Слуга проводил меня в комнату без окон, размером не превышавшую встроенный шкаф. Почти все пространство занимали письменный стол и полки. Папки и разрозненные листки бумаги были беспорядочно разбросаны по столу. – Я не имею возможности убрать папки на место после осмотра инспектора, – извинился слуга. Я просмотрел часть документов, лежавших на столе. Главным образом это были письма делового характера – обращенные к Маколи прошения от самых разных людей. Они просили его помощи в сделках с землей, налоговых вопросах и так далее. Имена просителей были мне незнакомы, а вот на полке над столом стояло несколько темно-желтых папок, озаглавленных «Бьюкен». Я вытащил одну из папок и пролистал ее. Это была переписка за 1915 год, в основном письма от Джеймса Бьюкена, некоторые напечатанные, некоторые написанные от руки, и копии ответов Маколи, оттиснутые забавным угольно-черным цветом, характерным для копировальной бумаги. Насколько я мог судить, в письмах тоже затрагивались деловые вопросы: забастовка на одной из джутовых фабрик Бьюкена, проблемы с речной транспортировкой, с которыми столкнулся Бьюкен, когда вывозил каучук с одной из своих плантаций в Восточной Бенгалии, – ничего, что могло бы вызвать подозрения. Впрочем, я и сам не знал, что хотел найти. – Инспектор забирал с собой какие-нибудь папки? – спросил я. Слуга кивнул: – Да, сахиб. Три папки, все с этой полки. – На них тоже было написано «Бьюкен»? – Я не помню, сахиб. Может быть, вам спросить его? Черт, да я бы с удовольствием спросил, если бы знал, кто это был такой. – Мне нужно убедиться, что инспектор-сахиб взял все нужные нам папки, – солгал я. – Он внимательно их просматривал? – Нет, сахиб. Он берет именно те папки, не открывая их. Потом он просматривает все письма, которые остались. Еще он рассматривает папки в столовой и обыскивает спальню мастера-сахиба, но не берет больше никакие документы. – Он был здесь раньше, чем мисс Грант? – Нет, сахиб. Он приходит гораздо позже. Позже восьми часов вечера. Грант-мемсахиб, она приходит в шесть часов. Я мысленно воссоздал события вчерашнего вечера. Моя встреча с мисс Грант, в течение которой она и словом не обмолвилась, что собирается посетить квартиру Маколи, закончилась около пяти. Час спустя она уже была здесь и забирала папку. Если она попросту хотела отвезти государственные документы обратно в «Писателей», почему не взяла все папки, которые были на столе? Почему взяла только одну? А еще через два часа сюда заявляется какой-то англичанин в форме, называется инспектором полиции, задает вопросы о Коссипуре и копается в бумагах Маколи. Он забирает три папки с полки, причем все остальные папки на этой полке содержат переписку с Джеймсом Бьюкеном. Но раз потом он отправился обыскивать спальню, то, вероятно, нашел не все, что искал. Может быть, он искал ту самую папку, которую забрала мисс Грант? Это было только предположение, но у меня уже накопилось достаточно вопросов, чтобы я мог с чистой совестью снова поговорить с мисс Грант, и эта перспектива радовала меня гораздо больше, чем следовало. – Покажите мне спальню Маколи-сахиба, – велел я, возвращаясь мыслями в действительность. Спальня была беспорядочно уставлена ящиками, частично заполненными одеждой и прочими пожитками, которые скрашивали когда-то жизнь Маколи. Это оказалась единственная комната в квартире, несшая на себе хоть мало-мальский отпечаток личности хозяина. На комоде стояла фотография в рамочке – Маколи с какой-то дамой. Это была та же женщина, что и на снимке, который я нашел в его кошельке. – Что будет с его вещами? – спросил я. Слуга пожал плечами: – Я не знаю, сахиб. Я только упаковываю. Тут меня накрыло волной уныния. Надо сказать, привычка к опиуму уже начала сказываться на моем настроении, но в этот раз дело было не в ней. Я взял в руки фотографию, сел на постель и стал ее разглядывать. Два дня назад Маколи был одним из