Дождь все еще лил, когда я распорядился ехать обратно в город. Водитель направился в Шьямбазар, где, по-видимому, обитала бенгальская элита Калькутты – всякие Бозе, Банерджи, Чаттерджи и Чакраборти. Казалось, что чем выше каста индийца, тем комичнее его фамилия – по крайней мере, на британский слух. А вот в их домах не было ничего комичного, многие могли составить конкуренцию лучшим особнякам Белого города. Дом Банерджи – если, конечно, четырехэтажную махину шириной в несколько сотен ярдов можно назвать просто домом – мог потягаться с любым из них. Мне показалось, что Несокрушим стесняется своего жилища. Я не раз замечал, что очень бедные и очень богатые люди часто стесняются мест, где живут. Пожалуй, это единственное, что их объединяет. Сержант принялся старательно объяснять, что в особняке обитает вся его огромная семья, включая двоюродных братьев и сестер, тетушек и дядюшек. И тем не менее не похоже было, что им приходится жить друг у друга на головах. – Сочувствую, – сказал я. – Должно быть, это ужасно, когда вам принадлежит только одно крыло. Он улыбнулся, вылез из автомобиля и направился ко входу. Дурван в форменной одежде поспешно открыл ворота и отдал честь, когда Несокрушим, держа ботинки с носками в руках, исчез за оградой. Было уже начало восьмого, когда водитель высадил меня у «Бельведера». Дождь прекратился, оставив в воздухе необычную прохладу. Площадь опустела, даже рикша валла исчезли со своего обычного места. В гостиной пансиона горел свет, но дверь, к счастью, была закрыта. Удача продолжала мне сопутствовать, и я преодолел весь путь до своей комнаты, не встретив на лестнице никого, кто мог бы поинтересоваться состоянием моих ботинок. Закрыв дверь, я снял мокрую одежду, переоделся к ужину, побрился и снова отправился вниз. В столовой этим вечером царила праздничная атмосфера, хотя на качестве еды это никак не отразилось, она все так же колебалась между безвкусной и несъедобной. По случаю воскресенья миссис Теббит приказала кухарке сделать жаркое – и, в честь моего подвига, о котором писали газеты, из настоящей говядины. Блюдо могло выйти шикарное – примерно с той же вероятностью, с какой лягушка может стать принцем, если ее правильно поцеловать. Мясо запекли до полусмерти, а потом позапекали еще немного. У йоркширских пудингов был такой вкус, словно их привезли из самого Йоркшира, при этом обогнув земной шар не с той стороны. Ну хотя бы вино не подвело. И, что еще лучше, в нем не было недостатка. Звучали тосты, в том числе довольно часто – за мою храбрость и за то, что я единолично спас империю, и после пары бутылок у меня не было никакой возможности разубедить собравшихся. Мог ли я предположить, что через каких-нибудь двадцать четыре часа мы будем пить за другого британского офицера по тому же самому поводу и что это будет настолько же неоправданно? После ужина собрание переместилось в гостиную – курить сигары и пить бренди. Полковник развлекал гостей историями о второй афганской войне. Послушать старика, так можно было подумать, что он лично участвовал во всех ключевых сражениях, начиная с битвы у Али Масджида в семьдесят восьмом и заканчивая битвой у Кандагара в восьмидесятом, пусть даже порой остальной его полк находился в паре сотен миль от места действия. Супруга нашей хозяйки никак нельзя было упрекнуть в отсутствии усердия. Если верить всем этим бредням, так нам чертовски повезло, что он сражался на нашей стороне. Какое-то время престарелый вояка держался молодцом, но потом начал путаться в афганцах. Кто был в битве при Фатехабаде – Шир-Али-хан или Аюб-хан? А осада Шерпура – это Мохаммед Якуб-хан или же Гази Мохаммед Ян-хан? Повествование превратилось в невнятную мешанину из разных ханов, и вскоре полковник мирно храпел в своем кресле. Миссис Теббит была занята тем, что песочила нового постояльца, которого я видел утром за завтраком. Его звали Хорас Мик, он недавно приехал из Мандалая и только что совершил преступление, караемое смертной казнью, – пролил вино на один из ковриков миссис Теббит. Когда она все же заметила, что полковник задремал, то издала визг той тональности, что исторгается