Само собой, расходы ожидались немалые, но и доходы, правда, через пять лет, должны были быть просто невероятными. Господин Могила был убедителен, просто смог загипнотизировать слушателей, восторженно ему хлопавших. И вправду, вещал он очень интересно. – Просто великолепно, Терентий Степанович! – восхитился, встав со стула Лука Игнатьевич, – какое знание агротехники, жизни, сельского хозяйства, самых новых технических приёмов! Даже знание сортов крупповской стали, и это сталь, тоже очень важная часть проекта. Износ машин ожидается минимальным! – Так вы согласны поучаствовать, уважаемый господин Брянский? – Несомненно, несомненно дорогой вы наш новый промышленник! Благодаря вам наш любимый Чернигов просто расцветет! Все культурное общество нашего уезда это понимает, и восхищается вами! – Спасибо. Так вы готовы подписать бумаги, и гарантировать векселя нашего общества? – Несомненно. Готов завизировать эти бумаги. – Господин Вирашевский, пожалуйста принесите договоры и гарантии. Лука Игнатьевич сел за стол и стал подписывать бумаги, всё же перед этим внимательно читая условия договоров. Вскоре всё было готово. Затем за стол сел и господин Шацкий, Дмитрий Олегович. Он тоже сделал то, что так жаждал Терентий Могила. Лука Лукич просто схватился за голову, не в силах смотреть на происходящее. После обеда новая надежда черниговского предпринимательства подошёл к наследнику семейства Брянских. – Что, же Лука Лукич? Отчего у вас голова заболела? – участливо спросил Терентий, – видел, как вы за голову хватаетесь. – Я выведу вас на чистую воду, – зло зашептал юноша. – Зачем же вы так? Ваш отец мне всецело доверяет, а Ирина Лукинична, сделала мне честь, став моей невестой. Вы тоже станете моим родственником, и я этому сердечно рад. Терентий Могила стоял перед собеседником совершенно невозмутимый, с абсолютно победительным выражением лица. Теперь сын хозяина дома поспешно ретировался, почти убежал, не попрощавшись с отцом и сестрой. *** Лука сегодня был в прозекторской, изучая типы швов и хирургических разрезов. Они, всей группой тренировались на мёртвом теле с зашитыми веками и ртом. Невозможно научится хирургу работать и спасать жизни, не соприкасаясь со смертью. На гипсовых слепках не научишься держать скальпель, как говорил профессор Коржиневский. Но, Брянский никогда не участвовал в дурацкий посиделках и бдениях в моргах, в глумлении над умершими, бывших к несчастью, частью традиции медицинского факультета. Сегодня всё получалось хорошо. И разрез он зашил умело, заслужив похвалу от аспиранта профессора. – Всё у тебя получается отлично, – похвалил он, – но сейчас зайди к декану. К тебе важное дело… Юноша снял и выбросил перчатки, снял халат, надел пиджак, и поднялся наверх из холодного подвала, поздоровался с товарищами, спешившими по своим делам. Но вот, Лука открыл дверь деканата. – Фёдор Корнеевич, пришёл. Вызывали? – Точно. Декан быстро встал из-за стола, подошёл к своему студенту, и усадил встревожившегося юношу, взяв за руки. – Хорошего ничего нет… Нам сообщили из полиции, что твой отец и сестра умерли. Покончили жизнь самоубийством… Всё плохо и нехорошо, совсем нехорошо. И разорили вашу семью партнёры. Отец был признан банкротом. Посиди. Успокойся. хотя какое там спокойствие? Вот, у меня настойка пустырника есть. Сейчас самое то. Лука Лукич в растерянности выпил стакан с лечебным средством, и запил чистой водой из графина. Голова кружилась, но юноша держался, как мог. – Вот ещё что… Твой отец, Лука, значит, стал банкротом, и вы, значит тоже. Лучше уж вам на билет деньги зря не тратить, и зря возвращайтмя в университет. Не имею ничего против вас лично, но пребывание в стенах нашего заведения с вашей