– Ее нет в здании, – ответила старший инспектор Лакост. – А где она? Лакост посмотрела на Гамаша, и тот сказал: – В Трех Соснах. Я отвез туда Шоке и трех других кадетов в день убийства. Желина, открыв рот, уставился на Гамаша, не в состоянии переварить услышанное. – Что? – прохрипел он. – Это и имелось в виду, когда речь зашла о четырех кадетах в деревне? Не в Сен-Альфонсе, а в вашей деревне? Но кто они? – Кадеты, наиболее приближенные к Ледюку, – ответил Гамаш. – Амелия Шоке и Натаниэль Смайт – новички… – Смайт? Тот, что нашел тело? – повысил голос Желина. – Oui. И два старшекурсника. Кадеты Лорен и Клутье. – И вы знали? – Желина обвел взглядом остальных. Кивнул даже Шарпантье, и заместитель комиссара взорвался: – Все знали, кроме меня? Почему? Что за игру вы ведете? – Он уставился на Гамаша. – Вы понимаете, насколько это серьезно? Вы утаиваете улики, прячете свидетелей. Бог ты мой, что же у вас на уме? – Я отвез их туда, чтобы защитить, а не спрятать. И старшие следователи точно знают, где они. Однако очень важно, чтобы за стенами этой комнаты никто ничего о них не знал. – Но и в этой комнате один человек тоже ничего не знал, – сказал Желина, чья ярость только увеличивалась. – У вас не было ни такого права, ни таких полномочий. Вы активно вмешиваетесь в следствие. – Я имел все права и все полномочия, – возразил Гамаш. – Я руковожу академией. Я отвечаю за жизнь кадетов. Мне доверена их подготовка, а значит, и их безопасность. – Вы слышите сами себя? – Желина наклонился к нему. – Вы ничуть не лучше Ледюка. Относитесь к академии как к собственному городу-государству. Здесь не Ватикан, и вы не папа. Вы ведете себя как всемогущий. Непогрешимый. Что ж, вы совершили ужасную ошибку. – Не факт, – вмешался Шарпантье. – Тактически это было разумное решение… – Чем меньше людей знают, где находятся кадеты, тем лучше, – сказал Гамаш, перебивая преподавателя. – Лучше для кого? – спросил Желина. – Не для меня. Не для следствия. Лучше для вас, вероятно. – И что это должно означать? – осведомился Бовуар. – Чьи отпечатки обнаружились на орудии убийства? – требовательно спросил Желина. – Частичные отпечатки, – поправил его Бовуар. – Чьи отпечатки оказались на карте? Кто оставался с телом и никого не впускал, пока не появились следователи? – спросил Желина. – Сколько минут прошло? Десять? Двадцать? Достаточно, чтобы изменить кое-что на месте преступления. А затем чуть ли не первое, что вы делаете, месье, – это забираете важных подозреваемых, включая того, кто нашел тело, и увозите их. Вы потому исчезли сразу после убийства? Чтобы отвезти кадетов в деревню? – Да, чтобы обеспечить их безопасность, – сказал Гамаш. – Безопасность? А какая опасность грозила им здесь больше, чем другим кадетам? И почему только им? – Как я уже сказал, они были ближе всего к Ледюку, – ответил Гамаш. Нервная дрожь в его голосе предупреждала о том, что он едва сдерживает ярость. – Разве распечатки уже не говорят вам об этом? Они имели свободный доступ к нему. А он – к ним. Весьма вероятно, что они что-то знают. Их нужно было защитить. – Их может защитить только одно – рассказ обо всем, что они знают, – отрезал Желина. – И кстати, если им что-то известно, то это, вероятно, потому, что один из них убийца. Один из них убил Ледюка. Вы думали об этом, ваше святейшество? – Не называйте меня так, и, конечно, я думал об этом, – сказал Гамаш. – Тем больше оснований изолировать их, вам не кажется? – Или спрятать, – подхватил Желина, сверкая глазами на Гамаша. – Чтобы они не могли сказать мне и остальным, кто подвел их к этому убийству. – Вы хотите сказать, что за убийством стоит коммандер Гамаш? – спросила Лакост, с трудом сдерживая собственную ярость. – Что он убедил одного или всех четырех кадетов убить преподавателя? – Улики допускают это, – ответил Желина. – Его собственные действия вопиют об этом. Все выглядит так, словно вы умоляете меня заподозрить вас. – Я не убивал Сержа Ледюка, и вы это знаете, – сказал Гамаш. – Вы просили прислать именно меня, месье, вроде бы для того, чтобы расследование было справедливым и тщательным… Лакост растерянно посмотрела на Гамаша: – Вы просили, чтобы это был он? Шарпантье откинулся на спинку стула и наблюдал за происходящим. Он больше не потел. – Теперь я начинаю спрашивать себя, уж не просили ли вы лично моего участия, поскольку считали, что за последние годы я потерял квалификацию, – продолжал Желина. – Что меня можно будет легко направить по ложному следу. Что я даже подпаду под ваше влияние, как кадеты. И что мне будет льстить внимание великого человека. Так? – Я просил прислать вас, помощник комиссара, потому что восхищался вами и знал, что вы будете энергичны и объективны, – ответил Гамаш. – И вас невозможно будет сбить с толку. Вы будете защищать закон. – О, так, значит, вот что это такое? – Желина показал на планшеты и отчет криминалистов. – Не обвинительное заключение о ваших действиях, а попытка сбить с толку? Хотите сказать, что кто-то вас подставляет? – Почему на револьвере остались отпечатки? – спросил Гамаш. – Согласитесь, что это крайне странно: убийца знал достаточно, чтобы бросить оружие, но недостаточно, чтобы протереть рукоять или действовать в перчатках? Если Ледюка убил я, то неужели я бы не сделал этого? – То есть вы считаете, что это подстава? – По-моему, мы должны обдумать такой вариант. – Но кто сумел бы подстроить это лучше, чем бывший глава отдела по расследованию убийств Квебекской полиции? Человек, который знает об убийстве все? Я хочу, чтобы вы подумали кое о чем. Заместитель комиссара Желина отвернулся от Гамаша и обратился к остальным. – Мог ли он убить Сержа Ледюка, – он поднял руку, пресекая возражения Бовуара, – чтобы защитить кадетов? Он стал подозревать жестокое обращение с кадетами. Не просто ненадлежащее наказание, а нечто систематическое, целенаправленное и разрушительное. Эмоциональное, психологическое, физическое и, возможно, сексуальное насилие в отношении некоторых кадетов. Доказательств у него не было. Он приглашал тех кадетов, которым, по его мнению, угрожал наибольший риск, на неформальные собрания в своей квартире, надеясь, что они будут больше ему доверять. Он поручил им провести расследование по карте, чтобы привязать их к себе. Но они все равно возвращались к Ледюку. К своему мучителю. Оставался последний способ спасти их и других. Бовуар и Лакост молча слушали. Мысленно проигрывали такой сценарий. – Вы могли бы представить, что месье Гамаш пойдет на убийство ради спасения молодых жизней? Было ясно, что Лакост и Бовуар хотят дать отрицательный ответ. Защитить Гамаша. Но также было ясно, что они могут представить подобную ситуацию. Если Арман Гамаш и мог совершить убийство, то ради спасения других. – Однако он также единственный человек, которому не нужно было убивать Ледюка, – произнес Шарпантье спокойным голосом, и все глаза обратились на него. – Объясните, – потребовал Желина. – Он руководитель академии. Он мог отделаться от Ледюка, просто уволив его. Бовуар одобрительно кивнул и посмотрел на офицера КККП в ожидании ответа. – Чтобы повесить проблему на кого-то другого? – возразил Желина. – Коммандер сам сказал, что он никогда не пошел бы на такое. – Вы прекрасно знаете, что он этого не делал, – сказал Бовуар. – Вы играете на руку убийце. Гоняетесь за китом. – «Все, что туманит разум и мучит, – произнес Желина, сердито глядя на Гамаша. – Все зловредные истины, все зло стало видимым и доступным для мести…» – «…в облике Моби Дика»[52], – закончил цитату Шарпантье. – В основном вы правильно процитировали. Я просил кадетов понимать это место как проникновение в суть одержимости. В то, что может свести человека с ума. Вижу, вам оно тоже понятно. – Но не кит, – сказал Желина, не сводя глаз с Гамаша. – А человек. Для вас, сэр, это воплотилось в Сержа Ледюка. И вам, как Ахаву, пришлось его остановить. Гамаш сидел неподвижно. Не соглашаясь, но и не возражая. В полной тишине Желина продолжил: – «Лучшие в выводке». Это ваша фраза. Ваша жена выбрала лучшее из выводка, и лучшее оказалось задохликом. Вы сделали то же самое. Выбрали задохликов и стали приглашать их на свои вечера. Пригласили их в свой дом. Как ваша жена – Грейси. Вы хотите их спасти. Иногда спасти означает удалить из опасной зоны. А иногда – удалить саму опасность. Арман Гамаш глубоко вздохнул и посмотрел на фотографию человека, которого презирал. Теперь мертвого. Затем он поднял глаза на Желина: – Я не Ахав. И Ледюк не был моим китом. Да, я многое знаю об убийстве. Достаточно, чтобы его совершить. – Он постучал очками по ладони, глядя на Поля Желина. – Я только что говорил кадетам о том, что в интересах убийцы создание хаоса. Натравливание нас друг на друга. Насаждение недоверия. – Может быть, но вчера вечером, когда у вас, месье Шарпантье, спросили, где бы вы начали искать убийцу, вы помните, что ответили? Шарпантье, снова обливающийся потом, помедлил. Он посмотрел на Гамаша, и тот едва заметно кивнул. – Я сказал: «От Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой». – Oui. – Желина повернулся к Гамашу. – Вы знаете, о чем там говорится. – Я учил этому всех новых агентов, – сказал Гамаш. – Я просил Мишеля Бребёфа использовать эти слова как основу его курса. – «И враги человеку – домашние его», – процитировал Желина. – Мощный совет. Вы были правы, профессор. С этого я бы и начал поиски убийцы. С собственного дома. – Он этого не делал, – проговорила Лакост. – Вы и сами знаете. Почему вы вообще подняли эту тему? – Потому что вы бы ее не подняли.