И это правда. Мы репетировали. Никакого физического контакта, кроме нескольких секунд, когда мы держались за руки, но это было частью роли. Во всех случаях, кроме одного. Это даже и не случай был. Просто мы с Мэттом прошли наконец целую сцену без смеха и чувствовали себя победителями. И наши взгляды встретились – секунд на десять, может быть, или на двадцать, – и мы сидели и смотрели, пока Мэтт не открыл рот. Но так и не заговорил. Вместо этого он отвел взгляд, я поступила так же, и еще минуту мы просто сидели в тишине, наполненной странной энергией. В нескольких сантиметрах друг от друга, но отвернув лица. Я то и дело искоса смотрела на Мэтта. У него на лице застыло выражение, которое кое о чем мне напомнило. Но об этом я рассказывать Андерсону не буду. – Ты расстроился? – Что? Конечно, нет. – Он вскидывает голову и смотрит в зеркало заднего вида. Потом начинает осторожно выезжать на дорогу. – Почему бы мне расстраиваться? – Не знаю. Но ты выглядишь расстроенным. – Все хорошо. Еще минуту мы молчим. – А Мэтт говорил, что собирается меня пригласить? – спрашиваю я наконец. Энди молчит. Включает поворотник. – Не-а. – Может, решил в последний момент. – Может. Вообще это довольно странно. Получается, Мэтт написал мне в субботу сразу после ухода Энди. И странно, что за весь день, который мы провели вместе, ни разу о нем не упомянул. Ни о супергероях, ни о вафлях, ни о чем. Как будто он хочет познакомиться с нами по отдельности. Или в его голове что-то нас разделяет. Не знаю, как к этому относиться. Я так привыкла, что мы с Энди – единое и нерушимое существо. И история с Мэттом нас тоже не разрушит. О разрушении и речи не идет. Мы ведь никогда не позволим этому случиться. У нас есть правила. И Энди даже не расстроен. Или говорит, что не расстроен. Но клянусь, он сам на себя не похож. Никаких сияющих глаз. Он не похож даже на того Андерсона, которого я вижу туманным утром, когда у него гораздо меньше сил. И всю дорогу до школы он не произносит ни слова. Сцена сороковая К уроку истории, впрочем, Андерсон снова приходит в норму. Более того, становится той безбашенной и начальственной версией себя, которую мы обычно видим только на репетициях. Мистер Эдельман тоже, похоже, сегодня в хорошем настроении, потому что мы повторяем факты о пуританах в игровом формате. Он даже разрешил нам самим разделиться на команды, поэтому наша банда тут же объединилась. Мы сдвинули столы в качестве демонстрации командного единства и придумали себе самое отвратительное на свете название «Милашки из Массачусетса». Остальные немедленно последовали нашему примеру. «Плимутские негодники». «Томас Хукер» (они взяли название в честь одного из лидеров пуритан). «Дьявольские игры». «Коттон Мэзер и его хлопковые штаны» (команда Ноя и трех пижонок). И «Колинисты» (команда Колина Накамуры). Уверена, это особый эффект расширенного курса по истории США. Посмотрите, перед вами толпа шестнадцатилетних подростков, которые думают, что они Лин-Мануэль Миранда. У каждой команды есть своя небольшая доска для ответов, а мистер Эдельман стоит за кафедрой, держа в руках несколько листов с вопросами. Ничего особенного, обычная викторина. Учебником пользоваться можно, телефоном – нельзя. После того как прозвучит вопрос, у нас есть двадцать секунд на то, чтобы написать свою версию и поднять доску. Никакого смысла, никаких призов, даже дополнительных баллов не будет, но на кону наша честь и гордость. Как будто наследие Томаса Хукера будет скомпрометировано, если четверо пижонов не смогут ответить на вопрос о кальвинистах. И комната взрывается от криков, все тычут друг в друга пальцами и стучат по партам так громко, что мистер Эдельман вряд ли когда-нибудь оправится от шока. Это самая агрессивная и шумная дань пуританству на моей памяти. «Милашки из Массачусетса» не хуже и не лучше других. Мы не выше этого всего. Пока мы с Брэнди яростно листаем учебники, Рейна и Андерсон борются за доску. – Так, 1636, – бормочет Брэнди. – Наверняка Гарвард, правда? – Или Йель! Посмотри в указателе. – Нашла. Гарвардский университет был основан пуританами в 1636 году. – Я подталкиваю учебник к Андерсону. – Победа! Прямо за моей спиной что-то с грохотом падает на пол, а я едва не подскакиваю на стуле от неожиданности. Оказывается, это Ной. Теперь он лежит на боку на полу, глядя на нас из-под перевернутой парты. – Черт, твоя рука. – Я быстро опускаюсь рядом с ним на колени. – Ты в порядке? Давай я посмотрю. – Все хорошо. – Он выпутывается из ножек стола, все еще слегка оглушенный. Девочки из его команды ставят парту обратно. Ной протягивает мне закованную в гипс руку и позволяет ее осмотреть. – Что ж, – я поворачиваю