Мы поднялись в квартиру. Дверной замок открылся как-то очень легко, но я не обратил на это внимания. Увидев свое отражение в зеркале, остановился. Да-а, видок еще тот! Губы раздуло, на висках и скулах царапины, белки глаз густо налились кровью, а под глазами наметились темные полукружья. Удары по голове не прошли даром, СГМ[2] я заработал, но, видать, не самое сильное, раз могу твердо стоять на ногах. Я вспомнил про фотографии и сунул руку в карман. Так и есть, пусто! Остались у Дёмы с этим долбанным пограничником. А теперь в чьих руках? Навряд ли их получится вернуть. Что ж, опять сам виноват, надо было раньше вспомнить. – Чего стоишь? Проходи! – Я включил свет на кухне. Помявшись, Кушнер сказал: – Мне надо позвонить маме. – Звони, вон телефон. Он подошел к аппарату, стоявшему в коридоре на стиральной машине, неуверенно снял трубку. Видимо, ему не хотелось, чтобы я слышал его разговор. Или не знал, как объяснить, что не придет ночевать. Я зашел на кухню, закрыл дверь. Подбросил на ладони пакетик, который дал Мастер. Неужели эта сушеная пыль мне поможет? Я поставил на плиту чайник, высыпал половину пакета в стакан и стал ждать. Из коридора доносился приглушенный голос Кушнера. Объяснение с матерью давалось ему нелегко. Моя мама, наверное, сегодня звонила, а меня опять не было дома. Знала бы она, где я был и что со мной делали! Хорошо, если она, как и собиралась, задержится в Новгородской, и к ее приезду я приведу себя в божеский вид. Я сел за стол и опустил руки на голову. Сегодня мне досталось так крепко, как не доставалось ни разу. Жил, никому не мешал, тренировался себе потихонечку, а тут противогаз на голову и палкой по ногам… Я, конечно, за приключения, но хотелось бы самому выбирать их продолжительность и остроту. Кушнер продолжал говорить. Чайник вскипел, я заварил в стакане лекарство. У него был горький и густой запах, насыщенный темно-коричневый цвет. Я сжал ладонями стакан и, сколько мог, терпел горячее стекло. Вошел Кушнер. Вид у него был слегка виноватый. – Что сказали родители? – Мама переживает, чтобы я поел хорошо. – А папа? – Папа давно в Израиль уехал. Я почти и не помню его. Я не нашел ничего лучшего, чем многозначительно покачать головой. Что я хотел этим сказать – черт его знает. – Жрать будешь? Там, кажется, пельмени остались. Только сам их вари. – Я принюхался и отхлебнул из стакана. – Я бы поел. – Чайник горячий. Кастрюлю бери, какая понравится. Кушнер вытащил из морозилки коробку с пельменями и загрохотал посудой в подвесном шкафу. – Сколько варить? – Сколько съешь, я не буду. Так как вы меня нашли, я так и не понял? – Это Мастер нашел. Я приехал к клубу, когда вы только что ушли. Он мне сказал, какой дорогой вы могли пойти. Я хотел догнать, побежал через стройку и увидел, как эти двое грузят вас в багажник машины. Я… Я подумал, что все равно с ними не справлюсь, что если я на них нападу, то нас просто обоих увезут и никто не узнает, что с нами случилось… Кушнер стоял у плиты. В кастрюле давно булькала вода, но бросать пельмени он не спешил. Шея и уши побагровели, а по напряженной спине можно было прочитать все его мысли. Он боялся, что я обвиню его в трусости. Я сидел, прихлебывал лекарство и ждал продолжения. Кушнер уронил в воду пельменину. Она стукнулась о дно эмалированной кастрюли. Он вздрогнул и закончил рассказ: – Я запомнил номер их машины и побежал к Мастеру. Он хотел ехать один, но я уговорил его взять меня с собой… – Понятно… Знаешь, Миша, ты молодец. Ты все правильно сделал. Ты бы с ними действительно не справился. И сидели бы мы сейчас вдвоем, слоников на даче изображали. – Честно? – А как ты сам думаешь? – Спасибо. Я допил лекарство. Я наклонился, растер отбитые ноги. Попытался вспомнить, о чем еще хотел спросить Кушнера. Мысли путались, я не мог ухватить главного. Странно, неужели это трава так подействовала? – Миш! – А? – Хватит меня на «вы» называть. Понял? – А как надо? – По имени. – Хорошо… Тут я уснул. Прямо за столом, уронив голову на руки. Когда Кушнер тащил меня на кровать я вроде проснулся и потребовал, чтобы он отцепился. Кушнер накрыл