из большинства женщин при встрече с убийцей или с мышью, величественно поднялась и погнала мужа в постель. Мик сидел с контуженным видом, и Бирн попытался его утешить. – Не волнуйтесь, сынок, – сказал он. – Она утверждает, что коврики персидские, но, право же, я знаю, что их делает компашка бихарцев на фабрике в Хаоре. Ближе всего они были к Персии, когда лежали на прилавке у старого продавца-афганца на рынке Хогга, где она их и купила, – при том, что прожил он всю жизнь в Бенгалии. Да этот старикашка даже не говорит на пушту. Но Мик предпочел не рисковать. Он осушил свой бокал и чуть ли не бегом удалился к себе в комнату, явно опасаясь, что хозяйка вернется и примется распекать его с прежним усердием. Остались только мы с Бирном. Один на один он мог быть приятным собеседником – при том условии, что не начнет разглагольствовать о тканях. Его сигара потухла, и я помог ему прикурить от моей. Мне показалось, что он пребывает в гораздо лучшем настроении, чем когда мы беседовали в последний раз, но дело могло быть в вине. – Ну, – сказал я, – как идут ваши дела? – О, просто прекрасно, – улыбнулся он. – Скорее всего, в среду меня уже здесь не будет. Скажите, ваш арестант наконец признался? Я решил удовлетворить его любопытство. – Нет. По крайней мере, не в убийстве Маколи. Зато он признался почти во всем остальном. – Странно, не правда ли? Что он упрямится в случае Маколи, а во всем остальном признаётся? Я налил нам еще по рюмочке бренди. – Вы не думаете, что он может говорить правду? Про Маколи, я хочу сказать. – Сомневаюсь, – соврал я. – Так или иначе, его уже передали военным. Теперь это их трудности. А эти ребята наверняка доберутся до правды. – Будем надеяться, – сказал Бирн. – Так чем же он занимался эти четыре года? – Скрывался. На востоке, то здесь, то там. Как я понял, он побывал везде, от Читтагонга до Шиллонга. Говорит, что учился, что встал на путь ненасилия. Не могу отрицать: человек он удивительный. Мне приходилось встречать фанатиков, но Сен совсем другой. Спокойный. Невозмутимый. Как будто он дошел до всех ответов и знает, что должно случиться. – И что же именно должно случиться? – Он должен умереть во имя своей цели. Бирн улыбнулся. – Кажется, самоуверенности парню не занимать. Да, не довел его ум до добра. Я докурил сигару, попрощался и отправился в свою комнату. Заперев дверь, сел на кровать и прикинул, не принять ли таблетку морфия. Идея заманчивая, но сперва мне нужно подумать. Нет, для наркотиков не время. А вот виски… Я дотянулся до бутылки, стоявшей на полу. Там оставалось совсем чуть, но я сумел нацедить себе порцию. Сделав глоток, лег и пристроил стакан на груди. Мне нужно было понять, что происходит, а виски обычно помогал. Если верить Дэви, Маколи той ночью не просто шел мимо борделя миссис Бозе, он заходил туда. И, по ее словам, не в первый раз. Это подтверждалось и показаниями преподобного Ганна. Но ходил ли Маколи туда той ночью по собственному почину или же по поручению Бьюкена, неизвестно. Одно я, правда, знал точно: Маколи там оказался после ссоры с Бьюкеном в клубе «Бенгалия». Если Бьюкен отправил его за проститутками для гостей, почему тогда девушки так и не появились в клубе? Кроме того, если бы Маколи прибыл на Маниктолла-лейн с этой целью, Дэви наверняка бы знала. Ведь ее отправили бы в «Бенгалию» в числе прочих. А раз этого не произошло, то, похоже, Маколи приходил по личной надобности. Но это шло вразрез с утверждением Ганна, что Маколи недавно решил начать новую жизнь. Отправиться в бордель после вечеринки – не самое обычное поведение для человека, только что обратившегося к Богу. И это была не единственная загадка. Существовал еще один вопрос – кто убийца? Дэви уверяет, что видела сахиба. Тогда Сен оказывается вне подозрений, а моя теория о связи убийства с нападением на Дарджилингский почтовый экспресс разлетается вдребезги. Однако зачем один белый человек стал бы убивать другого белого человека посреди Черного города? И вообще, насколько надежной свидетельницей была юная проститутка? Если она все видела, то каким образом умудрилась проглядеть манипуляции с