Альдонай, прими меня, устало безверного, не с добром, не со злом, с тем, что есть в душе моей… Он уже давно не верит в Альдоная, его работа приучила королевского представителя к самой жуткой грязи. И именно поэтому он люто, даже себе не признаваясь, завидовал Джерисону. У графа было все – по праву рождения. И он не понимал, чем владеет. Не ценил, не защищал, не берег… А Ганц понял. И готов был все отдать, лишь бы его впустили. И приняли. Лиля смотрела ему в глаза, и он видел в них свое отражение. То же усталое одиночество. Та же тоска. Одна. Всегда одна. И за ее спиной ее люди. А она за все в ответе. И любое неправильное решение может стоить жизни ее близким. Уже стоило… И нет сил ни на что. Только держаться, стиснув зубы, идти вперед, держаться, делать дело – и тихо плакать по ночам. От тоски. Не на кого опереться. Некому довериться. И давит ноша принятых решений. Жестоких, безжалостных… Да, их меньше, чем у Ганца. Но разве от этого легче? Никогда не легче. Мужчина и женщина смотрели друг на друга. Между ними не проскакивала искра безумной страсти. Они не бросались друг другу в объятия. Но это было тихое понимание, которого иногда не достигают и за десять лет брака. Самому сильному мужчине нужно место, где можно отдохнуть. Самой сильной женщине нужно знание того, что она не одна. Что за ее спиной есть кто-то сильнее. Союз? Выстраданный и ставший возможным только после очень многих бед. Тяжелых решений, крови, смертей… Когда-то они подозревали друг друга. Не доверяли. Опасались подвоха. Когда-то они ждали удара. Сейчас им предстояло принять одно из самых серьезных решений. Принять? Или оно уже принято? Ганц смотрел на женщину. Он видел ее каждый день, но сейчас – словно впервые. Отблеск свечей ложится на золотые волосы, искры пляшут в загадочных зеленых глазах, лицо кажется удивительно юным и в то же время мудрым… Лиля смотрела на мужчину словно впервые. Темные глаза кажутся совсем черными. Черными кажутся и темно-каштановые волосы. Усы прячут насмешливую улыбку в уголках рта, морщинки на высоком лбу, тонкие сильные пальцы музыканта и художника… Он не красавец, нет. Джерисон был намного красивее, да и Ричард, и Гардвейг даже сейчас… И все же это не важно. Красота – это фантик. Но едим-то мы конфету… – Согласится ли король? – Лиля с трудом узнала свой голос. Такой ломкий. Такой… неуверенный. Она ли это? Или это – именно она? – Вы согласны, Лилиан? – Ты. Называй меня Лилей, Ганц. Полагаю, для супругов так будет лучше? И в темных глазах вспыхнула надежда, сменившаяся шальной радостью. Этим вечером, ложась спать, Лиля размышляла о самых разных вещах. Вот честно – никогда она о Ганце даже не думала в таком контексте… Хотя… она вообще ни о ком не думала, чего уж там. Хватало и переживаний, и проблем, и головной боли – еще о мужиках размышлять! Вот некогда! И хоть убивайте. Они договорились, что пока не будут предпринимать решительных действий. Траур – штука обязывающая. Длится примерно три года. В течение этого времени выдать ее замуж просто нельзя. Разве что король сильно надавит на альдона и тот даст разрешение. Но именно что разрешение должно быть от альдона. То есть пока можно было чувствовать себя спокойно. Но до решения Эдоарда. А тот ведь решать будет. Через нее на Ативерну завязан Август. И она сама уже не последняя фигура. Строго говоря, пока у них с Ганцем есть две проблемы. В том, что они споются, Лиля не сомневалась. Уже сработались. Уважают друг друга… если уж кому из мужчин она и может доверять – это Ганцу. Потому как вирмане молодцы, но они вирмане. А сколько там завязано на клановую систему… даже думать не хочется. Такой вот скромный вопрос. Выгоднее налаживать отношения с одним Эдоардом или с двумя десятками мелких корольков на Вирме? Ладно, ярлов, но суть-то не меняется! Нет, на фиг. Ибо не фиг. И точка. Сбежать в другое государство тоже не выход. Лиля это и сама понимала, без молчаливого подтверждения Ганца. Или отравят, или зарежут, или еще что… но невыездной ей быть долго и печально. Эту систему ой не в советские времена придумали. И спасибо Эдоарду за то, что она до сих пор не под замком. А вот Ричард… Да, та ночь навсегда останется между ними. Но ребенок… Сказать или не сказать? Молчать, однозначно. После такого кошмара, который случился из-за Амалии и ее любви, – молчать! Можно стимулировать роды, чтобы они прошли раньше. Можно. И списать все на Джерисона. А почему нет? До Менделя тут еще долго не дорастут. А она никого просвещать по генетике, кроме Ганца, не собирается. Это ребенок от Джерисона Иртона. И точка. Резать будут, на куски рвать будут – все равно. Ребенок от мужа. И никаких! Это единственный способ выжить. А Ричард, даже если что-то заподозрит, все равно будет молчать. Миранда засопела под теплым одеялом и перевернулась на бок, зарываясь в подушку. М-да, вот еще проблема… Вот честно – отдавать Мири в Ханганат не хотелось. Ведь отравят малявку. Но и как разрулить эту ситуацию, Лиля пока не знала. Оставалось только ждать и терпеть. «Смириться надобно для виду, но – тянуть. Кто время выиграл – все выиграл в итоге…»[7] Вот пока и будем тянуть. Но что дальше? Ну вирмане ее решение примут. Они как раз Ганца уважают. Будь возможность – еще бы и почетным вирманином приняли бы. За изворотливость и жестокость. М-да… «А не боишься, что станет мужем да попробует навести в доме порядок? Со средневековой точки зрения?» «А вот не боюсь, – огрызнулась Лиля на внутренний голос. – Ни капельки. И отвали. Вот что нам с Александром делать?» Фалион ведь приезжал. И за руку брал, и в глаза смотрел… и сил не было его оттолкнуть. А придется. Нельзя теперь с ним иметь никаких отношений. В этом они с Ганцем были солидарны. Супружеская верность – это серьезно. Сама Лиля подвигов на стороне совершать не собиралась. Насчет Ганца она не знала, но была уверена: если что-то и произойдет, то в обстановке строжайшей конспирации. Она точно ни о чем не узнает. А что еще надо? Взаимное уважение у них есть, готовность работать вместе есть, любовь?.. Вот с любовью проблема. Не с физической стороной, нет. Тут как раз Ганца можно было только похвалить. От графини Иртон он благополучно нахватался любви к чистоте, регулярно менял белье и мылся минимум раз в два дня. По здешним меркам – чистюля. И, судя по некоторым обмолвкам, не эгоист, без «особых» вкусов в стиле неизвестного здесь маркиза де Сада – одним словом, жить и любить. А с духовной… Лиля печально посмотрела в окно. Сердцу ведь не прикажешь. Но и ставить все на кон… легко говорить романтикам! А ей-то жить хочется! Жить! Да, ее тянет к Фалиону. Но… нельзя. Просто нельзя. А значит – надо смириться и обо всем забыть. И сказать все Александру при следующем его визите. Так честнее… – Мири, мне надо с тобой поговорить.