репутацией теперь невозможно. – Но я же не совершил ничего плохого! – жарко возражал юноша, – как вы можете так поступать! –Пойдут разговоры, сплетни, волнения в студенческой среде. Это очень плохо и ненужно. Ваши документы готовы, вот, заберите пожайлуста, – и он вложил в руки Брянского пакет, поднял его за локти и повёл к выходу из университета. *** Брянский очнулся только в вагоне поезда из Киева в Чернигов. Он был вне себя от горя и злости, и сложно сказать, чего было больше. Только планы мщения держали его голову в порядке, хотя руки просто тряслись от напряжения. Он не смог заснуть. Как в тумане, юноша сошёл с поезда, поймал извозчика, и трясся в дороге к имению, но теперь – не своему. Но, у него, к счастью было время, пускай и совсем немного, что бы решить вжные дела. Нужно было везде успеть. Печальный привратник с ним раскланялся, а Лука почти бегом ринулся к тайнику, во флигель усадьбы. Там был его тайник. Его мать, Алла Михайловна, умерла пять лет назад и втайне от мужа оставила своим детям немалый капитал- по двадцать тысяч рублей. Пятьсот золотом, остальное в бумагах Госбанка на предъявителя. И сейчас недоучившийся врач снял картину, и за доской обшивки комнаты получил в руки заветный ларец. Рядом был и его револьвер, купленный у товарища по случаю, и коробка патронов. Лука тяжело вздохнул, и положил всё в саквояж. Здесь, недалеко была и сокровищница сестры. Удивительно, но все её деньги были на месте. Теперь Лука шёл осторожно по дорожке, ведущей в господский дом. На пороге стоял городовой. Брянский хладнокровно показал документы и вошёл в гостиную. Привычно скрипнула дверь, и ему показалось, что идёт его отец. Он вздрогнул и у него враз онемели ноги. Но нет, это был просто нотариус, их старый нотариус. Трифон Гаврилович. Одетый во всё чёрное, словно был гробовщиком. Но, собственно, он распоряжался делами в поместье, в эти печальные дни, занимался и похоронами Брянских. – Здравствуйте, Лука Лукич. Печально и грустно всё образовалось. Пришлось нам встретится, А, – и он махнул рукой, – а я тут похоронами занимаюсь… Дела плохи. Могила скрылся, долг остался на вашем отце. Лука Игнатьевич попытался решить дела и расплатиться, да из-за скандала его контрагенты тоже потребовали выплат. И, тут уж разорение стало неизбежным: четыреста тысяч. Шацкие тоже разорились, отец и мать отравились. А Аглая Дмитриевна осталась сиротой. Деньги полученные за имение тоже не покрыли все долги- кредиторам долга ещё сто тысяч. Вы можете заплатить? – С чего бы? – и юноша поставил саквояж на свои колени, – да и денег таких у меня нет, откуда бы им взяться? Да я и вступать в наследство не собираюсь. – Может быть, вы бы взяли кредит? – Что бы жуликам и негодяям легче жилось? Нет, я не доставлю им такой радости. Они и так обманом нас разорили. – Но ведь ваш отец гарантировал возврат долга? И в моральном смысле… –Чушь это ваш моральный смысл, и принципы, любезный Трифон Гаврилович. Меня вот, за банкротство отца из университета погнали. Лучше меня в дом проводите в последний раз. Нотариус кивнул и, сделав печальное лицо, повёл Луку в господский дом. В зале стояло большое кожаное кресло, любимое отцовское. Юноша поглядел на нотариуса и тот кивнул. Предательская слеза скатилась из глаза сироты. Он подошёл. и положил руку на спинку кресла, представляя себе последние секунды жизни Луки Игнатьевича. Вздохнув, перевел глаза на душеприказчика. – Сестру нашли на конюшне, утром. В ночь, как ваш батюшка застрелился. Лука прошёл в пустое теперь каменное здание, с открытыми стропилами и полом, покрытой соломой. Значит здесь, ночью… Только она и пеньковая верёвка… Он потёр виски, голова заболела нестерпимо. – Похороны завтра, Лука Лукич. В ответ нотариус увидел кивок головой несчастного сына и брата. В церкви самоубийц не отпевают, да и незачем. И если души усопших придушат Могилу и Вирашевского, это будет хорошо, как подумалось Луке. А пока он стоял рядом с открытыми гробами, прощаясь с несчастными отцом и сестрой. Белое полотно милосердно закрывало чёрный след от верёвки, ставшей её способом ухода от постылой жизни. А дыра от пули в голове отца была умело загримирована. Юноша понимал, что их обида была нестерпимой, от такого злого обмана, да и от человека, которого они искренне считали своим другом. И избыть свою боль и обиду по другому они не могли, а его не было рядом после той проклятой ссоры. Тут же были и носильщики, готовые отнести умерших вниз, в вечную темноту родового склепа. – Ничего, – тихо шептал Лука, – я за вас поквитаюсь. Вы ещё на том свете улыбнётесь от счастья. – Да что ж вы барин, нельзя так, – прошептал Щёголев. – Ты со мной? – спросил своего камердинера и кучера юноша, вытирая глаза от злых слёз. – Да а как же…Батюшка ведь ваш и в полицию жаловался, и к прокурору- да те отвечали, дескать, сам виноват. Думать, мол, было надо. – Пётр Фёдорович, где Могила живёт, знаешь? *** Дела, и притом скорбные отвлекли Луку. Он помог с похоронами несчастной Аглае Дмитриевне, тоже разорённой Вирашевским и Могилой. Её мать и отец тоже свели счёты с жизнью. Какое-то злое несчастье поселилось в их местах, и Брянский решил выкорчевать. скверну сам, если правосудие скромно спало на печке. Могила жил на окраине деревни, верстах в трёх от бывшего поместья Брянских. Лука сидел за кустом с подзорной трубкой в руке, наблюдая за домом. Это было добротное здание, построенное из кирпича, с забором окружавшим всю усадьбу, где были и сарай и конюшня с погребом и непременным колодцем. Недоучившийся студент, почти врач из помощи страждущим посчитал главным излечить свои беды, отправив в вечное Инферно господина Могилу, для начала. Ну не могло существо с таким именем жить среди людей, ему в яме самое место. – Я сегодня пойду к его дому, Пётр. А там будет, что будет. – предупредил Брянский кучера. – Как услышу выстрелы, через пять минут буду на месте, барин. – добавил Щёголёв, – всё у вас получится. – Дай-то Бог. Он сидел и думал, а его мёртвые отец и сестра словно сидели с ним рядом в этих кустах. Ирина будто щекотала в ухе травинкой, а отец неслышно подбадривал сына. – Ничего. скоро всем нам легче станет, – шептал Лука, – успокоимся. Шесть руль в барабане и что бы каждая в цель, как мечталось Луке. Он сжал зубы, но всё равно трясло, но не от страха, а нескрываемой ненависти и злобы. Терентий шёл по дороге под руку с барышней, такой вальяжный и уверенный в себе и не думавший хоть кого-то опасаться, из тех, кого он обманул и обездолил. До врагов, людей, внушавших Брянскому только лютую ненависть оставалось пятнадцать шагов. Про себя юноша знал, что мог промахнуться, если Могила будет дальше от него. Он вздохнул, и взвёл курок «Смит-Вессона». Вороненый ствол револьвера, как намагниченная стрелка компаса, неотрывно поворачивался вслед вожделенной цели. И вот, грохнул выстрел. Затем ещё и ещё. Только вот Брянский не был военным, а был врачом, и его пули угодили в женщину, в её руку и ногу. Она пронзительно закричала, упав на дорогу, силясь подняться и протягивала руки к спутнику. Могила же, не думая ни о чём, побежал прочь, а Лука стрелял и стрелял ему влед, но так и не попал. Было уже далеко, и он, дождавшись Щёголева на повозке, сел на сиденье, и стал чистить револьер. – Убили, барин? – Надо и мне стрелять учиться, – только и смог ответить юноша. Вскоре они покинули эти места, да и Могила с Вирашевским бежали, опасаясь мести. Финал