— Ладно. Так и быть. Добрая я сегодня. — Спасибо вам большое, — поблагодарил я Любовь Федоровну, но она не ответила. Молча поднялась на ноги и улетела в сторону кухни. А вскоре там послышался звон посуды. Вернулась она через пять минут, держа перед собой поднос. — Вот, — она поставила тарелки передо мной. — Прошу. Приятного аппетита. — Благодарю. Дважды просить меня не пришлось. И я, забыв о приличиях, жадно набросился на еду, с удовольствием отметив, что готовила Иришка очень вкусно. Любовь Федоровна же молчала. Просто села в кресло, наблюдая, как я поглощаю пищу. — Ты прямо как дикое животное, Павел Филиппович, — отметила она, когда с едой было покончено. — Простите, — с деланным сожалением ответил я и отставил в сторону тарелку. — Где мои манеры. — Вот и я про то, — вздохнув, согласилась призрак. Поставила пустую посуду на поднос и удалилась на кухню. Я же откинулся на спинку кресла. В кармане зазвонил телефон и я чертыхнулся. Кому неймется среди ночи? Вытащил аппарат, взглянул на экран, на котором высвечивался номер Васильева, о котором я уже успел забыть. Нажал на кнопку приёма вызова и поднес трубку к уху: — У аппарата. — Павел Филиппович, надеюсь, я вас не разбудил, — послышался в динамике возбуждённый голос главы адвокатской палаты. — Мне только что звонил Степан. Он уже дома. Его доставили из лазарета прямо домой на воронке. И я даже не знаю, как выразить вам мою благодарность. Я улыбнулся: — Что вы, Дамир Васильевич. Это моя работа. Надеюсь, с ним все нормально. — Со Степаном все хорошо. Если вы не против, я хотел бы завтра посетить ваш кабинет, — продолжил мужчина. — Конечно, — ответил я. — Если не затруднит, буду ждать вас после полудня. Утром у меня запись. — Растете, — похвалил меня мужчина и я не решился сказать, что это клиенты, которых перенесли с сегодняшнего дня. Любовь Федоровна вошла в гостиную и поставила передо мной заварочный чайник и чашку. Я благодарно кивнул призраку и произнес: — А сейчас, если у вас нет ничего срочного, я хотел бы отправиться отдыхать. У меня сегодня было много дел. — Да, конечно, — спохватился глава адвокатской палаты. — До завтра, Павел Филиппович. Ещё раз большое спасибо. — До завтра, — ответил я и нажал на отбой вызова. Налил в кружку чай, сделал глоток и довольно улыбнулся. Дело Васильева было закрыто. Чего хотят женщины Утро началось с приглушенного женского голоса за дверью комнаты. Этот назойливый звук настойчиво проникал в разум, прогоняя остатки чуткого сна. Я с неохотой открыл глаза, взял со стола телефон. Вздохнул. До звонка будильника было ещё полчаса. Встал с кровати и побрел в ванну. А затем быстро оделся и вышел из комнаты. И как только я приоткрыл дверь, как ноздри удали едва заметный запах табачного дыма. Удивительное дело! Кто же решил курить в доме? Ответ на вопрос я нашел в гостиной. У открытого окна сидела в кресле Виноградова. Она задумчиво смотрела на набережную невидящими глазами, напевала какой-то незатейливый мотив и время от времени подносила к губам мундштук с дымящейся в нем папиросой. Она казалась почти живой. Женщина перестала быть прозрачной. Ее волосы растрепались, словно прическу не могли удержать несколько длинных шпилек. На маленьком столике перед хозяйкой дома стояла тяжелая хрустальная пепельница, в которой лежало несколько тонких папиросных окурков. — А что у нас здесь происходит? — спросил я. Любовь Федоровна вздрогнула, словно бы очнувшись от глубокого транса. Обернулась ко мне и рассеянно уточнила: — Что? Затем ее мутный взгляд прояснился, и Любовь Федоровна нахмурилась. — Я немного… задумалась, — она взмахнула рукой, и дым завертелся воронкой, направившись в окно. — Так вот зачем вы проветриваете комнаты, — догадался я. — Иногда, — не стала спорить Виноградова. — Я все привожу в порядок и не вижу проблем в своей маленькой слабости. — Не знал, что вы курите. — Был такой грешок при жизни, — она пожала плечами. — И иногда я позволяю себе папироску-другую. Меня это успокаивает. — Вы нервничаете? — уточнил я. Прошел в комнату, и занял второе кресло рядом с призрачной дамой. — Знаешь, Павел… — женщина