запиской? Может, конечно, она просто фантазерка, но, с другой стороны, фантазеры обычно любят привлекать к себе внимание, а Дэви, напротив, была в ужасе от необходимости беседовать с нами. Стоило нащупать ответ на один вопрос, как ему на смену приходили два новых. Я мысленно вернулся к разговору с преподобным Ганном. По его словам, Маколи беспокоило что-то еще, что-то более серьезное, что-то, связанное с Бьюкеном. Но что? Голова уже гудела. Подозреваемых у меня пока что было только двое – Бьюкен и Стивенс, заместитель Маколи. И ни у одного из них, как мне представлялось, не имелось достаточно веского мотива. Ну, допустим, Бьюкен использовал Маколи, чтобы доставать проституток. На мой взгляд, желание скрыть сей факт не могло стать достаточным основанием для убийства, что бы там ни считал преподобный Ганн. Теперь Стивенс. По словам Сандеша, слуги Маколи, тот опасался, что Стивенс претендует на его должность. Энни Грант упоминала, что они поспорили о ввозных пошлинах на товары из Бирмы. Стивенс когда-то жил в Рангуне и, вероятно, имел там неплохие связи. Может быть, это ничего и не значит, но кто ведает, какие страсти могут кипеть в сердцах бюрократов вроде Стивенса? Мужчины, в конце концов, существа загадочные. Как-то раз я расследовал дело бухгалтера, который убил свою супругу, прожив с ней двадцать лет, а потом без памяти влюбившись в молоденькую продавщицу – просто потому, что та улыбалась ему всякий раз, когда он входил в магазин. Я вздохнул и сделал глоток. Даже после виски ситуация яснее не стала. Мысль, что я ошибся насчет нападения на Дарджилингский почтовый экспресс, не добавляла радости. С убийством Маколи нападение, может, и не связано, но оно, вероятно, связано с ограблением Банка Бирмы и Бенгалии. Если за обоими налетами стоят террористы, теперь у них есть средства, необходимые для теракта. Им остается лишь купить оружие. Тут от меня мало что зависит, Доусон прямо велел мне не вмешиваться. Да только если уж я почуял дело, мне очень трудно удержаться и не совать туда нос. А еще я не люблю, когда мне угрожают. Двадцать семь Понедельник, 14 апреля 1919 года К утру все изменилось. Мне хорошо спалось после коктейля из виски и морфия, который оказался действенным средством сразу и от головной боли, и от кошмаров. Наверняка какой-нибудь предприимчивый паренек – скорее всего, американец – когда-нибудь додумается продавать эту смесь как оздоровительное и тонизирующее средство. Если честно, я бы и сам купил. Когда я проснулся, была тишина. Ни голосов с улицы, ни крика муэдзина, ни даже обычного хора этих проклятых ворон. Я принял душ, оделся и, не заглядывая в гостиную, прямиком отправился на улицу. Салман не сидел на своем обычном месте, остальные рикша валла тоже исчезли. Весьма некстати. Дел предстояло много, а времени уже почти не оставалось. Наконец-то я чувствовал, что напал на какой-то след. Мне нужно было еще раз взять показания у миссис Бозе и Дэви, а также съездить в Серампур и встретиться с Бьюкеном. Конечно, перед городом стояли проблемы и посерьезней убийства чиновника. Если я не ошибся, у террористов-националистов теперь есть деньги, чтобы профинансировать масштабный теракт, и остановить их следовало раньше, чем они начнут действовать. Но теперь это была не моя забота – по крайней мере, с формальной точки зрения. Выбирать не приходилось, и я решил проделать путь до Лал-базара, около мили, пешком. На улицах было непривычно безлюдно. Не то чтобы они совсем опустели, нет, – автомобили все так же проносились в обе стороны, громыхали трамваи, но людей на улицах было меньше обычного. Киоск на Центральной авеню, где я иногда покупал кофе, был закрыт, и окна некоторых магазинов на Колледж-стрит были закрыты деревянными щитами. Должно быть, сегодня государственный выходной или какой-нибудь религиозный праздник, подумал я. Со всеми этими индуистами, буддистами, сикхами и магометанами хотя бы один день на неделе да и окажется нерабочим по тому или иному поводу. Лал-базар, напротив, находился в состоянии, близком к панике. Офицеры полиции осыпали приказами шеренги констеблей, вооруженных лати, пеоны сновали туда-сюда с