самых влиятельных людей в Бенгалии. Его уважали и, кажется, в той же мере боялись. Сейчас он уже наполовину изгладился из людской памяти. Все, что осталось от него, весь итог пятидесяти с лишним лет его жизни был упакован во вчерашнюю газету. Скоро его уберут с глаз долой и забудут навсегда. Эта мысль меня испугала. Что вообще остается от нас после нашей смерти? Некоторых избранных, так и быть, увековечивают в камне или бронзе, или же они остаются на страницах истории, но что оставляем после себя мы, все прочие? Разве что след в памяти любящих нас людей, несколько порыжевших фотографий и жалкую горстку имущества, накопившегося за нашу жизнь. Что осталось от Сары? Моя память не способна вместить ее ум, а фотографии – в полной мере передать ее красоту. И тем не менее она продолжает жить в моей памяти. А когда умру я, кто меня будет помнить? Параллель с Маколи так и напрашивалась. – Упакуйте все в ящики, – распорядился я, – в том числе папки из кабинета. Я пришлю за вещами констеблей. В них может быть что-нибудь важное для следствия. Это был довольно странный поступок, и тогда я даже и сам не знал, зачем отдаю подобный приказ. Если в вещах покойного и были улики, наверняка они исчезли вместе с сахибом, который приходил накануне вечером. На самом-то деле, скорее всего, никаких улик, которые стоило бы хранить, здесь давно не осталось. И тут я понял свой мотив: я пытался сохранить память об умершем, о человеке, которого даже никогда не видел, – по крайней мере, при его жизни. А зачем? Потому ли, что его прошлое чем-то напоминало мое собственное? Да какая разница. Но я не мог позволить, чтобы память о нем так просто исчезла. Я собирался почтить его память – поймать его убийцу. Я поблагодарил слугу, который проводил меня обратно к выходу. – Что вы будете делать теперь, когда у вас больше нет работы? – спросил я. Сандеш слабо улыбнулся: – Кто знает? Если мне повезет, я, может быть, найду новую работу. В противном случае мне придется вернуться в родные места. – Он поднял палец кверху: – Все это в руках богов. Десять Вернувшись на Лал-базар, я нашел на своем столе очередную записку от Дэниелса. Наверное, лорд Таггерт хотел узнать, как идет расследование. Рассказывать пока было особенно нечего, и мысль, что Дэниелс приходил сюда меня искать, была мне неприятна, но за годы работы я понял, что когда сталкиваешься с проблемой подобного рода, то лучшая линия поведения – не обращать на нее внимания и идти обедать. Правда, я не знал, куда именно пойти. Калькутта – это не Лондон. Здесь, в тропиках, где англичанину достаточно неосторожно взглянуть на бутерброд, чтобы свалиться с дизентерией, выбор предприятия общественного питания мог оказаться вопросом жизни и смерти. Поддавшись порыву, я поднял трубку телефона и попросил соединить меня с Энни Грант из «Дома писателей». Она ответила после третьего звонка. – Мисс Грант? – Капитан Уиндем? Чем я могу вам помочь? – Судя по голосу, ее мысли были далеко. – Вы не хотели бы сходить со мной пообедать? Разумеется, если вы свободны. Я говорил себе, что обед – хороший повод продолжить расспросы, но это была, признаться, только половина правды. У меня похолодело в желудке. Какая нелепость. Как может человек, переживший три года бомбежек, артобстрелов и пулеметного огня, дрожать от волнения, приглашая женщину на обед? На какую-то секунду в трубке воцарилась тишина. Я задержал дыхание и почувствовал отвращение к самому себе. – Пожалуй, я могла бы выкроить время, капитан, но боюсь, что почти ничего не смогу добавить о Маколи. Вчера я рассказала все, что знала. – Простите, мисс Грант, я, наверное, неловко выразился. Я просто подумал, что было бы приятно пообедать вместе. Я здесь почти ничего не знаю, так, может, вы могли бы показать мне какой-нибудь ресторан? Если, конечно, у вас нет других планов. Я приглашаю. Почему мне понадобилось приложить сознательное усилие, чтобы