– Не составит труда. А сегодня в Гонолулу вы видели мисс Фейн? Допустим, вечером? Файф помотал головой. Вошла Джули и пригласила всех в столовую. – Советую и вам пойти, мистер Тарневерро, – сказал Чарли. – Вашему блестящему уму необходимо маленькое подкрепление. Ты, Кашимо, – обратился он к японцу, – посиди на террасе и подумай о своем поведении. Появившись в окне, как черт из табакерки, ты развеял по ветру одну чрезвычайно ценную улику. – Ужасно сожалею, – невнятно пробормотал Кашимо. – Иди осматривать усадьбу, – выпроводил его Чарли и вернулся к Файфу. – Вы, мистер Роберт, – самая интересная личность из всех, замешанных в этом деле, – объявил сыщик. – Зачем, к примеру, вы мне лжете? К чему отпираться? Когда посещаешь бывших жен в летних беседках, неразумно прицеплять к груди красную ленточку, которая всем бросается в глаза. Ведь какие-нибудь нервные молодые дамы могут принять ее за кровь. Как и случилось. – Ах, вот в чем дело! – Я жду от вас правду. Актер долго сидел, понурив голову. Наконец смело взглянул на сыщика. – Моя правда покажется вам необычной. Да, я не видел Шейлу с той ночи на вокзале и до сегодняшнего вечера. Утром я узнал о ее приезде в город, и эта новость произвела на меня удивительное впечатление. Шейла была замечательная женщина, полная огня, и я всегда любил ее. Когда она ушла, женщины уже ничего не значили для меня. Я не мог ее удержать, да и ни один мужчина не обладал бы ею слишком долго. Она жаждала перемен, романтики, новых впечатлений. Так вот, когда мне сообщили, что Шейла в Гонолулу, я послал ей цветы с запиской: «С любовью от того, кого вы забыли». Шейла была очень порывистой, необузданной, неспособной рассуждать. Едва ей принесли мои цветы, как она позвонила мне по телефону, потом прибежала в театр и застала меня уже загримированным, готовым к выходу на сцену. «Боб, – сказала она, – обязательно приходи ко мне. Сейчас же. Я так хочу тебя видеть! Я жду». Любой другой женщине я ответил бы: «После спектакля». Но Шейле нельзя так ответить. «Иду» – вот единственное, что можно сказать, когда вас зовет Шейла. До моего выхода оставалось еще сорок пять минут. При мне была машина, и если бы я очень поторопился, то добрался бы сюда за четверть часа. В половине восьмого я зашел к себе в гримерную на первом этаже, запер дверь изнутри и вылез через окно в сад за театром. Шейла сообщила мне о павильоне и о званом обеде, но добавила, что мне незачем встречаться с ее друзьями – это будет неудобно из-за моего костюма и грима. Она желала поговорить со мной наедине. Я появился здесь, в усадьбе, без четверти восемь. Шейла встретила меня на лужайке, и мы вместе пошли в павильон. Она смотрела на меня как-то странно. Я задавал себе вопрос: неужели она все еще любит меня? Меня поразила перемена в ней. Когда мы жили вместе, она была такая свежая, красивая и необыкновенно жизнерадостная. Голливуд превратил ее совсем в другую женщину. Конечно, никто из нас с годами не становится моложе. Мы погрузились в воспоминания, и мне показалось, что от этого Шейла почувствовала себя гораздо счастливее. Я нервничал, все время глядел на часы и наконец объявил ей, что мне пора возвращаться в театр. – Зачем она позвала вас в павильон, да еще так настойчиво? И это после стольких лет разлуки! – Меня не покидало ощущение, что Шейле нужно посоветоваться со мной по какому-то важному делу, но она так и не начала этот разговор, а когда я сказал, что мне нужно уходить, она посмотрела на меня как-то жалобно. «Боб, – спросила она, – ты еще немножко любишь меня?» Я ее обнял и воскликнул: «Я безумно люблю тебя!» Я и в самом деле ни на минуту не забыл наше счастливое прошлое и разрывался между любовью к Шейле и своим долгом, о котором мне напоминали эти проклятые часы. Их тиканье отдавалось у меня в мозгу. Я торопливо пообещал ей, что сразу после