испуганным видом, доставляя записки от одного стола к другому. Я поспешил наверх, в кабинет Дигби. – Что происходит? – спросил я. – А вот и ты, – отозвался он мрачно и откинулся на спинку стула. – Мы уже начинали волноваться, не попал ли ты во всю эту суматоху на улице. – Суматоху? – Повышенная боевая готовность. Похоже, вчера была попытка мятежа. По спине у меня пробежал холодок. Сбывались мои худшие опасения. – Где? – В Амритсаре. Это в тысяче миль отсюда. Где-то в Пенджабе. Но причин для паники нет. Вроде как вооруженные силы подавили мятеж в зародыше. И все-таки Дели объявило военное положение во всей провинции. – А зачем здесь повышенная боевая готовность? – Бенгалия, приятель, это рассадник политической агитации, – объяснил Дигби. – Вести распространяются со скоростью лесного пожара. Можно не сомневаться, что эти подстрекатели из конгресса распускают слухи о жестокости британцев, чтобы только вытащить народ на улицы. Уже сообщалось о массовых беспорядках у Баранагара. Губернатор хочет оцепить город во избежание проблем. – Ты должен знать, – сказал я, – о моем разговоре вчера с Доусоном. Он рассказал, что произошло нападение на один из городских банков. Грабители унесли более двухсот тысяч рупий. Доусон считает, что это может быть связано с тем неудавшимся ограблением Дарджилингского почтового. У Дигби вытянулось лицо: – Это ведь все сильно усложняет. Может, тогда и к лучшему, что армия в деле. Имперская полиция все-таки не может бороться с национальным восстанием. Тут он был прав. – А как же Коссипур? – спросил я. – Это не помешает нам туда поехать? Дигби надул щеки. – Пожалуй, не лучшая идея – мотаться сейчас по городу. Стоит подождать, пока все не утрясется. Губернатор вызвал гарнизон из Форт-Уильяма, а мне не по себе, когда по улицам ходят вооруженные местные. Пусть даже на них наша форма, все равно это чертовы индийцы. Рано или поздно, нарочно или по глупости, но один из них непременно тебя пристрелит. Я вышел от Дигби и отправился в свой кабинет. На этот раз в виде исключения у меня на столе не было никаких записок и Несокрушим не ждал меня у двери. Я позвонил в «яму». Никто не взял трубку. От нечего делать я поднялся на верхний этаж, в центр связи. Эта комната служила нам глазами и ушами – посредством телеграфа, телефона и радиосвязи она соединяла нас с остальной Индией и целым светом. В помещении было жарко, тесно и пахло горелыми проводами. Одну стену занимал огромный радиопередатчик, он же радиоприемник Маркони, передняя панель которого представляла собой нагромождение кнопок, ламп, датчиков и светящихся циферблатов. Рядом теснилось несколько столов, уставленных аппаратурой. Здесь были телефоны, электрический телеграф и множество деревянных ящиков с циферблатами. Бесконечные провода и витые кабели, беспорядочно переплетаясь, тянулись от прибора к прибору и спадали на пол, подобно висячим корням громадного механического баньяна. С оборудованием работали трое полицейских – молодой англичанин и два помощника-индийца. На одном из индийцев были огромные черные наушники, на столе перед ним стоял массивный микрофон из серого металла. Индиец яростно строчил записки, передавал коллеге, а тот перепечатывал их в отчет для начальства. Центр связи работал как хорошо отлаженный механизм. Я стал читать сырые отчеты по мере их появления. Ясности пока не было, но картина начинала вырисовываться. Судя по всему, Дигби не ошибался. Вчера, где-то во второй половине дня, отряд гуркхских стрелков под командованием бригадного генерала по фамилии Дайер открыл огонь по многотысячной революционно настроенной толпе в месте под названием «парк Джаллианвала» в Амритсаре. По мнению губернатора Пенджаба, Дайер предотвратил вооруженный мятеж. Губернатор попросил разрешения у вице-короля объявить военное положение на всей территории провинции, и вице-король быстро ответил согласием. Но чем дальше я читал, тем более мутной казалась мне эта история. Первое подозрение, что все может быть не так однозначно, появилось, когда я прочел, что вице-король распорядился ограничить распространение информации. Затем пришли сообщения о числе жертв.