«Погоди! – сказал владыка палачу, Исполнявшему жестокий приговор. – Я спросить у вас, желанные, хочу, Как расправы доискался этот вор?» Ознобиша не утерпел, вскинул голову. «Орик! Я-то смеялся…» Отвечали городские большаки: «А за то злодей-разбойник брошен ниц, Что сиротам раздавал он пирожки, Платьем крашеным одаривал вдовиц. С кистенёчком обходил ростовщиков, Выставлял котёл похлёбки для детей…» Царь отмолвил: «А парнишечка бедов! И ему уже достаточно плетей. Это вас бы, волостелей, на правёж! Вы-то сыты и одеты хоть куда! Тот людей казнить и миловать не гож, Кто убогим не опора, а беда!.. Я велю разбить колодки, спрятать кнут, Смыть бесчестье полновесным серебром! Пусть отныне и вовек его зовут Самым первым, изначальным котляром! Да разгладится Владычицы чело! Да узрит Она достойные дела!..» …Так рассказывать, ребята, повелось О святом начале нашего котла. Понемногу Ознобиша приспособился к лошадиной побежке. Выровнял дыхание. Ходко затрусил по дороге, унося из мирской учельни не намного больше, чем когда-то принёс. Ношеную одёжку… старую книгу о развлечениях для ума… верёвочный плетежок на руке. Личник Маленький Аодх сидел среди густой муравы. Солнце играло в шелестящей листве, пятна света бродили по нежному узорочью лесных трав. Ягоды земляники были крупными, красными в бисере крохотных буроватых семян. Сперва они чуть горчили во рту, потом растекались диким летним мёдом, а пахли!.. Аодх уже выучился искать их, запрятанные под листьями. Только с черешка снимать, не раздавив, выходило через раз. Он смеялся, облизывал пальцы. Рядом пели и разговаривали женские голоса, им отвечала мама Аэксинэй. Солнце брызгало золотыми искрами, касаясь её головы. В последнее лето отец, по царскому долгу, объезжал земли. Останавливался в деревнях, слушал старейшин, творил суд. Мама стирала, пряла, готовила среди женщин. Показывала сынишке, как растёт земляника. Он тянул ягоды в рот и не знал, что живёт в счастье. Преходящем, неворотимом, точно солнечные пятна в траве. Не знал, как быстро всё кончится, чтобы воскресать лишь во снах, отдающих горечью и лесным мёдом. В женские голоса встрял знакомый мужской: – Поспеши, государыня. Праведный супруг тебя и сына зовёт. – Что такое, добрый Невлин? – забеспокоилась Аэксинэй. – Никак вести дурные? Маленький Аодх уловил тревогу матери, быстрее пополз на четвереньках вперёд. Ещё ягодку! Ещё, ещё! Взрослый непонятный разговор почти миновал его, бросив в память лишь несколько слов: – Гонец… измена… Эдарг. Мамины руки подхватили измазанного красным соком Аодха. Свет и тени быстро замелькали внизу. Ему хотелось назад, на ягодную поляну, но их звал отец, значит надо было бежать… Светел проснулся оттого, что лицо вылизывал Зыка. Открыл глаза. Сразу всё вспомнил. Заулыбался. Согнал улыбку. Зелёное, солнечное кружево сновидения быстро тускнело, гасло золотое шитьё на головном уборе царицы… Некоторое время Светел просто лежал, глядя на серую полоску между полстинами. За пологом вовсю шумела Торожиха. В шатре смеялся Жогушка, звучал голос мамы Равдуши. Надо было подниматься. Поднимать дневные дела. Учить братёнка, как сулился, ладить плетень. А ещё где-то там, за рядами, на краю зеленца, стояла дружина. Взаправдашняя. Воевода Ялмак чает найма. Опасать большой поезд, идущий в Левобережье и Андархайну. Можно сбегать на развед. Вблизи узреть витязей. Присмотреться к повадкам. Разговоры послушать… Примерить себя к первому шагу по дороге на юг… Что ж не вскакивается, не бежится? Светел полежал ещё, хмурясь, раздумывая. Душа со вчерашнего как будто откипела, остыла. Привычная мечта сникла. Позволила рассмотреть совсем иную судьбу. В этой судьбе красовался новенький двор, где Светел владыка. И ро?внюшка, что суженым его назовёт. А ещё – дети. Полная изба. С глазами как старый мёд. С непокорными лохмотка?ми жарых волос… Жизнь, какую мечтали себе все добрые люди. Кроме него, от рук отбоиша. «Я обрёкся родительского сына в дом вернуть. За то, что вырастили, хоть так отдарить. И атя благословение обещал. А если я по-глупому своё должное понял?..» Племи?ться. Язык продолжать. Даровать всё, чего ждали от Сквары, да не дождались. Как узнать, где истинная судьба, где ложная? Двух жизней не проживёшь, вправо и влево разом не поворотишь. Какое намеренье принять? У кого совета спросить?.. «Да что я раскапустился, будто прямо сейчас решаю!» Светел потянулся, откинул одеяло. Вылез из-под кожаного крова. «Будет то, что будет. Даже если будет наоборот…» Всё утро он никуда не шёл со «двора» – так во временном селенье звался клочок земли, огороженный поваленными санками и шатром. Бабушка сидела у рундука. Люди подходили смотреть кукол, забирали кто лошадку, кто волка. Не торгуясь, унесли целую свадебную дружину. Жогушка возился у ног, складывал на колене пять длинных ремешков. Учился верно перегибать их, надбирая ровный плетень. Выходили кривулины. Кто бы сразу ждал от детских пальцев сноровки! Малыш чуть не плакал, но Светел был беспощаден: – Заново плети. Не годится. Корениха оглядывалась на сопящего внучка, утрачивала привычную суровость. Косилась на Светела. «Пожалел бы дитё, – говорил взгляд. – Старается ведь. И плетёт верно… почти…» «А я, ровесником ему, не старался? – так же молча отвечал старший внук. – Сколько у ати под началом ремни на лапках переплетал! Зато не сталось переводу лыжам Пеньковым. И не станется!» Сам он держал на коленях гусли. Не так держал, как обычно. Пальцы всё ныряли в игровое окошко, он их вынимал. На андархской снасти Крыла окна не было. Гусляр выбирал струны прямо сверху, там, где ходила бряцающая рука. И как умудрялся?! «Злая буря… Врёшь! Сызнова!» Голосница отказывалась получаться. А ведь Крыло поспевал не только струны глушить. Он той же рукой ещё и подцеплял нужные, раскрашивая звучание! Светел отчаивался, тряс непривычной кистью, разминал персты. Добро бы хоть песня была толковая. «Девки, слёзы, вздохи тайные… в прорубь головой… тьфу!» Наигрыш казался слащавым до тошноты. Но – прилип, так и отдаётся в ушах. Светел одну эту песню видел исходившей из гуслей Крыла. Одну её уложил в память. Уча пальцы подсмотренной пляске, неволей бормотал пустые слова. «Другие бы сложить, да люди заклюют: стихотворец нашёлся!» Переборы… подъезды… А как это Крыло прижимал ногтем струну, меняя звучание?.. Гусли тренькали, жалобно дребезжали, не слушались. «У Крыла руки вона какие. Долгие, узкие. Небось о?бодей на снегоступы не выгибают. А у меня…»