— «Волгу». Аркаша, как я и предполагала, схватился за сердце. — Спятила баба. «Волгу». Совесть надо иметь. Я на тебя трачу больше, чем на всю свою семью. — Я ж тебя не граблю, продай мою «восьмерку», деньги забери. — Что их забирать, все равно выцыганишь. Ух, глаза бесстыжие. — Жадничаешь, черт плешивый, — сказала я и хлопнула тарелку об пол. — Дожадничаешься. Брошу к чертовой матери. — Как же, бросишь, — ядовито сказал Аркаша. — А деньги? Ты за деньги удавишься. — Найду другую дойную корову, вон Лома, например. — Лома? — Аркаша опять подпрыгнул. — Да Лом сам смотрит, как бы с баб содрать. — Ничего, я его так поверну, молиться на мою задницу будет, не говоря уж о прочих интересных местах. Аркаша стал менять окраску с обычного бледно-фиолетового до багрового, потом вдруг позеленел. — Ну до чего ж подлая баба, мало я на тебя трачу, Лом ей понадобился. А этот, сволочуга, все Ладушка да Ладушка, пущу в расход подлеца. — Чего городишь-то? Кто с твоими бандюгами управляться будет? Они тебя в пять секунд почикают. Пропадешь без Лома. — Ох, Ладка, узнаю чего, я тебя… — Аркаша запнулся, прикидывая, что он мне такое сделает, но, так и не придумав ничего особенного, махнул рукой. — Ты перед Ломом титьками своими не тряси, у него и без того рожа блудливая, так по тебе глазищами и шарит. Ну что тебе «Волга», корыто, прости господи, уж покупать, так импортную. — Я патриотка, родную промышленность поддержать хочу. — Шлюха ты, бессовестная баба и шлюха. — А ты пенек старый, — заявила я и стала разливать чай. Аркаша посидел, посопел, вернул себе обычный цвет и, почесав грудь, сказал: — Ладушка, чеченцы вчера опять были, слышишь? — Гони в шею. Говорили уже. — Деньги-то какие сулят. — Они посулят, а потом брюхо-то жирное тебе вспорют. Свяжешься с нехристями — брошу. Ей-богу, брошу и на деньги твои наплюю. Я подумала и на всякий случай вторую тарелку грохнула. Тарелок было не жалко. — Ты подожди, — опять запел Аркаша. — Дело-то выгодное, подумай, мы ведь в сторонке будем. А деньги-то какие. — Аркашка, — грозно сказала я, — отвяжись. Нутром чую, свяжешься с чечней, каюк тебе. Он вздохнул. В мое нутро Аркаша верил свято. Лет пять назад подъехали к нему с большим делом, мне же предложение пришлось не по душе, ругались мы дня два, Аркаша уступил, потом дурью орал, злился, что из-за меня миллионов лишился. Но вскоре ребятки отправились восемь лет строгача отсиживать, а толстяк тихой сапой их дело к рукам прибрал, просил прощения, руки целовал и с тех пор больше советов моих ослушаться не смел. Аркаша еще раз выразительно вздохнул. — Ладно, нет так нет. А с долгом что делать будем, неужто отдавать? — Еще чего. Перебьются. — Грозились. — Ты на них Лома спусти. Нечего ему задницу просиживать. Обленился, кобель здоровый, только и знает девкам подолы задирать. За что ты ему деньги платишь? — И то верно. Пусть поработает. Аркаша успокоился и опять ко мне полез: — Ладушка, красавица ты моя. Я чмокнула его в лысину. Аркаша обиделся. — Ну что ты за баба такая, ласкового слова от тебя не дождешься. Все только дай да дай. Пожалела бы ты меня. — Чего тебя жалеть? Он вздохнул: — Старею. Давление у меня. Сердце. — Не прибедняйся. Ты меня переживешь. Давление. Лопать меньше надо. — Куда меньше. Не пью совсем. Коньячку только. — Водку пей. Поправишься. — Дай я тебя хоть поглажу. — Погладь. — Ладуль, приедешь завтра? — Приеду. Про машину не забудь. — Не забуду. Какой у нас праздник? — Двадцать третье февраля. — Вот, будет тебе подарок к Дню Красной Армии. * * * Вечером я сидела в учительской, подбирала репертуар любимым чадам. Во всей школе оставалось человек десять, вахтерша дремала за стойкой, было тихо, и уходить не хотелось. Тут черт принес Таньку, она вплыла в учительскую, выдала улыбку и полезла целоваться. — Ну что, как там Вовка? — спросила я. Танька потянулась, демонстрируя свои прелести, и сказала с усмешкой: — Заездил, черт. Не мужик, а конфетка. Только взять с него нечего, за душой ни гроша, «бээмвэшка» паршивая да пара сотен. Что за напасть такая — как мужик путный, так обязательно нищий, как богатый, так либо подлец, либо импотент. Одно слово, не везет. — Простились навеки? — Как же. Он как увидел мою квартирку, доверху упакованную, челюсть руками придерживал да еще коленкой помогал. — Ты завязывай мужиков домой таскать. Смотри, ограбят. Танька задумалась. — Так вроде парень неплохой. Хотя черт его знает. Надо Лому сказать, пусть хоть сигнализацию, что ль, какую на двери поставит, поработает. — Ага. У Лома только одна сигнализация работает, в штанах. — Это точно. Мента надо в любовники. Пусть квартиру сторожит. — Заведи. — Попозже. С Вовкой разобраться надо. — Зачем он тебе? Сама говоришь: нищета. — А я за него замуж выйду. Я хмыкнула, а Танька обиделась. — А что? Он и моложе-то меня лет на пять всего. Возьму к себе на работу, человеком сделаю, знаешь как заживем. — Танька задумалась, потом сказала: — В люди выведешь, обуешь, оденешь, а он, подлец, по бабам шляться начнет. — Так ведь еще не начал.