поднесла ко рту мундштук и втянула в несуществующие легкие дым. Тот причудливым образом завернулся в узел внутри призрачного тела, а потом выскользнул наружу и поплыл на улицу. — Когда я была жива, то не вела робкую скучную жизнь. Я была той, к чьему мнению прислушивались. Той, кому хотели нравиться. Мне поставляли эти папиросы, когда против империи ввели санкции. Из-за кордона не привозили ничего. Но мне приносили к порогу все, что я любила. И отличные духи, и бутылки с хорошим вином, и шелковые платья, и кружевное белье. Я не нуждалась ни в чем. Этот мундштук мне изготовил ювелир в подарок. Ему я помогала добывать лом драгоценных металлов и камни по сходной цене. Паренек меня боготворил. Я поразился тому, как ловко курила призрачная дама. Кольца дыма скользили под потолком и выбирались наружу, словно по проложенной дорожке. — В моих ломбардах всегда толпились несчастные, которые готовы были продать семейные драгоценности за пару купюр. Смута многих сделала нищими, а других — богатыми. Я помню вчерашних важных дам, которые морщили нос в моем присутствии. Но когда пришли темные времена, они же приползали к порогу этого дома и умоляли помочь им. Некоторые приносили своих детей… — Зачем? — отчего-то шепотом спросил я. — Чтобы получить денег, — равнодушно ответила женщина. — А куда этих детей… — Я не покупала детей. И не продавала их, — Любовь Федоровна посмотрела на меня с мрачной кривой усмешкой. — Быть может, душа у меня и темная, но не подлая. Мне нечего было сказать, и я молчал, ожидая продолжения. Точно зная, что Виноградова хочет выговориться. — Мне много раз предлагали руку и сердце, — произнесла женщина. — Разные были мужчины. Но не из простых. Никто бы из обычных не решился подступиться к самой Виноградовой, — женщина покосилась на меня, словно проверяя, не стану ли я ухмыляться. — Хотя однажды был странный тип, который приехал на тройке лошадей. Карета была восхитительная. И цветов много. Красные розы, от которых у меня оскомина до сей поры. — Важный был господин? — Глупый, — отмахнулась Любовь Федоровна. — Никто бы в здравом уме не стал в открытую свататься ко мне. — Вы красивая женщина, — возразил я. — Ты чем слушал, Чехов? — улыбнулась собеседница. — Я не законопослушная подданая империи. Я из тех, кого уважали, но не звали в гостиные приличных домов. Со мной здоровались украдкой, если встречались в светлое время суток. Но чаще отворачивались, притворяясь, что не замечают. А вот вечером, в тенях, эти же самые аристократы целовали мне руку и просили об услугах. — Дела, — я пожал плечами, не зная, что сказать. — Тому бедолаге быстро пояснили, кто такая Виноградова. Парень не поверил. — И что было дальше? — Проверил. И убедился, — мрачно сообщила женщина и затушила бесполезную папиросу. — А потом решил меня спасти. — От чего? — От мира, — она грустно покачала головой и произнесла с неизъяснимой тоской. — Наивный дуралей. Он решил, что я принцесса, которую надо вырвать из лап дракона. Вытащить из вражеского замка. — Не удалось? — мягко уточнил я. — Он не знал, что я сама дракон. И замок принадлежит мне, — Любовь Федоровна вынула из пачки очередную папиросу. Задумчиво размяла ее тонкими пальцами, словно решая, стоит ли зажигать ее. — Что с ним случилось? — спросил я, когда пауза затянулась. — С кем? — Любовь Федоровна будто очнулась ото сна и заозиралась. — С тем, кто приезжал к вам на карете, — напомнил я. — Родион был молод, богат, наивен и горяч. Сочетание качеств, от которых у юных дев кружится голова. Вот только я не была юной. И уж точно не собиралась влюбляться. — Получилось? — задал я новый вопрос, беспокоясь, что Виноградова вновь забудется. — Теперь я в этом не уверена, — собеседница отбросила бесполезную пачку. — Тогда мне казалось, что сердце мое каменное. И я легко обвела вокруг пальца Родиона. — Что вы сделали? — мне вдруг подумалось, что я напрасно копаюсь в прошлом и стоит закрыть эту дверь. Кажется, Виноградова тоже была не рада моему любопытству. Но все же она вздохнула и привычным движением поправила прядь волос, скрывающую рану на лбу. А потом заговорила: