Сцена тридцать седьмая Уже почти полдень, а папа с Райаном так и не вернулись из Кеннесо. Паршиво: я хотела бы, чтобы к Мэтту меня отвез кто-то из них. Если попросить его самого забрать меня от папы, это будет странно. Словно простое приглашение из-за этого перейдет на новый уровень и перестанет быть будничным. Мне так кажется. И вряд ли я могу попросить Андерсона, если не хочу, конечно, чтобы он присоединился к репетиции. А я не хочу. Ужасно, наверное, но я не хочу. В конце концов приходится просить маму. Она забирает меня и собак сразу после завтрака, и все идет хорошо, пока я не прошу ее подвезти меня к Мэтту. – Что? – восклицает она. – У вас свидание? – Нет, у нас репетиция… – А я думала, тебе нравился тот мальчик, Александр. – Кто? – Вы с Энди говорили о нем на шаббат, за ужином. Александр из Лансинга, Мичиган? – Боже мой, как ты вообще это запомнила? – Но вы с Мэттью – это так мило! Он лапочка. И еврей. Придержи Чарльза, милая, он не должен так лезть на коробку передач… Я сажаю Чарльза на колени. – Вряд ли это важно, но я не думаю, что Мэтт – еврей. – Конечно еврей! Эллен же еврейка, значит, Мэтт тоже. – А он ходит в храм? – А мы? – Мама в явном восторге постукивает по рулю. – Эллен знает про вашу встречу? – Понятия не имею. – Знаешь, я ей позвоню. – Мама внезапно переключается на более строгий тон. – Пятнадцать сантиметров. Правило ты знаешь. О да. Самое бессмысленное правило. Если я одна в комнате с любым парнем, кроме Андерсона, дверь должна быть приоткрыта на пятнадцать сантиметров. То же правило распространяется на Райана и его девушек – распространялось бы, если бы к нему приходили девушки. Понятия не имею, почему мама считает, будто я могу что-то такое провернуть. Мне не нужно дополнительных усилий, чтобы отвадить парней. Я сама одно сплошное такое усилие. – Мам, у нас не свидание. Мы репетировать будем. – Я знаю, милая, так все и начинается. Сначала вы репетируете, а потом сценарий уже лежит на полу… – Стоп. Давай не будем. Мама с явным недоумением косится на меня: – Не будем что? – Не будем в деталях обсуждать развитие событий, которое не планируется. – И правда не планируется. Потому что вы оставите дверь приоткрытой. Сцена тридцать восьмая Мама довозит меня до дома Мэтта, который находится в одном из новых районов недалеко от школы. Вся улица уставлена одинаковыми домиками, сверкающими, ухоженными, с маленькими лужайками у входной двери. Атмосфера тут совершенно иная, чем в папином районе, где все про бассейны-и-теннис, или на маминой улице, где дома более старые, более странные и зелени больше. Но тут все равно мило и, кажется, комфортно, да и от одного факта, что Мэтт здесь живет, я превращаюсь в желе. Мы паркуемся, а сердце у меня подпрыгивает, как мячик. Машина Эллен припаркована через дорогу, рядом с машиной Мэтта, и я легко могу представить, как репетиция превращается в Мамский вечер. Сначала она скажет, что забежит на минуточку сказать «привет», а потом этот «привет» превратится в три часа и несколько бокалов вина. Моя мама, плюс вино, плюс мой краш – очень опасная для нервов ситуация. Но мама не выходит из машины: ей не хочется оставлять собак одних. По этому случаю хотелось бы номинировать Чарльза и Камиллу Гарфилд как лучших собак года, четвероногих героев, спасителей и в целом самых ценных игроков нашей сборной. Одно «но»: когда мама кого-то куда-то подвозит, она всегда ждет в машине, пока пассажир не зайдет внутрь. «Никогда не уезжай, пока они не окажутся в доме». Эту фразу мы с Райаном слышали сотни раз. «Знаете, ваш отец как-то после свидания подвез меня и уехал до того, как я обнаружила, что забыла ключи. Пришлось торчать там целую вечность». Мама редко говорит о папе, но если уж говорит, то всегда именно так. У нее на лице появляется такое выражение, словно она лимон съела. Еще она называет его «ваш отец» и потом непременно рассказывает о каком-то глупом или беспечном его поступке. Но при этом никогда не похоже, что она на него злится. Забавно. Я всегда думала, люди разводятся из-за измен, ссор или чего-то еще такого. Но мои родители просто разошлись. Мама говорит, они просто перестали быть близки. Перестали рассказывать друг другу о важном. Страшновато, если подумать. Насколько же легко распадаются любые связи. И насколько легко перестать доверять друг другу. Взять Энди. Он так никогда и не ответил на сообщение с селфи, а когда я спросила, как они с Мэттом провели день, сказал, что они посмотрели несколько фильмов про супергероев, съездили за вафлями и вообще отлично провели время. И все. Если бы у нас была обычная общая влюбленность, он забрасывал бы меня сообщениями, описывая каждое взаимодействие, а капслоком – особенно удачные моменты. Поэтому его сдержанность во всем, что касается Мэтта, меня тревожит. Хотя, может быть, я просто слишком много всего придумала себе вокруг них. Стою же я сейчас на пороге дома Мэтта. И это он пригласил меня провести время вместе. Впрочем, насчет времени вместе я преувеличиваю: мы собрались репетировать, поэтому речь скорее о деловой встрече. Только вот мысли у меня в голове совершенно не деловые сейчас. Хочу также отметить: трястись на пороге дома парня, который тебе нравится, ужасно неприятно, особенно когда твоя мама сидит в машине и ждет, глядя прямо на тебя. Нужно снова начать дышать. И позвонить в дверь. Шаги за ней раздаются почти сразу же. И мое сердце перебирается в горло, чтобы там навечно поселиться. Мэтт распахивает дверь и мило улыбается: – У тебя получилось приехать! Мама сигналит, машет, наконец – наконец! – уезжает. Эллен, как выясняется, нет дома, несмотря на машину. Мэтт говорит, она улетела на выходные в Нью-Джерси помогать двоюродной бабушке Мэтта, Сильвии, с переездом в поселок для престарелых. Стоит ему рассказать об этом, как то, что я говорю, окончательно перестает соответствовать тому, что я думаю. Прямо сейчас Мэтт слышит от меня мягкие и теплые слова в адрес своей тети Сильвии, но в моей голове при этом проносятся две совершенно разные мысли. Потому что – боже! – с одной стороны – о боже! – я в пустом доме с Мэттом Олсоном наедине. Но с другой… Андерсон был здесь вчера. Что бы это ни значило. Мэтт устраивает мне быструю экскурсию под мысленный аккомпанемент моего мозга, который заело на фразе «О боже!», и он повторяет ее, как заезженную пластинку. Холл, гостиная, лестница, коридор, его спальня. Спальня Мэтта. Мне от одной мысли уже тяжело на ногах прямо держаться. Руки чешутся отправить насмешливо-перепуганное сообщение Андерсону, и от осознания невозможности этого мне становится грустно. Еще месяц назад я не смогла бы поверить в эти минуты, пока не рассказала бы о них Андерсону. Но месяц назад ничего подобного и не могло бы произойти. Потому что Мэтт казался недостижимым для нас. Он был просто идеей, которую мы придумали. Месяц назад все было гораздо проще. Комната Мэтта невелика и скудно обставлена: пара фэнтези-романов на полках, несколько фигурок «Фанко Поп» на комоде. И большое прямоугольное зеркало, обрамленное фотографиями. Они расположились по краю, как банда сексуальных парней из старших классов расположилась бы в плавках на мостках. Есть еще старый снимок светловолосого молодого человека: это точно отец Мэтта, потому что – боже мой! – они очень похожи. Рядом с ним Эллен и крохотный ребенок со светлыми волосами. Так мило, что я готова снова растечься в лужицу. Фотографию Мэтта и красивой блондинки – они оба одеты для какого-то официального танца – я стараюсь не рассматривать слишком внимательно, хотя она сделана недавно. У девушки маленький букетик, у Мэтта – соответствующая бутоньерка. И девушка эта так же неотразимо красива, как любая пижонка из «Розуэлл Хилл Хай». Неожиданно я понимаю, насколько мало знаю о Мэтте. Я представления не имею даже о том, встречается ли он сейчас с кем-то. – У меня тут скучно, – говорит он почти извиняющимся тоном, проходя следом за мной к окну. Оно выходит на скромный задний двор – патио и небольшой участок травы, обнесенный забором, на котором ютятся несколько кустиков и высокое дерево. – Совсем не скучно. Здесь очень спокойно. – Мы платим помесячную аренду, пока мама ищет постоянный дом, поэтому все нужно сохранять в чистоте – на случай, если владельцы захотят показать этот дом другим жильцам. Я пытаюсь осознать его слова. В глобальном смысле это всего лишь мелкое неудобство. Но