— Робби, можешь поподробней рассказать про то, о чем мы с тобой говорили вчера? Про твоих папу с дядей? Кара видит, как машинка слетает со стола. — Ты говорил, что они играли с тобой во всякие игры? — Мужчина заметно сглатывает, его кадык ходит вверх-вниз. — Какого рода игры? — Не знаю, как объяснить. Мужчина показывает на кукол перед собой. Здесь солдат в полном боевом снаряжении и кукла Кен. — А можешь показать? Над столом протягиваются две маленькие ручки, берут фигурки. У Кары пересыхает во рту. Невидимый на записи мальчик начинает со стуком сталкивать кукол друг с другом, после чего кладет одну из них на стол, а второй хлопает по ней сверху. — Твой отец бил тебя? — Да. — А дядя? На сей раз тише: — Да. Мальчик подхватывает одну из кукол и второй рукой стягивает с пластмассового солдата штаны — мужчина на видео бледнеет. Куклу Кена, которая гораздо меньше размером, отворачивает от нее лицом. Кара не может отвести глаз от маленьких ручек на экране — детских ручек, которые заставляют обе фигурки делать совершенно недвусмысленные движения. Не может думать о том, что это изображает, просто не может. — Насильственное совращение малолетних. Голос, донесшийся у нее из-за спины, заставляет ее вздрогнуть. В двери ее кабинета стоит Шентон, глядя на экран. Она быстро выключает запись. — А я и не знала, что ты еще здесь, Тоби. — Это из двести четырнадцатой? — спрашивает он. — Да. По-моему, тебе пора домой… — начинает Кара, но Шентон делает шаг вперед в кабинет. Бросает взгляд на темный экран, а потом раскачивается на каблуках, сложив руки на груди. — Сексуальное насилие в детстве — обычная вещь для серийных преступников. К сожалению, несмотря на то, как это любят подавать в СМИ, убийцами в основном становятся, а не рождаются. — Ты думаешь, это как раз такой случай? — Похоже на то. Хотя стоит добавить, что далеко не все жертвы сексуального насилия в дальнейшем и сами подвергают насилию других людей. И, естественно, очень небольшой процент их становится серийными убийцами. Но это очень распространенный предрасполагающий фактор. Пока Шентон говорит обо всем этом — о том, в чем определенно разбирается, — Кара видит, как он приобретает все большую уверенность в себе: плечи выпрямляются, глаза становятся ярче. Наверное, потом ему стоит подумать о специализации, думает она. О переходе от общей полицейской работы к криминальной психологии. — Как продвигается профиль? — спрашивает она у него. — Завтра должен быть готов. Можете отправить мне фото с места преступления «под Зодиака»? У меня вроде нет доступа. — Отправлю прямо сейчас, — обещает Кара. Потом добавляет: — Ты в порядке? Он быстро поднимает взгляд. Выглядит Тоби вроде бледнее обычного, в резком свете люминесцентных ламп его кожа кажется почти прозрачной. Слегка прищурившись, он смотрит на нее, а потом опять опускает взгляд на собственные ботинки. — Все нормально. — Когда все это закончится, все получат отгулы, — говорит Кара. Но эти слова кажутся неискренними даже для ее собственных ушей. — А также психологическую помощь, если кому понадобится, — заканчивает она. Шентон опять пристально смотрит на нее, потом молча разворачивается. Кара смотрит, как он уходит к своему столу. Психологическая помощь? Даже если бы кто-то и вправду знал, что это такое, когда у них будет время пообщаться с мозгоправом? Когда оно найдется у нее самой? Кара открывает свою электронную почту и начинает прицеплять к письму обещанные файлы. Поступает по тому же принципу, что и любой другой, занимающийся полицейской работой: затолкай все накопившееся дерьмо в какой-то дальний уголок мозга, отгородись от него высокой стеной — и останешься целым и невредимым. «Отгородись стеной, — думает она, когда нажимает на «Отправить», — и молись, чтобы в один прекрасный день весь этот кошмар не сумел прорваться через нее». Глава 47 Боль окончательно берет верх над всем телом. Теперь это не только спина — болит каждая мышца, зудит кожа. Гриффин чувствует, как быстро колотится сердце. Ему нужно принять что-то, что угодно, — он знает, что дальше будет только хуже. И теперь ему требуется гораздо больше, чтобы ощутить нужный эффект. Возвращаясь домой из отдела полиции, Гриффин решил было сделать крюк. Он в курсе, где ошиваются наркоторговцы. Знает, что если ему позарез понадобится что-то — что угодно, чтобы снять боль, — то за определенную сумму наличными сумеет это раздобыть. Но при этом он и видел результаты подобных попыток обрести покой. Знает, где оказываются люди, давшие слабину, и не хочет там оказаться. Пока что. И вот он наконец приходит к себе домой, а там этот! Хренов доктор Шарма со своими прилизанными волосиками и гладкой карамельной кожей! Гриффин помнит его еще с того раза в больнице — и вот он вам, выглядит даже еще лучше. Господи — вышиб бы его на хрен за дверь под зад коленкой, если