— Поговорю с отцом. Побесится и простит. Мать жалко, конечно, а что делать? Мне это очень не понравилось. — Подожди, Дима, я сама с ним решу. У меня лучше получится. Ты только не торопи меня. Я все сделаю, вот увидишь, все хорошо будет. Димка начал возражать, но я от его губ переместилась вниз, и его хватило минут на десять, потом он про Аркашу забыл, сладко постанывал, шептал «Ладушка» и в конце концов со всем согласился. * * * — Надо ж так нарваться, — клокотала Танька, — из всех щенков в городе выбрать Аркашкиного! Черт попутал, не иначе. Ладка, завязывай с ним, засветишься. Хочешь, я тебе мужика подсватаю? Высоченный, и весу в нем килограммов сто двадцать, ей-богу. Огонь мужик. Хочешь? — Ты, Танька, дура, прости господи. — А ты умная? Ну что тебе Димка, свет клином на нем сошелся? Да таких Димок по городу собирать замучаешься. Это ты с непривычки так к нему присохла. Пригрей другого, третьего, и все пройдет. Учись у меня. — Отстань, Танька, Димку я не брошу. Хочу, и все. Танька тяжко вздохнула. — А мой-то недоумок тоже в бандюги подался… Дружки, мать его… Ошалел от денег, еще и хвалится. Недоумок, как есть недоумок. Морду отожрал, а мозгов не нажил. И откуда у Аркаши такой сын? Черт плюгавый, смастачил же. Боек был по молодости папашка. В одном Танька была права: засветиться мы могли запросто. Следовало соблюдать осторожность. Я уговорила Димку встречаться пореже, да какое там! Стоит ему позвонить, у меня уже коленки трясутся. — Лада, — говорит он, — просто увидимся, в машине посидим. Как же, посидишь. — Поедем, хоть на полчасика. А в квартиру вошли и все на свете забыли. Я у Аркаши недели три не появлялась. Знаю, что съездить надо, а душа не лежит. Все мысли только о Димке. После Восьмого марта он за мной заехал на работу. — Ладушка, соскучился. У меня с утра было дурное предчувствие, знала, что не нужно на квартиру ехать, но послушалась Димку, и мы поехали. Димка на коленях возле постели стоял и мои бедра языком нализывал, а я руками простыни мяла и сладко поскуливала. Та еще картина. Тут черт и принес Аркашу. Вкатился в комнату и заорал: — Ах ты, сука… Чуяло мое сердце, чуяло. Димка дернулся, поднял голову от моих коленок, и Аркаша охнул: — Сынок… — да так и замер. Димка стал торопливо натягивать штаны, Аркаша хватал ртом воздух, а в дверях Лом подпирал спиной косяк и ухмылялся. Я перевернулась на живот, положила головку на ладошки, задницу приподняла и мурлыкнула: — Ломик, ты что ж в дверях-то стоишь, как не родной, ей-богу. Лом хохотнул и на Аркашу покосился. Тот в себя пришел. — Оденься, потаскуха, смотреть на тебя тошно. — Перестань, отец, — подал голос Димка. — Сынок, — запричитал Аркаша, — ну что ты с ней связался, стерва она. Ведь все нарочно делает, из подлости, чтоб досадить. Ты думаешь, она с тобой спит так просто? Деньги ей нужны. Шлюха она, шлюха, сука бессовестная. Ты посмотри на нее, вон развалилась, кошка блудливая, подходи и бери кто хочешь, только деньги плати. — Замолчи! — Димка пятнами пошел, глаза горят, а Аркашка рядом с ним пританцовывает. — Сынок, облапошит она тебя, помяни мое слово. Да если б я знал, что у вас по-хорошему, да разве ж я… Ты ведь мне сын и всего на свете дороже. Только ее-то я знаю как облупленную. Погубит она тебя. — Уйди, отец, — стиснув зубы, сказал Димка. — Прошу, уйди. И тут Аркашка-стервец номер выкинул: взял и заплакал. Слезы по его глупому лицу покатились, а он жалобно так заговорил: — Дима, сынок, на что она тебе! Ты молодой, у тебя все впереди, будут у тебя еще бабы, а мне, может, и осталось совсем ничего. Одна у меня радость в жизни, вот эта сучка. Прикипел я к ней. На Димку смотреть стало страшно. Грудь ходуном заходила, глаза больные, бросился бежать вон из комнаты, схватил куртку, хлопнул дверью. — Сукин ты сын, — сказала я Аркаше. — Родного сына в дураках оставил. Мастер. Что-то тошно мне с вами, пойду в ванную, а вы выметайтесь. Пошла мимо Лома, он на меня глаза пялил вовсю, а морда довольная. — Что, Ломик, — сказала я ласково, напирая на него грудью. — Твоя работа? Он облизнулся, а Аркаша заорал: — Уйди отсюда, уйди, пока не убил. Следовало найти во что бы то ни стало Димку. А он исчез. Раз пять домой звонила, трубочку маменька брала: «Димы нет». С утра возле их дома в машине сидела, из автомата звонить бегала. Из дома он не выходил, и дома его, по словам матери, нет. Ясное дело, врет. Плюнула на все и пошла к нему. Маменька дверь открыла, увидела меня и глаза вытаращила: — Ах ты, бесстыжая! Я сделала шаг и рявкнула во весь голос: — Димка где? — Нет его, уехал. — Врешь. Дома он. — Уходи немедленно, милицию вызову. — Вызывай. Не уйду, пока Димку не увижу. Тут он и появился. Видок у него как с перепоя, глаза больные, лицо бледное. — Идем, — сказала я и к выходу, он за мной, а маменька за ним. — Дима, не ходи с ней, — закричала. — Мама, успокойся, я сейчас, — ответил он. Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал; спустились мы на один пролет, у окна встали. Родительница все ж таки выскочила. — Мама, — попросил Димка, — не надо весь подъезд по тревоге поднимать. Я сейчас. Дверь она закрыла неплотно, подслушивала, язва. Мне, впрочем, на это было наплевать. — Дима, — заплакала я, — не бросай меня, пожалуйста. Он отвернулся. — Тебе обязательно надо было себя шлюхой выставлять? — А что мне делать? В ногах у родителя твоего валяться? Не дождется. — Грязно все это, — сказал он, поморщившись, а я дернулась, точно меня ударили. — Я тебя не обманывала. Ты знал с самого начала. — Знал, только не про отца. А у меня мысли путались. Надо было что-то сказать, убедить его, заставить со мной поехать, а я только смотрела на него во все глаза, чувствуя, как сердце рвется на части. Протянула к нему руку, позвала: — Дима. Он дернул головой: — Не надо. Я бросилась бегом по лестнице, думала, за мной кинется, позовет… Не кинулся и не позвал. Я выскочила из подъезда, успев услышать, как хлопнула дверь в его квартиру. Села в машину, реву, слезы, как горох. Поехала к Таньке на работу, наревелась вдоволь, дождалась, когда муж в театр уйдет, и домой отправилась, опять реветь. Едва приехала, как в дверь позвонили. Я кинулась со всех ног открывать, думала, может, Димка, а это Аркаша. — Уйди! — крикнула я ему. — Уйди, мерзавец, видеть тебя не хочу. Села на диван, лицо в подушку зарыла, а Аркаша в ногах пристроился и ласково запел: