– И что с того? – Тогда, наверное, вы помните времена, когда здешние места не отличались такой жестокостью нравов. – Де Костер обвел взглядом своих пленников. – Недавно вы оба провели некоторое время в Кисангани, недалеко отсюда, – в городе удручающей бедности и разваливающейся инфраструктуры, переполненном нищими и ворами. И все же так было далеко не всегда. В первую половину двадцатого века это был символ гламура и яркой африканской экзотики. Этот чистенький, безопасный и ухоженный город привлекал членов европейских королевских семей и голливудских звезд. Здесь снимали «Африканскую королеву»[53], и Хепбёрн с Богартом бродили по городским улицам после дневных съемок, долгими томными вечерами причащаясь к чарам этой африканской жемчужины. Шарлотта попыталась соотнести этот образ со своим собственным обескураживающим опытом в Кисангани. Де Костер тем временем продолжал: – ДРК все сильней склоняется к анархии и раздорам, которыми знаменовалось окончание бельгийского правления в тысяча девятьсот шестидесятом году. – Это упрощенческий взгляд на то, что тут произошло, – возразила Шарлотта. – Колониальное правление в Конго не обходилось без зверств и жестокостей. Когда этими землями владел король Леопольд, здесь были изуверски убиты миллионы людей. – Конечно, я вовсе не хочу сказать, что колониальное правление является единственно верным решением. Но для любой надежды на светлое будущее этот регион нуждается в каком-то принципиально новом пути. Совершенно ясно, что после десятилетий непрекращающихся раздоров конголезцы не готовы к самоуправлению. Даже сейчас они лишь рады отдать все тут на откуп китайцам, которые будут эксплуатировать их почище короля Леопольда. – Тогда в чем же решение? – Оно очень простое – экономическое самоуправление. ДРК – это страна с необъятными природными ресурсами, практически безграничным неосвоенным богатством. Чтобы защитить свои интересы, этой стране требуется грамотный управленец, который поведет ее в нужном направлении, направит эту страну к новому будущему – где, как говорится, все лодки поднимутся с приливом[54], где будут проведены все необходимые реформы, где ДРК станет образцом для всего континента. Шарлотта откинулась в кресле, нисколько не сомневаясь в том, кто именно, по мнению де Костера, должен вести страну в эту новую эру. Она посмотрела на золотую корону, нависшую над головой у хозяина кабинета, когда тот опять уселся за стол. Де Костер вновь положил ладонь на резной ларец. – Что возвращает нас к утерянному нгеди му нтей и лекарству, которое может потенциально в нем содержаться, – лекарству, способному остановить гибель бессчетного количества людей. Шарлотта не хотела помогать ему, но никак не могла выбросить из головы му´ку на лице Дисанки, когда та смотрела на свое пораженное болезнью дитя, на мольбу в ее глазах, когда она повернулась и посмотрела ей вслед. Весь континент нуждался в этом лекарстве, а особенно один совсем маленький мальчик. – Что вы можете рассказать нам про этот якобы пропавший ларец бакуба? – спросил де Костер, обращаясь к обоим пленникам. – Как он выглядел? Какими знаками был отмечен? Джеймсон пожал плечами. – На крышке был вырезан портрет какого-то человека из колониальных времен. Внутри даже лежала его деревянная фигурка. Де Костер выпрямился в кресле. – Судя по всему, вы имеете в виду ндоп – изображение особы, облеченной властью. Шарлотта поймала себя на том, что кивает, представив себе эбеновую фигурку с серебряными прожилками. – Кто это был? Шарлотта припомнила описание Фарайи. И воспроизвела его, хотя ответ не имел никакого смысла. – Это был пастух. – Пастух?.. – Де Костер явно недоумевал – а потом его глаза понимающе раскрылись. Откинувшись в кресле, он улыбнулся. – А-а, ну конечно же! 10 24 апреля, 7:30 по центральноафриканскому времени Кисангани, Демократическая Республика Конго – Чем знаменит этот преподобный Уильям Шеппард? – спросил Грей. – Многие называют его черным Ливингстоном, – ответил Ндай с противоположной стороны лабораторного стола. – Он был миссионером здесь, в Конго, но также и исследователем. Шеппард даже открыл неизвестное географам озеро, которое впоследствии назвали его именем. Грей присмотрелся к старому черно-белому фото высокого мужчины в белом костюме и белом же пробковом шлеме. Чернокожий пресвитерианский священнослужитель стоял посреди группы представителей какого-то африканского племени, которые держали в руках копья и высокие плетеные щиты. На заднем плане виднелись хижины деревни. Грей сравнил лицо на фото с лицом на маске и с резной фигуркой, стоящей рядом с ней. «Это явно один и тот же человек». Незадолго до этого Такер с Кейном привели в лабораторию двоих местных – Ндая, экогвардейца КИОП, и какого-то парнишку лет двенадцати-тринадцати, которых Такер выудил из разлившейся реки Чопо. Пейнтер уже предупредил остальных, с кем им предстоит иметь дело. Подмастерье шамана, Фарайи, принес с собой старинный деревянный футляр, который ему удалось сохранить в ходе всех происшествий в лагере. Это был нгеди му нтей, или же ларец бакуба, в котором хранилась деревянная фигурка, а также набор старых фотографий и сложенная географическая карта. Монк уже ушел из лаборатории, чтобы проконсультироваться с Пейнтером касательно последней, признав, что им нужны дополнительные специальные знания, чтобы разобраться в ней. Он прихватил с собой Ковальски, хотя здоровяк был больше озабочен тем, где бы раздобыть что-нибудь пожрать. – Но какое отношение Уильям Шеппард может иметь к нынешней ситуации в Конго? – спросил Грей. Ндай повернулся к Фарайи, который переминался с ноги на ногу, озираясь по сторонам и опасливо держась за спиной у бойца КИОП. Такер накрыл ему плечо ладонью. – Все нормально, Фарайи. Расскажи ему то же самое, что и мне. Ты нас всех чуть не угробил, пока добывал эту проклятую коробку. Тот выпрямился – наверное, чтобы набраться сил от армейского рейнджера. – Воко Бош, наш шаман… – Голос мальчишки осекся при упоминании бывшего наставника. Фарайи показал на ларец. – Он хранил его много лет. Получил от отца, а тот – от своего отца. Взгляд его в отчаянии метнулся к полу. – А теперь его получил ты, – приободрил его Такер. Фарайи сглотнул, явно подвергая сомнению то, что достоин такого наследства. Потом опять поднял взгляд. – Только шаманы знают про этот нгеди му нтей. Больше никто. – Он покачал головой. – Даже я знаю совсем немного. Только что он защищает от великого зла. Воко Бош кое-что рассказывал мне, но далеко не все. Ндай объяснил: – Там, в лагере, шаман достал оттуда какой-то порошок. Уверял, будто это защита от болезни. И продемонстрировал это на одном младенце в лагере – на том, которого вместе с матерью потом захватили те люди с вертолетом. Этот порошок даже оказал действие на муравьев, наводнивших лагерь. И, похоже, на бабуинов. Услышав это, Лиза отошла от лабораторной вытяжки, где наблюдала за попытками Фрэнка и Бенджи взять образцы у муравьев. – Странно, – сказала она, присоединяясь к ним. – Шаман сказал, что это лекарство? Фарайи помотал головой. – Нет, не тиба. Не лекарство. Утетези[55]… Он поежился, явно не решаясь описать то, что имел в виду. Посмотрел на Ндая в поисках поддержки. – Улинзи ва вируси?[56] – предположил тот. Ответом ему стал хмурый взгляд мальчишки. – Хапана. Нет. – Фарайи наморщился, а потом наконец пожал плечами, сдаваясь. – Один только Воко знал больше. Ндай виновато посмотрел на Грея и Лизу. – Что бы это ни было за вещество, оно каким-то образом связано с Уильямом Шеппардом. Этот человек горой стоял за бакуба – племя, которое в те времена вело крайне замкнутый и скрытный образ жизни. Вообще-то он был первым неафриканцем, который вошел с ними в контакт. Грей перебрал в руках семь фото, пожелтевших по краям, выцветших и пострадавших от воды. На некоторых с обратной стороны обнаружились несколько рукописных строчек, на других – какие-то таинственные символы. Он разложил их на столе, смутно ощущая, что преподобный проложил маршрут к какой-то точке в джунглях, но точное местоположение ее почему-то зашифровал. На каждом из фото была указана дата, так что Грей принялся раскладывать их в хронологическом порядке. На самом раннем – от октября 1894 года – было запечатлено зеркало залитой солнцем воды посреди густого леса. Перевернув снимок, Грей изучил рисунок, небрежно набросанный с обратной стороны. Изображал он, судя по всему, тот самый подпитываемый ручьем пруд, что и на фото, и какое-то стилизованное полосатое животное рядом с ним. Животное чем-то напоминало зебру, а прямо под ним было нацарапано слово «Atti». Грею это ни о чем не говорило, но Фарайи ткнул пальцем в изображение полосатого зверя. – Атти… Старое слово. Означает окапи. Грей нахмурился. Ндай объяснил: – Окапи – это находящееся под угрозой исчезновения животное семейства жирафовых, обитающее в конголезских лесах. Некогда считалось, что это африканский единорог – больше миф, чем реальность. Когда-то этот вид был очень распространен в местных джунглях, но после веков охоты за их уникальными шкурами численность этих животных значительно сократилась. Теперь их можно встретить только в северо-восточной части Конго. Потянув Ндая за рукав, Фарайи что-то быстро затараторил ему на своем родном языке. Обменявшись с ним несколькими словами, Ндай похлопал парнишку по плечу и растолковал: – У бакуба есть племенные названия для многих мест в джунглях. Особенно для старых охотничьих территорий. Фарайи говорит, что есть место, куда окапи некогда приходили на водопой. Они там больше не собираются, но название осталось, поскольку передавалось его народом из поколения в поколение.