Ближе к вечеру Эдуар и Огюстен остановились на берегу небольшой речки, чтобы отдохнуть или перекусить. Эдуар сидел на траве, в одной руке держа флягу, в другой — кусок пирога, когда за спиной его раздался топот копыт. Лошадь шла бодрой рысью, но вдруг остановилась, и Эдуар обернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Обернулся, и выронил из руки флягу. На вороном коне восседала во всей своей красе Матильда де Серелье. Ее волосы немного растрепались от быстрой скачки, алое платье ярко контрастировало с чернотой коня. — Добрый день, шевалье де Бризе, — проговорила Матильда, и на губах ее расцвела улыбка. Эдуар вскочил, отряхивая руки и поклонился ей. — Я прошу вас следовать за мной, господин, — проговорила она. — Куда? — Не заставляйте даму ждать. — Я никуда не поеду с вами. Матильда нахмурилась. — Вы ведете себя, как ребенок, шевалье. Прошу вас, садитесь на коня и езжайте за мной. Лавина чувств, обрушившаяся на Эдуара, пригвоздила его к месту. Он беспомощно смотрел на Матильду, не зная, что делать дальше. Потом кивнул Огюстену, который подвел ему коня, вскочил в седло и молча отправился следом за ней. Матильда привела его к небольшому каменному домику, полностью заросшему плющом. Вокруг домика стояли лошади, сидели рыцари и слуги. Эдуара пригласили войти внутрь, и он, уже зная, что его ждет, вошел в низкую дверь. В домике было две комнаты. Эдуар прошел одну и остановился перед занавесом, закрывавшем вход в следующую. Руки его дрожали, а сердце безумно билось в груди, когда занавес откинулся и перед ним возникла Эстель. Глаза их встретились, и он увидел, что в длинных ее ресницах путаются бриллианты слез. Ноги его подкосились, и он с трудом удержался на ногах, дыхание участилось, ему невероятно хотелось заключить ее в объятья, и он сжал руки в кулаки, чтобы не поддаться искушению. Губы Эстель дрогнули, казалось, она хочет что-то сказать, но она ничего не сказала. А потом она шагнула ему на встречу, и запах ее благовоний ударил ему в голову. — Вы покинули меня не попрощавшись, — проговорила она наконец. От звука ее голоса его кинуло в жар, он отступил на шаг, боясь разрыдаться прямо перед ней. — Зачем я вам, госпожа? — Я..., — она замолчала, смотря на него, будто видела впервые. Глаза ее сияли слезами, одна из которых скатилась по щеке, оставляя блестящий след, — я прошу вас вернуться. Он закусил губу. — Эдуар, я прошу прощения. Я... я так боялась, что Пуатье заставит меня. Я не знала... — Вы могли просто попросить меня, — глухо отозвался он. — И вы бы согласились сражаться с Сен-Женом? После того, что произошло на турнире, вы бы уехали, не дожидаясь этих событий! У меня не было выбора, Эдуар! Он пожал плечами, отвернулся, и стал смотреть в окно на заходящее за реку солнце. Вдруг лучи солнца расплылись перед его глазами, и он часто заморгал, стараясь прогнать непрошенные слезы. — Вы могли попросить меня, госпожа, — сказал он тихо, — и я бы сам решил, хочу я вас защищать или нет. А весь этот фарс... я как идиот повелся на вашу игру. Сам, добровольно, отдал вам сердце, которое вам никогда не было нужно. Она сделала два шага и оказалась у него за спиной. Положила руки ему на плечи, и Эдуар вздрогнул всем телом от ее прикосновений. Ему безумно хотелось прижаться к ней спиной, но он стоял не шевелясь, будто окаменел. — Я сначала не понимала..., — Эстель сжала его плечи руками, — я сначала не понимала! А потом... Эдуар... я не могу жить без вас... Он резко обернулся, снимая ее руки с плеч. Лицо его было бледно, но выражение глаз стало холодным, как сталь, щеки же пылали от гнева. — Я тоже не могу жить без вас, — сказал он холодно, — но я не хочу быть игрушкой в чужих руках, — он помолчал, грудь его высоко вздымалась, — как я могу верить вам? Может быть это снова игра? Может быть вам снова что-то от меня нужно? Снова хитростью вложить в мои руки меч?- он помолчал, пытаясь успокоиться, — это нечестно, Эс... госпожа де Шательро! Он развернулся на каблуках и быстро вышел из комнаты. Бросился вон из дома, вскочил на коня, и гнал до тех пор, пока солнце окончательно не ушло за горизонт. Тогда он спешился, оставив несчастного коня на попечение Огюстена, упал на траву и лежал, пока не забрезжил рассвет. Слез не было. Ему казалось, что он окаменел от горя, и что так и останется лежать в полной темноте на траве, что сердце его перестанет биться. Не было ни желания, ни сил подняться. Эстель потеряна для него навсегда. Ее ласковые руки никогда более не коснутся его. Ее глаза никогда не посмотрят на него с любовью. Но что стоит ее любовь, если она без зазрения совести готова использовать людей в своих целях? Разбивая сердце, заставляя плясать под свою дудку, пользуясь их беззащитностью перед ее красотой... Эдуар закрыл глаза. Он скоро уедет в Святую Землю, и никогда более не увидит Эстель де Шательро. Белый плащ скроет его от суеты этого мира, и он сумеет искупить грех убийства мужеством в борьбе с неверными и собственной смертью. ... Благодаря менестрелю Жюльену в замке отца Эдуара встречали без неприязни. Конечно, и более ранние песни тоже дошли до старого графа де Гравье и его сыновей, но баллада исправила его репутацию, и Эдуар без стыда мог склонить колено перед отцом. Отец его был уже совсем старик. Белые волосы его были перехвачены золотым обручем, а старческие глаза смотрели с теплотой и любовью. — Явился, рыцарь, — усмехнулся старый граф и обнял его, отставив в сторону посох. Братья тоже были рады его видеть. Эдуар сразу расслабился, как всегда, когда оказывался дома. Братья хоть и посмеивались над ним, но его любили, а их жены, Камилла и красавица Жанна, всегда старались сделать ему приятное. Вот и сейчас Камилла преподнесла ему новые рубашки, которые они с Жанной сшили для него, и он улыбался уже вполне счастливо. Камилла снова ждала ребенка, и на этот раз была надежда, что ребенок родится в срок, несмотря на то, что предыдущие три беременности виконтессы закончились раньше времени. Она хорошо себя чувствовала и казалась вполне счастливой. Жанна же жалась к своему мужу, Жильберу, и застенчиво смотрела на Эдуара. Эдуар вспомнил, как завидовал брату, когда тот женился на такой красавице, и даже ревновал к нему Жанну, хотя на деле ни разу не выдал своих чувств. Теперь же эти чувства казались ему смешными. С тех пор, как он познал, что означает истинная любовь, все мелкие эмоции, типа влюбленности в Жанну, перестали для него существовать. Дни пролетали в обедах, беседах по вечерам, охоте и поездках с братьями в город или отдаленные части имений. Эдуар ничего не понимал в хозяйстве, но всегда готов был составить компанию Эстену и Жильберу. Но этого ему было мало. Ему нужно было движение. Он изводил себя и рыцарей отца тренировками, и даже отправлялся помогать таскать камни рабочим, которые перекладывали западную часть стены. К обеду он часто приходил еле живой от усталости. Отец хмурился, глядя на него, но ничего не говорил. Эдуар улыбался, был в хорошем настроении, шутил с невестками. И только ночами он рыдал, уткнувшись в подушку, боясь, что кто-то из домочадцев услышит его. Он безумно скучал по Эстель. Все попытки выкинуть ее из головы шли прахом. Он просыпался ночью от кошмаров, где Эстель уходила с Марселем, целовалась с Симоном или смеялась над ним, предлагая себя, но исчезая, как только он подходил ближе. Он искал ее в темных переходах, в пещерах, слышал ее смех, ее плачь, но не мог найти. Иногда Марсель помогал ему в поисках, а потом падал в яму или тонул у него на глазах, и Эдуар ничем не мог помочь ему. Он боялся засыпать, и ночами бродил по стенам замка в полном одиночестве, или шел в часовню, где долго молился, но молитва на приносила облегчения. Грех его был слишком тяжел, чтобы он мог смыть его чем-то иным, кроме как водой Иордана, а от страсти к Эстель не спасали никакие молитвы. Единственное, что осталось ему в память ней — это ее прозрачный шарфик с розами. Тот самый, что она повязала ему на руку перед сражением. Эдуар носил его под одеждой, так, чтобы не было видно, а ночами сжимал в руках, будто он мог помочь ему стать ближе к Эстель. ...