спектакля вернусь, что мы станем видеться ежедневно, вместе гулять по пляжу, купаться… Мною овладела сумасшедшая мысль, что я снова завоюю любовь Шейлы. Может, оно так и случилось бы, если бы не… – Голос его дрогнул. – Если бы не этот кошмар! Бедная моя девочка! – Роберт всхлипнул и закрыл лицо руками. – Примите мои соболезнования, – сочувственно заметил Чан. – На Востоке говорят: тот, чья жизнь слишком яркая, привлекает внимание рока. – Ничья жизнь не была более яркой, чем у Шейлы, – вытер слезы актер. – Надеюсь, инспектор, вы найдете того, кто совершил это страшное злодеяние. – Стремлюсь к этому изо всех сил. Но вернемся к разговору. Вы ушли, а Шейла осталась в павильоне? – Да. Она держала меня за руку и улыбалась, живая и здоровая. Но на ее глазах я заметил слезы. Я выскочил и побежал к машине, потому что сам едва не разрыдался. – Сколько было времени? Вы же следили за часами? – Четыре минуты девятого, отлично помню. Я быстро пересек сад, сел в автомобиль, который припарковал возле дома, и помчался в город. Когда я влезал через окно в гримерную, в запертую дверь колотили изо всех сил. Я открыл и сказал, что, дескать, нечаянно задремал, и вместе с режиссером пошел к кулисам. Я опоздал на пять минут – режиссер показал мне часы: было двадцать минут девятого. Я вышел на сцену играть свою роль. Едва закончился первый акт, меня позвали к телефону, и какой-то молодой человек сообщил мне ужасную новость. Я знаю, что мое сегодняшнее посещение павильона навлечет на меня подозрения, но все равно не жалею о своем приходе: я видел Шейлу, держал ее в объятиях и готов заплатить за это самую высокую цену. У вас ко мне еще вопросы? – Пока нет, но вам придется побыть здесь некоторое время. В дверь позвонили. Сыщик открыл сам и увидел своего сослуживца Спенсера, высокого смуглого полицейского в зеленой униформе. Он вошел, таща за собой незнакомого человека. Кроме шляпы, которую тот держал в худой, покрытой веснушками руке, его костюм состоял из грязных белых парусиновых брюк, синей, расстегнутой у ворота рубашки, изношенной, некогда вишневого цвета, бархатной куртки и рваных башмаков с дырами, откуда торчали пальцы. Вел себя незнакомец развязно и весело. Сбросив с себя руку Спенсера, он подошел к Чарли и вальяжно спросил, оглядывая гостиную: – Надеюсь, я не опоздал к обеду? Мой шофер, болван, сбился с дороги. Увидев сидевшего в кресле Роберта Файфа, человек в бархатной куртке уставился на него и изобразил подобие улыбки на губах, спрятанных в клочковатой рыжей бороде, к которой уже по крайней мере месяц не прикасался парикмахер. – Кто вы такой? – спросил Чан. – Ха, – пожал плечами неизвестный, – допустим, Смит. Но, может, и Джонс. Однако мне лично больше нравится именоваться Смитом. – Где проживаете, мистер Смит? – Я-то? Если откровенно, то на берегу. – Так вы – продолжатель благородной традиции? Чем был бы Вайкики без приморских бродяг? – Сыщик выглянул на террасу и позвал помощника: – Кашимо, обыщи этого джентльмена. – Шарьте получше, – захохотал бродяга, – и, если найдете что-то похожее на деньги, ради бога, сразу же скажите мне. Обыск принес мало результатов: обрывок бечевки, грубый складной нож, гребенка и странный предмет вроде монеты, но это оказалась медаль. Чарли взял ее и рассмотрел. Бронзовая. «Третья премия за пейзажи маслом. Академия художеств Пенсильвании». Чан вопросительно взглянул на владельца. – Да, – расплылся тот в улыбке. – Это моя медаль. Я – художник. Не очень хороший, правда, иначе мне присудили бы первую премию и дали золотую медаль. – Он с вызовом посмотрел в глаза сыщику: – Позвольте осведомиться, чем вызван столь внезапный интерес к моей особе? Неужели джентльмен не имеет права пойти по делам в город без того, чтобы жирный полицейский не наложил на него лапу, а тощий – не принялся обыскивать? – Простите, что