б так мерзко себя не чувствовал, если б был в чуть лучшей форме! Но тот наконец и сам убрался. А Джесс осталась. Гриффин не знает почему, но она лежит на кровати рядом с ним, пока он ждет, когда подействует одна-единственная капсула. Ждет хоть какого-то облегчения. Раньше в этот день, когда Джесс произнесла имя Миа, ему показалось, что в него ударила молния. Он знал, что надо было дать хоть какое-то объяснение этой фотографии у него на столе, но ее имя, произнесенное вслух, буквально оглушило его. Бо́льшую часть этого года лишь очень немногие осмеливались упоминать про нее. Люди ходили вокруг него на цыпочках, употребляя эвфемистические фразы вроде «ее больше нет с нами». Но теперь, после всех этих убийств, Миа буквально повсюду. Ее лицо на фотографиях, ее имя — там, в штабной комнате. И это хорошо. Он некогда думал, что это уничтожит его — если говорить о ней, но из-за этого она кажется более реальной. А она и есть реальная — человек, которого он любил, человек, который любил его. — Миа была моей женой, — шепчет он Джесс в темнеющей комнате. — Мы были женаты ровно один год и шесть дней, когда ее убили. И начинает рассказывать. * * * Должно быть, час или два ночи. Гриффин совершенно сбит с толку; фонарик светит ему прямо в глаза, разбудив его. Он чувствует, как лежащая рядом Миа вздрагивает, всем телом прижимается к его спине, хочет укрыться за ним. Что-то твердое и холодное прижимается к его голове. — У меня ствол, — шипит чей-то голос. — Встать! Гриффин медлит, и этот человек сдвигается. Пистолет убран, но он слышит, как Миа рядом с ним испуганно ахает. — Я целюсь твоей жене прямо в башку. Давай-ка без глупостей! — Произнесено это сквозь стиснутые зубы, злобно и жестко. Гриффин медленно поднимает руки. Опускает ноги с кровати, оглядываясь вокруг. На нем одни только трусы-боксеры, и он знает, что на Миа лишь тоненькая ночная рубашка. В темноте ему видна разве что тень, некая фигура в лыжной маске с прорезями для глаз, стоящая рядом с его женой. — Свяжи его! Миа подходит к нему, и он протягивает ей руки. — Нет, за спиной! Он заводит руки за спину, как велено, и чувствует, как Миа обматывает шнуром его запястья. Руки у нее холодные, она вся дрожит. Он держит их слегка раздвинутыми, надеясь сохранить какую-то слабину в путах, но после того, как она заканчивает, чувствует, как их поправляют, крепко затягивают, так что веревка врезается в кожу. — Что тебе надо? — спрашивает Гриффин. — Бери все, все что захочешь. — О, это обязательно, — отвечает голос, приглушенный маской. — А теперь ложись на пол. Гриффин опускается на колени на ковер, и крепкая рука толкает его вперед. Он тяжело заваливается на бок. Думает: подлови его, выбей ствол, врежь ему в рожу, он наверняка меньше тебя! Но одна мысль все крутится и крутится в голове: а что, если он выстрелит? А как же Миа? Словно прочитав его мысли, этот человек рычит: — Не двигайся, иначе я убью ее! Он чувствует, как шнур обматывается вокруг его щиколоток, и вот его ноги уже туго притянуты к связанным за спиной рукам. Что-то заталкивают ему в рот, какую-то тряпку — наверное, что-то из одежды. Кляп обвязывают вокруг головы, чтобы не выпал. Потом завязывают глаза. Гриффин пытается пошевелиться, но спутан он намертво — ноги надежно притянуты к запястьям. Опять пытается вырваться, но, похоже, лишь еще туже затягивает узлы. Ему ничего не видно, но он по-прежнему все слышит. Удаляющиеся шаги, шлепанье босых ног Миа — неуверенное, спотыкающееся. Слышит шепот, но не может разобрать, что говорит этот человек. Предполагает, что они в гостиной, и тут дверь закрывается. Теперь не слышно вообще ничего — воображение рисует страшные картины. Гриффин опять дергается в путах. Ругает себя, что позволил себе оказаться в таком беспомощном положении. Но он был в полусне, он и представить не мог… Представить что? По-прежнему ничего не слышно. Но тут — голос Миа, умоляющий, упрашивающий. Она говорит: «Нет, не надо, пожалуйста, не надо!» Гриффин пытается крикнуть, но его голос никому не слышен, он лишь без толку мычит в кляп. Опять пытается освободиться, шнур врезается еще глубже. Трется головой о ковер, пытаясь стащить повязку с глаз, выдернуть кляп, что угодно. Он слышит, как Миа визжит от боли. Слышит, как падает мебель, бьется стекло. Всхлипывания. Плач. Звуки, которые разрывают ему сердце на части. Слезы пропитывают повязку на глазах. Гриффин в беспомощном гневе извивается на ковре, слыша звериный вой жены, повторяющей его имя. Теперь он уже не чувствует рук, шнур перекрыл ток крови. Но все равно не может освободиться. Проходят минуты, потом часы. Он совершенно потерял представление, сколько пролежал так на полу. Изо всех сил напрягает слух, чтобы услышать, что происходит в соседней комнате. Время от времени оттуда доносятся крики, обрывки слов, шепот, потом тишина.