Только походники непросты. Витязи распахивают плащи, оказывая кольчуги. Рвут из ножен мечи. А ну, кто храбрый на нас?.. В рядах было тесно. Светела толкали слева и справа, рассеивая мечту. Слышались громкие голоса. Двое покупщиков стояли борода в бороду, мерили один другого грозными взглядами. Продавщик маялся растерянный, держал муравленый андархский горшок. С дальнего лотка взгляду отозвался железный блеск, неодолимо манящий. Светел поддался. Не купить, так досыта насмотреться! – Можешь ли гораздо, дядя Комар, – поклонился он кузнецу. Кто не знает Синяву Комара, ножевщика, оружейника, славного на весь Коновой Вен! Волосатые ручищи любовно холили ветошкой новенький клиночек. Испытывали заточку, сбривая по волоску. Синява неспешно поднял глаза. Увидел Светела. Кивнул, прищурился на твёржинский узор у ворота стёганки: – Ты, что ли, сынишка Пеньков? – Люди так зовут, дяденька. – Ишь вымахал парнюга. Лыжи уставляешь? – Как не уставлять, дядя Синява. С ними пришёл. А бабушка – с куклами. – С куклами? – оживился кузнец. – Где встали, чтобы мне знать? У него на лотке лежало много ножей, все острые, красивые. Обычные маленькие поясные. Длинные, в пядь, удобные для охоты и боя. А прямо над головой, на шесте навеса, красовался меч. Не продажный, вестимо. Ещё не хватало мечи кому ни попадя на купилище продавать! Висел зримым свидетельством: этому делателю и такое искусство знакомо. Приходи сговаривайся. Заберёшь через полгода. Светел не мог оторвать взгляда от плетёного узора на гладком клинке. Пытался представить в руке грозную и благородную тяжесть. Не получалось. Лишь зубы сводило желанием купить что-нибудь для воинской справы. Но вот что? Надёжный лук у Светела был. И копьё было. В полратовья, с перекладиной и с ножами. Ну хоть что-нибудь. Хоть ремешок – придёт день, на таком же купилище завязать ножны. Смешно. Глупо. Но сил нет, как охота подвинуться на волос ближе к задуманному! – Дядя Синява, – откашлялся Светел. – Ты, смотрю, меч повесил. Не дружину ли ждут? Кузнец усмехнулся: – А то. Говорят, сам Ялмак припожалует. – Лишень-Раз?.. – ахнул Светел. Глаза разгорелись. – Железная?! Он знал наперечёт всех вождей, ходивших на Коновой Вен. Особенно тех, чьи дружины удостоились особых имён. Ялмака с его Железной и Сеггара Неуступа, водившего Царскую. Светел жадно слушал людские пересуды, раздумывал, выбирал… жарко волновался, словно кланяться воеводе предстояло прямо назавтра. Глядя на парня, Синява покачал головой: – Ты, вижу, дурости ребячьей не перерос. Мать небось потакает, а без отца хворостиной отбаловать некому. Светел сразу померк. Спрятал глаза. Так-то. Люди всё про всех знают. Иногда это вроде хорошо. Иногда… Он заводил разговор, думая упросить кузнеца дать к мечу руку примерить. Теперь не подступишься. «Меньше надо болтать, что из дому с воинами обрёкся. Каждому теперь объясняй – атя благословить обещал?..» Ждать, какими ещё словами Комар придумает его на ум направлять, не хотелось. Он отдал простой поклон: – Спасибо на заботном слове, дядя Синява. Пойду я. «Дурость, значит. Ребячество. У тебя бы сына свели. Бабушке донесу, она кукол от тебя всех спрячет подальше!» Светел сердился, хмурился. Думал про Ялмака. Даже не глянул на моложавых супругов, остановившихся у соседнего шатра. Женщина пугливо держалась за руку мужа. На лотке, принадлежавшем троюродному брату Синявы, лежали очень хорошие долотца, ложкорезы, клюкарзы. Супруги не замечали. Молча смотрели то друг на дружку, то снова на Светела. Непонятно тоскливыми, больными глазами. Мужик был крепкий, светловолосый. Бабонька мела песок новой праздничной понёвой, зелёной с серым глазком. Новая подруга Горечь от слов Комара на вечный век не осталась. Слишком много занятного творилось вокруг. Услышав в стороне задорное пение, Светел свернул с прямой улицы. Может, там-то наконец сошлись гусляры, умение сравнивают? На песчаной площадке сдвинулся плотный людской круг, однако Светел никому особо ростом не уступал. Вытянулся, приподнялся на цыпочки, всё как есть разглядел. Внутри круга ревновали один другому корзинщики. У справного хозяина ничто не пропадает зазря. Кто-то чистил рыбное озерко от сорной травы, негодной даже на сено для коз, – и смекнул, что тощие стебли как раз годились плести. Дурное вичьё – не лоза, но чем уж богаты!.. Кликнули потеху. Поставили корыта с водой. Низкие скамеечки для удобства. «Так ведь щит сплести можно, – тотчас озарило Светела. – Кожей обтянуть. Берёстой оклеить…» Под крики позорян плетельщики взялись за дело. Любо-дорого следить, как споро мелькали сильные пальцы! Выхватывали из вороха самый гожий стебель, а то по два сразу. Свивали невзрачные плети в тугой прочный узор. Давали порядок, радость и красоту. Плотно сбивали колотушкой… И всё будто вприпляс. Легко, весело. Чего стоила подобная лёгкость, Светел очень хорошо знал. «Вот бы объявиться пораньше. Сейчас бы с ними тягался!» Из такой травы он никогда прежде не плёл, но, без сомнения, совладал бы. Только мама могла не благословить. «Вперёд людей лезть, пока упросом не упросят, – правды в том нет!» А бабушка добавит: «Леворучье остерегись являть. Недобрых глаз много…» И будут обе правы. А ты, значит, ходи стреноженный мимо веселья. Мечтай, пока пора деяний приспеет. А скоро ли ей приспеть, если Жогушка ещё мал? Соседи соседями, но вовсе без мужской руки дом покинуть? …Кто-то уже сплотил донце, поставил стебли для боковин. Кто-то, наоборот, начал с обода, проворно гнал вниз… Изначальный порыв успел отгореть. Позоряне подходили и уходили. Беседовали о своём. Самые упорные коротали время песнями. Отмечали хлопками ладоней каждый круг голосницы. Пестерь – дело долгое. Однообразное. Не борьба с носка. Не стрельба лучная. Голоса поющих скучнели, делались жиже. Скоро кругом ристалища останется только родня. Да и та возьмётся зевать. – Гусляра бы, – вздохнули неподалёку. – Без гусляра какое веселье. Светел навострил уши. – Гусляра? Дурных нету играть: Крыла ждут! – Все гусельки попрятали, кто и привёз. – Ещё третьего дня подвалить должен был. С ялмаковичами. – Раньше вроде с Царской ходил? – Ему кто указ! Такой всюду желанен. – А пока ждут, скучать велишь? Светел решился. Раскрыл рот. Оробел, смолчал. Снова решился. Кашлянул. – Я сыграть могу. Я эти песни все знаю. К нему обернулись. – Тут каждый сыграет, да никому не охота. – Молод больно. К мамке ступай! – Ручищи у тебя, парень, не по струнам похаживать… – Вправду можешь или без толку болтаешь? Светел рассердился, насупился, робость вмиг отбежала. – Дома, в Твёрже, кулачный Круг водить довольно хорош был… – В Твёрже? – А гусли привёз? – Ну… – Беги, парень, за гусельками живой ногой! Распотешь добрый народ! Хотелось влететь в шатёр, чехолок в охапку – и немедля мчаться обратно, пока плетельщики не завершили трудов! Мама с бабушкой сидели перед шатром, у лубяного рундука с куклами. За их спинами, на толстом войлоке, в обнимку с Зыкой спал Жогушка. Светел поклонился матери, отдал кошель, тяжёлый от серебра: – Геррик сегдинский приветное слово шлёт, в гости обещается. Мама… люди меня на гуслях просят сыграть. Под ристалище… Благословишь? Спросил замирая. Чего только не передумал, пока Равдуша поднимала глаза. «Откажет. Дел найдёт в шатре и вокруг, напомнит соседям помощь подать. Убоится: дитятко на торгу пропадёт. И что? тётушка Розщепиха говорить станет…»