побеспокоили вас, мистер Смит, – вежливо произнес Чарли. – Но ответьте мне прямо: вы были сегодня вечером на берегу? – Нет. Я был в городе по своим делам. Шел по Калакауа-стрит, когда этот фараон… – Где именно в городе вы находились? – В парке Аала. – Беседовали там с кем-нибудь? – Ну, общество не назовешь избранным, но я украсил его своей особой, это точно. – Значит, на берегу вас не было? Кашимо, Спенсер, – обратился Чан к сослуживцам, – проводите джентльмена к тому месту у павильона, где вы обнаружили следы под окном, и хорошенько сравните… – Понятно! – с готовностью отозвался японец, и все трое удалились. Чан повернулся к Файфу. – Старая история, – грустно заметил он. – Когда человек теряет работу, он становится таким вот мистером Смитом. Тарневерро подошел к сыщику и тихо спросил: – Есть новости? – Следствие все расширяется. – Пора бы ему начать сужаться. Из двери террасы показались бродяга и двое полицейских. – Все в порядке, инспектор, – отчитался Спенсер. – Следы под окном могла оставить только одна пара башмаков в Гонолулу – вот эта. – Он указал на стоптанные ботинки оборванца Смита. – Значит, милейший, вы мне соврали, что нынче вечером не посещали берег? Непризнанный художник пожал плечами. – Как грубо и фамильярно вы выражаетесь, инспектор! Не соврал, а немного отклонился от истины в интересах… – Чьих? – Своих, конечно. Я сообразил, что тут творится неладное, и предпочел держаться в сторонке. – Хватит дурака валять! Вы входили вечером в павильон на побережье? – Нет, клянусь вам! Но я несколько минут стоял под окном. – С какой целью? – удивился сыщик. – Собирался устроить себе ложе на песке в тени павильона. Это мое любимое место. Я трое суток провел в городе, потому что раздобыл немного денег. Но сегодня они у меня закончились, а чек, который я ждал кое за какую работу, еще не поступил. Поэтому я был вынужден вернуться к своему убежищу под пальмами. Я притащился из города на берег, чтобы переночевать, вот и все. – В котором часу? – Дорогой сэр, вы меня смущаете. Если пройдете по Отель-стрит, то увидите там в одной из самых шикарных витрин мои швейцарские часы. Я сам частенько хожу туда и любуюсь ими. – Ладно, я понял, – нетерпеливо махнул рукой сыщик. – Вы пришли на берег. Что дальше? – Там общественный пляж, который принадлежит всем. Я удивился, увидев свет в окне павильона, и подумал, что кто-то, похоже, снял дом. Занавеска на окне была задернута, но ветер постоянно распахивал ее. Я услышал голоса, мужской и женский, и решил, что здесь мне неудобно спать. Чарли взглянул на Роберта Файфа. Тот всем корпусом подался вперед и с напряженным вниманием смотрел на бродягу. Актер так сжал кулаки, что костяшки у него на руках побелели. – Я постоял там немного, – продолжал Смит, – шторка отодвинулась, и я рассмотрел мужчину. – Кто же он? – Да вот этот красавчик. – Смит указал на Файфа. – Он самый, с красной лентой на груди. Я не видал таких лент с тех пор, как учился у Жюльена в Париже и наш посланник пригласил меня обедать. Мы с ним были земляками, и он дружил с моим отцом. – Погодите, – прервал его Чан, – это к делу не относится. Вы стояли у окна и подглядывали, так? – Что за ерунда? Не судите о человеке по его одежде, сэр. Я не подглядывал, а случайно увидел, как мужчина и женщина оживленно беседуют. – О чем же они беседовали? Не поймите меня неправильно, но это крайне важно для следствия, от этого зависят чьи-то судьбы. Мы ищем убийцу женщины. – А-а-а. Ну, говоря по правде, я кое-что слышал. Она ему сказала, что… – Прекратите немедленно! – хрипло закричал Файф. – Я не допущу таких гнусностей и положу конец этому унизительному допросу. Я убил Шейлу, так и запишите. Я готов понести суровое наказание. Воцарилась мертвая тишина. Чан невозмутимо посмотрел актеру в лицо и спросил: – Вы сознаетесь в убийстве мисс Фейн?