замолчать? Ее голос повеселел: – Ну если так, капитан, то конечно. Дайте мне пятнадцать минут. Встретимся на лестнице у входа в наше здание. Пятнадцать минут спустя я ждал ее на ступеньках «Дома писателей», поглядывая на площадь. Она подошла со спины и коснулась моего плеча. – Капитан Уиндем, – улыбнулась она. – Пожалуйста, – попросил я, – называйте меня Сэм. – Договорились, Сэм, – сказала она, беря меня под руку и увлекая вниз по ступенькам. – Готов ли ты начать знакомство с кулинарными изысками Калькутты? Мне понравилось, как это прозвучало, и, в частности, понравилось слово «начать». Оно подразумевало, что будет и продолжение. – Как насчет этого нового ресторана «Красный слон» на Парк-стрит? – предложила Энни. – Последний писк моды. Я ждала, когда кто-нибудь меня туда пригласит. Я ничего не слышал об этом ресторане, но это не имело никакого значения. Я согласился бы на любое ее предложение, будь это даже обед из трех блюд в пансионе миссис Теббит. – Пойдем, – сказал я с такой готовностью, что она засмеялась, как школьница на пикнике, а я почувствовал необоснованный прилив гордости. Я подозревал, что она смеялась только затем, чтобы сделать мне приятно, но меня это вовсе не смутило. Она подошла к дороге и остановила проезжавшую мимо тонгу[42]. И все это время я не мог отделаться от мысли, как же это странно – когда тебя под руку держит какая-то другая женщина. Тонга валла натянул поводья и остановил свою хитрую конструкцию у тротуара. Это был тощий парень – одни мускулы, сухожилия и кожа, загоревшая дочерна под бенгальским солнцем. Я помог Энни залезть на сиденье и сам забрался следом. – Парк-стрит, чало́[43], – сказала она. Тонга валла вновь натянул поводья, и двуколка, отчалив от тротуара, влилась в поток транспорта. Мы направились в сторону Эспланады, прочь от переполненных улиц в районе Дэлхаузи-сквер, и скоро уже ехали по Майо-роуд в сторону Парк-стрит – оживленной транспортной артерии города, полной роскошных магазинов и фешенебельных заведений. «Красный слон», ресторан небольшой и неброский, располагался на первом этаже довольно внушительного четырехэтажного здания. Снаружи смотреть было почти не на что: затемненные окна, массивная деревянная дверь, у двери – такой же массивный привратник-сикх. Мне порой казалось, что каждый второй сикх в Калькутте служил привратником. И совершенно понятно, почему: сикхи гораздо крупнее коренных бенгальцев. Пока в Калькутте есть двери, сикх без работы не останется. Привратник поприветствовал нас коротким кивком и пропустил внутрь. Интерьер ресторана был темным и блестящим, как в дорогом бюро похоронных услуг. Полы из черного мрамора, стены покрыты затемненным стеклом, столы черного дерева, а вдоль одной из стен – бар с черными барными стульями и черным барменом. – Какое красочное место, – заметил я. Энни рассмеялась: – Когда ты лучше узнаешь Калькутту, Сэм, то поймешь, что чем чернее ресторан, тем он шикарнее. В таком случае, подумал я, «Красный слон» такой шикарный, что дальше просто некуда. Тут возникло затруднение в лице метрдотеля, низкорослого европейца, который появился будто из ниоткуда и преградил нам путь. Роста в нем было пять футов четыре дюйма, может, чуть больше, но смотрел он на нас свысока, а вид имел мрачный, под стать ресторану. – У вас забронирован столик? – осведомился он таким тоном, каким врач спрашивает, есть ли у пациента сифилис. Если судить по числу свободных столов, отсутствие брони никак не должно было представлять затруднения. И все же, услышав отрицательный ответ, метрдотель сделал резкий вдох и сверился с журналом, который был размером почти с него самого. – Боюсь, мы не сможем вам помочь, – объявил он решительно, будто я попросил его провести хирургическую операцию. – А кажется, что у вас не так много посетителей, – заметил я. Он покачал головой: – Боюсь, я ничего не могу вам предложить по крайней мере до трех часов.