ее немного и сжимаю пальцы, как это сделал бы врач, – гипс цел. Кстати, это все тот же гипс с сиськами. Видимо, визит к доктору у Ноя назначен на середину дня. На время репетиции. Мне, конечно, все равно. Но пропускать общие прогоны ему не стоит. Мисс Джао будет в ярости. Тут я понимаю, что все еще держу его за руку. И за пальцы. Быстро разжав руки, я прижимаю их к груди: – Можешь вставать. – Тут тоже неплохо. – Тебя так и тянет к полу, Ной, – говорит Рейна. – Сначала поднос уронил, теперь себя. Нельзя же так неприкрыто требовать внимания. – Поверить не могу, что ты упал на пол, сидя за партой, – добавляет Андерсон. – Невероятно. – Вообще-то я упал на пол вместе с ней. – Подслушивать пытался? – подозрительно щурится Андерсон. – Что-о-о? – пищит Ной на октаву выше, чем обычно. – Конечно же нет. Ух ты. Ни разу еще не видела, чтобы кто-то выглядел настолько комично виноватым, как Ной Каплан. – Ной, нам же разрешили пользоваться учебниками, – мягко напоминает Брэнди. – Не обязательно списывать. – Я не списывал. Я хотел предложить сотрудничество. – Ной… – Я качаю головой. Андерсон забирается с ногами на стул и демонстративно кашляет. – Прошу прощения. Все вокруг тут же умолкают. – Кхм. Команда «Коттон Мэзер и его хлопковые штаны» жульничает и должна быть дисквалифицирована. Благодарю за внимание. Он снова спускается на пол, подарив Ною надменный взгляд. Тот в ответ лучезарно ему улыбается. Внутри меня зарождается, постепенно разливаясь по телу, необъяснимое чувство облегчения. Потому что мы с Энди снова стали самими собой. Снова в одной команде. Ощущение такое же, как когда щелкаешь выключателем, заканчиваешь собирать пазл или надеваешь крышку на тюбик с помадой. Все снова на своих местах. Сцена сорок первая В четверг выпадает один из тех дней, когда по погоде трудно сказать, начался апокалипсис или еще нет. Гром грохочет почти без перерыва, постоянно сверкают молнии. Если бы я была одна дома, точно бы испугалась. Но я в школе, и вместо страха меня охватывают легкий восторг и готовность принимать любые сюрпризы, которые преподносит вселенная. Если честно, это чувство связано не только с грозой, но и с тем, что сегодня у нас первая плотная репетиция сцен Гарри и Ларкин. Полтора часа. С Мэттом. Только я и Мэтт. Мисс Джао, Девон, мистер Ди и команда техников с нами тоже будут, конечно. Но все равно. И сегодня мы ставим и закрепляем Yesterday I Loved You, ту самую сцену с поцелуем. Так странно. Я то и дело забываю о ней, а потом вдруг вспоминаю, когда иду по коридору или сижу в классе, и меня охватывает волнение. Его можно сравнить с бабочками в животе, только оно гораздо сильнее. Как бабочки на стероидах. На переменах я с огромным трудом сохраняю ясную голову и не погружаюсь в мечты. Сегодня все будто пропитано магией. Например, мы с Энди сбегаем с урока на тщательно спланированную встречу в Богом забытом туалете, и на кого, вы думаете, мы натыкаемся по дороге? На Мэтта Олсона. Который стоит у шкафчика. Посреди урока. Я его и в коридорах-то на перемене ни разу не встречала. Но вот он – и вот мы, стоим втроем в пустом коридоре. Он обнимает нас и в целом выглядит так, будто очень рад этой встрече. На нем мягкая темно-синяя кофта, не такая свободная, как его обычная одежда, и ее цвет подчеркивает цвет его глаз, которые кажутся такими же синими. Потом он уходит по своим делам, а мы с Андерсоном бежим в туалет и еще минут двадцать сидим в кабинках, в основном пытаясь прийти в себя. Радость затапливает меня. Ее столько, что уже не вместить. И гроза за окнами школы, и считаные часы до репетиции, и встреча с Мэттом в коридоре, и то, как он одет. И мысль, которую я прячу от самой себя: что, если он специально сегодня принарядился. Как и я. На мне короткое летящее платье, черное, с цветами, и джинсовый пиджак. Потому что я иду на репетицию романтической сцены с парнем, в которого влюблена, и если не приложить с утра чуточку больше усилий, то зачем вообще все это? Возможно, я слишком много об этом думаю. Возможно, парни об этом не думают вообще. Но вдруг? Вдруг? Но лучшее за сегодня – это сидеть и безумствовать с Андерсоном в кабинке туалета. Столько всего надо обсудить, что мы еле успеваем перевести дух. Синие глаза, слегка взъерошенные волосы Мэтта и эта кофта. О, эта кофта! Трудно объяснить, но было здорово. Потому что эти двадцать минут, пока мы прятались в туалете, Мэтт снова принадлежал нам. Нам обоим. Сцена сорок вторая К концу дня гроза расходится еще сильнее. Мэтт приходит на репетицию промокшим до нитки: щеки раскраснелись, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, как будто он только что вышел из душа. Я смотрю на него и теряю дар речи.