мне сложно представить такую жизнь. У тебя вроде бы есть дом, но в нем нельзя даже расслабиться. А это разрушает основное предназначение дома. Мы спускаемся на первый этаж, и Мэтт спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь, подразумевая напитки. Я отказываюсь, потому что хочу не напитков. Так мы оказываемся на диване в гостиной, а между нами лежат распечатки сценария. Мой взгляд так и мечется по комнате, стараясь останавливаться где угодно, только не на лице Мэтта. Тут чисто и так же пусто, как и во всем доме, а потолок очень высокий, будто в магазине. Мне в глаза сразу бросается серия фотографий в рамках: старые снимки, сделанные на пленку. Они из лагеря, и у моей мамы есть такие же. Уже открыв рот, чтобы сказать о них Мэтту, я поднимаю голову и встречаю его взгляд. Он смотрит мне прямо в глаза с милой улыбкой. Я тут же теряю дар речи. – Хочешь проверить, как далеко мы заберемся, не глядя в сценарий? Ох. Да. Я бы хотела посмотреть, как далеко мы заберемся. Может, имеет смысл отложить сценарии на журнальный столик, забраться на диван и… Стоп. Похоже, я опережаю события. Это безумие какое-то, но каждый момент, который мы проводим вместе, я пытаюсь представить первым в истории нашей любви. У Мэтта становится очень мягкий взгляд, когда Гарри говорит Ларкин о своей любви. В оригинальной постановке сэр Гарри – средневековый пижон, но Мэтт превращает его в мужчину, которого легко полюбить. Это помогает. С профессиональной точки зрения, я имею в виду. Говорю за леди Ларкин. Мы проходим конец первой сцены первого акта, в которой Ларкин рассказывает Гарри о беременности, и Мэтт не пропускает ни одного слова. А еще играет каждое маленькое движение и жест, хотя официально мы будем репетировать все это только в четверг. Но его словно увлекает процесс. И Мэтт выпячивает грудь, как рыцарь, и хватает мои руки, притягивая к себе. А я никак не могу справиться со своим сердцем. В нем живет это странное, переполняющее чувство. Словно внутри меня слишком много радости. И она просачивается изо всех щелей. Мы постоянно смеемся посреди фраз и возвращаемся к началу. Есть там одна строчка, в которой я должна ненавязчиво намекнуть Гарри о ребенке. Что-то вроде: «Гарри, знаешь?» Произносить тоном, подразумевающим, что он знает. И почему-то именно она вызывает у нас хохот. Я произношу ее снова и снова, каждый раз намекая на происходящее все более открыто, только ради возможности рассмешить Мэтта. Потираю живот и подмигиваю. Жестами показываю, как качаю ребенка. Показываю пальцем то на невидимого младенца, то на Мэтта, как будто сообщаю результат теста на отцовство. Мэтт ужасно милый, когда смеется. Он морщит нос, закидывает голову назад и постоянно закрывает глаза. Будто в этот момент остается наедине с самим собой. Воздух словно наполнен энергией, ее можно рукой потрогать. Клянусь, ощущение такое, будто мы вот-вот поцелуемся. Он мог бы придвинуться ближе. Я бы могла. Достаточно одного незначительного движения. Но при этом сама идея кажется неуместной. Словно этот разговор и есть поцелуй. Может быть, некоторые разговоры могут им быть. Единственное, что меня беспокоит, – это Андерсон. Будь он с нами, что бы он подумал? Я ведь даже не сказала ему об этой встрече. Не знаю почему. Наверное, тогда он попытался бы присоединиться. Или вел бы себя странно, никак не комментируя то, что происходит. Исключительно несправедливо, если подумать: ему же полагается за меня радоваться. И это у него вчера были какие-то свои планы на Мэтта. Но должна признать, эти планы сейчас занимают меня меньше всего. Кино и вафли. Да, хороший способ провести время, но чувствовали они при этом что-то другое. Не то же, что сейчас. Хотя Андерсон мог скормить мне более нейтральную версию произошедшего, лишенную деталей. Я, скорее всего, сделаю так же, когда буду рассказывать ему о сегодняшнем дне. Если вообще расскажу. Сцена тридцать девятая Конечно же, я первым делом вываливаю эту историю на Энди, стоит ему во вторник заехать за мной по дороге в школу. Почти минуту он ошарашенно сидит в машине, глядя на лобовое стекло. Потом спрашивает: – Так вы репетировали? – Да. В основном. – Я застегиваю ремень.