминых наставлений в духе «делай, как я говорю, а не как я делаю». «Этот придурок хочет тебя обидеть!» — кричу я своему телу. Но, несмотря на это, мои соски встают торчком. — А ты очень сопротивлялась, да? — Он с презрением смотрит вниз, на выпирающие из-под тонкой материи футболки пики. Мне ничего не остается, кроме как сделать вид, будто мои соски всегда так топорщатся. — Еще раз повторяю, тебе лучше поговорить с твоим отцом. Я разворачиваюсь и притворяюсь, словно Рид Ройал не заставляет искриться каждое нервное окончание в моем теле. Я медленно подхожу к кровати и беру пару трусиков. Затем, словно мне плевать на весь мир, скидываю с себя вчерашние и оставляю их лежать на кремовом ковре. За моей спиной раздается судорожный вдох. Один-ноль в пользу команды гостей. Изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, я натягиваю свежее белье, неспешно поднимая трусики по ногам под длинный подол футболки. Я физически ощущаю на себе его взгляд, как если бы он касался меня. — Предупреждаю, какую бы игру ты ни вела, тебе не выиграть. Против нас всех — точно нет. — Его голос стал ниже и грубее. Мое маленькое шоу подействовало на него. Два-ноль. Но я рада, что стою к нему спиной и парень не видит, что его голос и взгляд тоже на меня подействовали. — Если ты уедешь сейчас, тебя никто не тронет. Мы позволим тебе взять все, что дал тебе отец, и никто из нас тебе не помешает. Но если ты останешься, мы тебя сломаем, и тебе придется уползать отсюда. Я натягиваю джинсы, а затем, по-прежнему не поворачиваясь к нему, начинаю снимать футболку. Рид хрипло усмехается, а потом я слышу звук быстрых шагов. Его рука сжимает мое плечо, оставляя футболку на месте. Парень разворачивает меня лицом к себе. А потом наклоняется, так близко, что его губы оказываются всего в нескольких миллиметрах от моего уха. — Хочу тебе сказать: можешь раздеваться передо мной хоть каждый день, но я все равно не захочу тебя, усекла? Пусть мой отец увивается за твоей малолетней задницей, мы-то тебя раскусили. Горячее дыхание Рида опаляет мою шею, и мне приходится использовать всю свою силу воли, чтобы не задрожать. Напугана ли я? Возбуждена? Черт его знает. Но мое тело сейчас в замешательстве. Дерьмо. Я дочь своей матери, не правда ли? Потому что любить мужиков, которые плохо с тобой обращаются, — это, черт побери, было отличительной чертой Мэгги Харпер. — Отпусти меня, — холодно говорю я. Его пальцы еще сильнее сжимаются на моем плече, но через секунду Рид уже отталкивает меня. Я чуть не падаю вперед и хватаюсь за кровать. — Мы не спустим с тебя глаз, — угрожающе говорит парень и выходит из комнаты. Трясущимися руками я заканчиваю одеваться. Начиная с этого момента, я всегда буду одета в этом доме, даже в собственной комнате. Ни за что больше не позволю этому козлу Риду снова застать меня врасплох. — Элла? Я подпрыгиваю от неожиданности и, развернувшись, вижу в проеме открытой двери Каллума. — Каллум, вы напугали меня, — прижав руку к бешено колотящемуся сердцу, пищу я. — Прости. — Он входит в комнату, держа в руках потрепанный лист бумаги. — Твое письмо.