Волос слегка касается рука. И этот нерешительный жест заставляет меня распахнуть глаза. Это не бред. Моя девочка смотрит на меня больными глазами. Глазами, в которых нет прощения. Глава 46 Инга Невыносимо. Спазмом перехватывает горло. Слова вязнут на языке, слипаясь в один ком, плавясь во всхлип. Это ужасно. То, как смотрит на меня Демон. Этот лихорадочный блеск в его черных глазах. То, как жгут, оплетая, меня его руки. Моя выжженная земля. Пустыня там, где был цветущий оазис. Деревня после ковровой бомбардировки. Я не должна ничего к нему чувствовать. Но я чувствую. Запредельно накаляется все внутри, заливая льдом и огнем поочередно. Он смотрит на меня снизу-вверх, и я хочу зарыться пальцами в его волосы, прижать к себе. Почувствовать его дыхание в солнечное сплетение там, где куртка распахнута. Только так мое сердце отогреется. Хочу, но это станет началом моего конца. Я снова растворюсь в нем, позволю ему влезть в мою жизнь, душу, а он опять все растопчет. – Ты… здесь… уходи, – сумбурно начинаю я, и голос меня не слушается. – Все кончено. Горелов словно не слышит меня, лишь крепче обнимает, и я упираюсь ему в плечи, отталкивая. – Ты пришла. Это же ты. Значит, не кончено. Значит, есть шанс, – он снова утыкается мне в колени. – Я виноват. Перед тобой виноват. Ты не простишь… – Не прощу, – лгу я. На самом деле, не важно смогу я простить Демона или нет. Все равно оставаться рядом с ним мне нельзя. Это меня разрушит. – Это ничего, – бормочет он. – Я заслужил. Не прощай. Только не уходи. – Я уйду, – собрав всю решимость, говорю, а сердце кровью обливается. Какая же я тряпка. – Куда? К нему? – он задирает лицо, чтобы снова посмотреть мне в глаза. – Куда ты пойдешь? Я не отпущу. Разговор двух психов, на первый взгляд абсолютно бессмысленный, но мы друг друга понимаем. – Это уже не имеет никакого значения. Дим, – голос мой дрожит, давно я не называла его по имени. – Теперь ты и я – это чемодан без ручки. Нет самого главного. А значит, ему место на помойке. У каждого своя дорога. Заплетающимся языком я несу какую-то киношную ахинею, когда внутри все кричит, полосует, разъедает. Мне не нужно было приезжать, эта встреча как соль на открытую рану. Димка кривится. – Не надо. Не говори так. Я слишком поздно разобрался, но больше нам не помешают. – Правильно. Слишком поздно, – соглашаюсь я. – Как раньше больше не будет. – Будет по-другому, – вскидывается Горелов. – Они все заплатили или заплатят… – Дим, я всегда буду помнить не то, что сделал кто-то, я все равно не понимаю, о чем ты. Я буду помнить, что сделал ты. Уходи и не возвращайся. Я здесь больше не живу. Представь, что я уехала, что меня нет. – Но ты есть, – он поднимается на ноги, нависает надо мной, встряхивает за плечи. – Я знаю, что ты существуешь. Неужели ты думаешь, что, если ты уедешь, это что-то изменит? Я просто найду тебя. – Полгода ты меня не искал, – отворачиваюсь я, потому что предательские слезы подступают, и голос уже дребезжит. – Меня не было в России, я сбежал, как последний мудак, потому что не мог порвать, не мог забыть. Я таскался под твои окна почти каждую ночь. Уехать – единственное, что я мог сделать, чтобы это остановить. – Тогда… уезжай опять, – подкатывающая истерика накрывает, я уже не контролирую громкость. – Катись, проваливай, убирайся! – И что? Пусть порадуются те, кто поставил подножку? – Горелов тоже срывается. – Пусть они насладятся тем, что я корчусь из-за того, что больше тебе не нужен? – Мне плевать, понимаешь ты? Плевать, кто и что чувствует? Мне хватает того, что чувствую я! Все. Нервы сдают. Я свое слово сказала, можно уходить. Но Димка рывком притягивает меня к себе, обхватывает руками, впечатывает в свое тело, стискивает так, что не вздохнуть. – Ты меня любишь? Скажи, любишь? – требует он ответа у моей макушки. – Люблю, – выдавливаю я. – Но это ничего не меняет. – Это меняет все, – Горелов сжимает меня еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее некуда. – Только это имеет значение. Ты все еще моя девочка. – Не для меня, Дим, – горькие слезы впитываются в его одежду. – Для меня не только это. Его пальцы, перебирающие мои волосы, натыкаются на влажные пряди. – Ты замерзла, – понимает он, проведя ладонью по моей коже над курткой. Да, мне холодно в стылом подъезде, но еще крепче морозит изнутри. Ампутация затягивается, а наркоза нет. – Поехали, – тянет меня Димка за руку, но я упираюсь, вырывая руку из его хватки. – Ты поедешь один. Без меня. Обернувшийся Демон пугает выражением лица. Гримаса боли искажает его. – Инга… – сглатывая начинает он. – Не надо, Дим. Я не передумаю. Все кончено. Точка. Вижу, как он борется с собой, и маленькая девочка внутри меня плачет и просит, чтобы он уговорил меня, убедил, что-то наврал… – Побудь со мной сегодня, – сипит он. Просит. Через себя переступает. Горелов не умеет просить. Это, наверное, первый раз за все время, что я его знаю. – Зачем цепляться за прошлое, Дим? Ты хочешь продлить агонию? На обоим плохо… – Без тебя хуже. Просто останься со мной сегодня. Сжав побелевшие губы, Димка протягивает мне руку ладонью вверх. Он предлагает мне решиться и добровольно расковырять рану. – Это ничего не изменит, – повторяю я, глядя в сумасшедшие черные глаза. Он не отводит взгляда, в котором бушуют страшные эмоции. Я вижу их все. Будто его душа обнажена. Последний раз. На прощанье. Я вкладываю свою ледяную ладонь в его горячую. Чтобы возродиться, надо умереть. Сегодня я сожгу свои чувства дотла.