– Постойте… – Арман придержал дверь рукой. – Почему вы сейчас процитировали Зигфрида Сассуна? – Почему я говорю то или иное? Пусть каждый решает сам. На этом она закрыла дверь, и Арман пошел домой, остановившись ненадолго полюбоваться звездами. Многих из них уже не существовало. Остался только их свет. Потом его взгляд упал на деревню. Которая существовала и одновременно не существовала. Карту замуровали в стену. Она стала частью здания. Выполняла роль изоляции, защиты. Помогала спасаться от зимнего холода. Но ее извлекли из стены, и холодные ветра снова выли, снова наступали. Он поплотнее запахнул куртку и, проходя мимо кухонного окна своего дома, остановился и заглянул внутрь. Рейн-Мари сидела, уперев подбородок в ладонь, и слушала кадетов. Она была так красива. А они – так молоды. Гамаши пригласили кадетов остаться на ночь, и, пока Рейн-Мари доставала для них свежие пижамы и зубные щетки, Арман позвонил в академию предупредить, чтобы об этой четверке не беспокоились. Несколько часов он провел в своем кабинете, просматривая программы, намечая даты предстоящих встреч с преподавателями и представителями администрации округа, а Рейн-Мари разбирала в гостиной архивные материалы. Кадеты, посидев спокойно около наносекунды, решили отправиться в бистро. После полуночи Арман услышал, как открылась входная дверь. Рейн-Мари давно ушла спать, а он остался ждать молодежь. Кадеты остановились в дверях его кабинета, где он сидел, закинув ногу на ногу, в очках и с открытой папкой. – Доброй ночи, сэр, – сказал Натаниэль. – Спасибо за обед, – сказала Хуэйфэнь. – И за то, что позволили нам остаться. – Повеселились в бистро? – спросил он. – Хозяин показал нам, где была спрятана карта, – ответил Жак. – Но добавить к этому ничего не смог. Амелия прошла мимо дверей, не остановившись, и затопала вверх по лестнице, к кровати. Остальные последовали за ней. Закончив читать, Гамаш встал, запер входную дверь, проверил задний вход и окна. Впрочем, он знал, что, если опасность существует, она не прячется в засыпанном снегом саду. Как и в случае с Великой Китайской стеной, большинство опасностей таились внутри. Ночью Армана разбудил скрип старого дерева. Он сел в кровати и настороженно прислушался. Потом надел халат и тапочки, бесшумно подошел к верхней площадке лестницы и пригнулся. Оттуда он увидел фигуру, входящую в гостиную из кухни. Неужели это человек из второй машины? Тот, кто ехал за ними, а потом исчез? Для того чтобы появиться в два часа ночи? Человек двигался по гостиной. Угли в камине почти погасли. Но их света хватило, чтобы разглядеть темную фигуру, хотя и не настолько хорошо, чтобы опознать. Наконец человек зажег свет, и Гамаш чуть не упал на задницу. В гостиной, обгладывая куриную ногу, стояло нечто похожее на неудачный результат научного эксперимента. Или на сумасшедшего. Голова готки, начиненная пирсингом и покрытая татуировками, сидела на розовом теле в цветочек. Амелия, одетая во фланелевую ночную рубашку Рейн-Мари, обшаривала их дом. Гамаш сделал еще одну заметку на память: поговорить с профессором Маккиннон и попросить ее пройти с кадетами правила проведения тайного обыска. Пункт первый: получить ордер. Пункт второй: не включать свет. Он тряхнул головой, вспоминая, какие глупости они совершали с Мишелем Бребёфом. Хотя им и в голову не приходило обыскивать дом коммандера. * * * Амелия изучила книги на полках, потом взялась за семейные фотографии коммандера. Ее жирные от курицы пальцы оставили пятна на снимках. Наконец она добралась до свадебной фотографии. Женщина, по-видимому дочь Гамашей, теперь взрослая и в свадебном платье, а рядом с ней ее новоиспеченный муж. Амелия постучала штифтиком по зубам. Арман точно знал, на что она смотрит, хотя и не видел выражение ее лица. Когда кадеты пришли, он подумал, не убрать ли фотографии, но решил не убирать. Фотографии – вещи семейные, но не секретные. И ему хотелось знать, заметил ли их кто-нибудь из кадетов. Свет в гостиной погас, и Арман приготовился скрыться в своей спальне, как только услышит ее шаги по лестнице. Однако знакомого скрипа ступенек не последовало. Вместо этого загорелась другая лампа. В его кабинете. Это было уже чересчур. Он спустился по лестнице и обнаружил Амелию в своем кресле. Она разглядывала еще одну фотографию. – Поставьте на место, – велел он и увидел, как она вздрогнула от удивления. Он остановился в дверях. Амелия поставила черно-белую фотографию на стол. – Так, как она стояла прежде, – сказал Гамаш. Она поправила фотографию, глядя на улыбающегося человека в старомодной шляпе и зимнем пальто и женщину в аккуратном суконном пальто, перчатках и шляпке. Женщина держала на руках ребенка, укутанного от квебекских холодов так, что казалось, будто это корзинка с одеждой. Видна была лишь крохотная ручка, ухватившая ее за палец. На мгновение Амелия подумала, что это месье и мадам Гамаш, но потом поняла, что фотография гораздо старше. – Ваши родители? – спросила она. – Вы воспользовались нашей добротой, – сказал он. – Я просто искала, какую бы книгу почитать. – Могли бы спросить. – В два часа ночи? Не хотелось вас беспокоить. – Это приватная комната. Вещи здесь личные, и вы это прекрасно знаете. – Личные? – переспросила она, вставая. – Или секретные? – Пожалуйста, уходите. Наверху в своей комнате, лежа в кровати, Амелия вытащила книгу, которую нашла на стеллаже внизу. «У меня все ОТЛИЧНО», книга Рут Зардо, одной из ее любимых поэтесс. Она прочла подзаголовок и рассмеялась. «Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно». Зарывшись в одеяло, Амелия съела последнюю выпечку, похищенную из кухни, и принялась листать страницы. Некоторые стихотворения она уже знала. Некоторые видела в первый раз. Ты была мотыльком, что коснулся моей щеки в темноте. Я убила тебя, не зная, что ты всего лишь мотылек и у тебя нет жала. Амелия положила раскрытую книгу на колени и стала размышлять о том, что представляла собой академия до Армана Гамаша. Когда ею управлял профессор Ледюк. Жак сказал, что прежде было гораздо лучше, а Гамаш уничтожает академию, ослабляет ее и полицию. Амелия понимала, что он, как попугай, повторяет слова Герцога, но не знала, так ли оно на самом деле. А Хуэйфэнь хотя и не соглашалась с тем, что говорил Жак, но и не возражала против его слов.