меня одеялом, погасил свет и ушел. Под утро мне приснилась полная дребедень. Дёма и пограничник Герасимов насиловали Ингу. Сперва она сопротивлялась и орала, а потом ей понравилось. Они вытворяли втроем такие штуковины, что смотреть на это не было никаких сил. Я проснулся, тяжело дыша и обливаясь потом. За окном было светло. Я посмотрел на часы: половина десятого. Избитое тело болело, хотя и далеко не так сильно, как можно было ждать. Я решительно встал, открыл пошире окно и принялся делать зарядку. Во время зарядки я и заметил, что дверь шкафа приоткрыта и из нее торчит рубашка, упавшая с вешалки. И будильник стоял не на своем месте, и книжки на полке выглядели как-то не так. Мишка, что ли, чего-то искал? Других мыслей мне в голову не пришло. Я продолжил делать зарядку, с каким-то непонятным удовольствием задавая себе нагрузку большую, чем обычно, прихватил комплект чистого белья и отправился в душ. Кушнер спал в кухне, поставив в ряд четыре жесткие табуретки. Зайти в комнату матери он, стало быть, постеснялся. Это меня потрясло… Хотя я на его месте поступил бы, наверное, так же. Я пробыл в душе недолго, но, когда вышел, увидел, что Кушнер уже встал и хлопочет возле плиты. – Привет! – сказал я. Он обернулся: – Доброе утро. Как самочувствие? – Терпеть можно. – Вы… Ты яичницу будешь? – Давай. Я прошел в комнату, сменил халат на старые спортивные штаны и растянутую футболку. Заглянул в шкаф: кроме рубашки, еще несколько вещей оказались сброшены с вешалок. – Ты чего там искал? – спросил я, войдя в кухню. Кушнер обернулся с непонимающим видом: – Где? Я не стал уточнять. Мне вдруг стало понятно, что Кушнер ничего не трогал, а в моей квартире побывал посторонний. Я вспомнил, что дверной замок вчера открылся странно легко. Провожаемый непонимающим взглядом Кушнера, я кинулся в коридор. Механизм замка теперь работал по-новому, как будто его вычистили и смазали, а вокруг скважины я разглядел несколько свежих царапин. Значит, у меня действительно были гости… Менты? Но ведь они уже провели обыск… Я вспомнил про странный звонок после моего выхода из тюрьмы и про незнакомого парня, которого видел в окно. Он еще так странно держал руки: в задних карманах штанов… Ко мне приходил убийца Добрынина? Что он хотел здесь найти? Я бросился в комнату матери. Здесь похозяйничали основательнее. Содержимое шкафа почти полностью выгребли на пол, запирающийся ящик комода взломали. В этом ящике должны были быть деньги – я не знал точно, сколько, – и берестяная шкатулка, в которой мать хранила обручальное кольцо отца, две пары сережек старинной работы и перстень с рубинами, подаренный отцом на годовщину их свадьбы. Драгоценности и деньги пропали, шкатулка с оторванной крышкой валялась возле комода. У меня потемнело в глазах. Я поднял берестяные обломки и долго вертел их в руках, пытаясь представить, как расскажу матери о случившемся. Кушнер постучал в дверь. – Да! – Все готово… – Он заглянул в комнату и осекся. Растерянным взглядом оценил беспорядок и посмотрел на меня. – Это… – Меня обокрали. – Когда? – Надеюсь, не пока мы спали. Кушнер стремительно начал краснеть. Видя это, я почувствовал раздражение. Что у него за манера такая, чуть что – сразу в краску? Ему-то чего переживать? Он что, забыл закрыть дверь, когда мы пришли? Или я обвинил его в краже? – Надо заявить в милицию, – сказал он. – Я слышал, квартирных воров часто находят. – Надо… Я представил, как буду писать заявление. Меня спросят, где я был вчера вечером, и мне придется что-то изобретать. Допустим, скажу, что был в «Сказке», весь вечер сидел и пил пиво; Светка это подтвердит. Когда я вернулся домой? Ночью? И ничего не заметил? Пришел утром? А у кого ночевал? И что у меня с лицом? Упал с лестницы? Нарвался на хулиганов? Мастер спорта по самбо, чемпион, каратист – это ж каких хулиганов надо было найти, чтоб они так меня разукрасили? А почему я о драке не заявил? Потому, что отбился, а жаловаться на мелкие неприятности мне мужская гордость не позволяет? Может, стоит проверить, не поступило ли от них заявлений? Может, это не ко мне, а я к кому-то пристал?