В правый глаз у меня что-то попало, но я обратил на это внимание только сейчас. Поморгал, потер пальцем. Колющая боль не проходила, по щеке текли слезы. Черт с ним, не до этого! Как-то видно, и ладно. – Больно! – простонал Кушнер. – Мама, как больно! Стоя на четвереньках, я пополз к нему. Вот-вот подбегут первые трое преследователей. Если я притворюсь раненым, то одного смогу вырубить, используя фактор внезапности. А двух других придется валить, полагаясь на свое мастерство и пролетарскую злость. Валить быстро и качественно, пока не появился человек с ружьем. Честно говоря, шансы на победу не велики… Я не сомневался, что стрелял очкарик. Потому, гад, и не побежал, и ружьишко лежало в машине, и он готовился его применить, если увидит, что погоня не увенчалась успехом. Кто же это такие, что не боятся стрелять среди бела дня на глазах у кучи свидетелей? – Терпи! – крикнул я Кушнеру, который уже не стонал, но орал во весь голос, а сам, изменив направление, поспешил не к нему, а к двум сросшимся деревьям, чтобы использовать их в качестве укрытия для рекогносцировки. Предчувствие не обмануло меня. Ситуация изменилась. Очкарик стоял, положив ружье со сломанными стволами на локоть. Его окружали трое парней из второго ЛуАЗа. Они ему что-то энергично втолковывали, а когда слова, видимо, не подействовали, один из парней выхватил у него из рук ружье и бросил его на землю. А другой сильно толкнул очкарика в грудь. Тот отшатнулся и замер. Даже с такого расстояния было заметно, что он растерян и озлоблен. Высказав что-то еще, троица быстро погрузилась в луазик. Брызнув мокрой грязью из-под колес, машина сорвалась с места и помчалась по полю. Очкарик поднял ружье. Его водитель приоткрыл дверь ЛуАЗ и, наверное, что-то сказал. Из выхлопной трубы вырвалось синеватое облачко. Очкарик продолжал стоять, опустив голову и держа ружье двумя руками перед собой. Брезентовый ремень, свисая широкой петлей от приклада, раскачивался у его ног. Водитель захлопнул дверь и отъехал на несколько метров. Мигнули красные стоп-сигналы, машина замерла. Стрелок поправил очки на носу и, не поднимая головы, журавлиными шагами дошел до ЛуАЗа. Как он садился, мне не было видно, но не прошло и минуты, как машина развернулась и припустила по колее, проложенной уехавшей группой. Я следил за ней, пока она не скрылась из вида. Вряд ли это была какая-то военная хитрость, чтобы выманить нас из леса. – Что там? – спросила из-за спины Инга. Я обернулся. Она сидела, вытянув ноги и опираясь на землю бледными кулачками. Вид у нее был слегка очумелый. Я невесело усмехнулся: – Все нормально, враг бежит. – Куда бежит? К нам? – В обратную сторону. Кушнер застонал. Инга вздрогнула: – Они в нас… стреляли? – Было немного. Я занялся своим слезящимся глазом и вытащил из него треугольный кусочек древесной коры. Поморгал: больше ничего не мешало, только щипало маленькую ранку на внутренней поверхности века. Я подошел к Кушнеру. Оказалось, все не так плохо. Основной заряд пришелся на пакет с моими вещами, а его ноге досталось только несколько дробинок. Раны сильно кровоточили, но не представляли серьезной опасности. Любой врач обработал бы их за десять минут. Правда, нам еще нужно было дойти до врача. Я бы в таком состоянии смог идти, сколько потребуется. А Кушнер? Я похлопал его по плечу: – Ерунда! Через неделю нижний брейк танцевать сможешь. Кушнер слабо улыбнулся. По-моему, только присутствие Инги удерживало его от того, чтобы не потерять сознание или не заорать в полный голос. Я вытряхнул из дырявого пакета свои вещи. Подошва одной из кроссовок оказалась нашпигована свинцом, вторая не пострадала. Я забросил кроссовки в кусты и взялся за куртку. Она лежала свернутой в плотный комок, поэтому четыре дробины пробили ткань на спине, но застряли в складках рукавов и трикотажного воротника. В принципе вещь еще можно было носить. Особенно, если вспомнить, во сколько она мне обошлась у спекулянтов на Галёре… Я располосовал хлопчатобумажную подкладку и перевязал Кушнера. Что-что, а перевязки я делать умел, НВП в нашей школе преподавали как следует, да и Мастер меня научил кое-чему из способов оказания первой помощи. Жаль, что к этой стороне обучения я относился спустя рукава, а то набрал бы сейчас каких-нибудь старых шишек, мха и лесных трав и как следует продезинфицировал рану… – Идти сможешь? Кушнер неуверенно кивнул. – Ладно, отдохни пока. Мне надо подумать. – Тебе не кажется, – Инга прищурилась, – что подумать надо всем нам, вместе? Ты решаешь за нас, что нам делать… – Вот именно. Я отвечаю за вас, а на корабле должен быть только один капитан. Не мешай мне, пожалуйста. Помолчи. Она вспыхнула и отвернулась. Обиделась? Ну и ладно, позже помиримся. Главное, чтобы все остались живыми. Я сел на траву. Очень хотелось курить. Странно: я бросил это занятие лет в двенадцать, и с тех пор ни разу не испытывал тяги. А сейчас, кажется, последние бы деньги отдал за одну сигарету… У нас всего три варианта. Можно вернуться в поселок и дождаться утреннего автобуса. Я могу сходить на почту и позвонить Серому, чтобы он нас забрал. До шоссе не больше десяти километров. С грехом пополам мы их как-нибудь одолеем, а там останется ждать, пока нас подберет какой-нибудь сердобольный водитель. Конечно, видок у нас, как у заблудившихся партизан, но кто-нибудь все-таки остановится. Главное, чтобы Кушнер не слишком сверкал своей дырявой ногой и не расклеился в самый неподходящий момент. Кто же все-таки гнался за нами? Пять человек, два машины, ружье… И вчера два костолома, которые чуть не сделали меня инвалидом. В какую историю я попал? Какими делами занимался Добрынин, если после его смерти убийцы не затаились, не бросились врассыпную, по одиночке заметая следы, а только активизировались и ведут себя, как немцы в белорусской деревне? О криминальной стороне жизни города мне было известно достаточно много. В основном, конечно, понаслышке, но с большой степенью достоверности. Даром, что я только полгода, как переехал. По уровню информированности мне было, конечно, далеко до какого-нибудь милицейского оперативника вроде Цыганкова, но по сравнению со среднестатистическим обывателем я был просто Малой советской энциклопедией. Но, увы, моих знаний недоставало, чтобы хотя бы предположить, с каким противником приходится вести бой и откуда ждать следующего удара. С Ингой бы поговорить, она, я в этом не сомневался, сможет прояснить многое. Но лучше это делать без Кушнера и не на ходу. Вернемся в город, там и поговорим. 2 – У тебя нет с собой мыла? – спросил я у Инги. Она посмотрела на меня непонимающе, потом кивнула: – В сумке лежит. Хозяйственное. – Достань, пожалуйста. Пока она рылась в вещах, я выбрал удобное дерево, вскарабкался на него метров на десять и осмотрелся. Оранжевых машин видно не было, и вообще ничего подозрительного я не заметил. Поселок жил своей жизнью, на которой наша беготня от преследователей и стрельба никоим образом не отразились. Наверное, здесь так принято. Гоняться и стрелять. Догнать и надругаться. Я спустился на землю, взял у Инги кусок хозяйственного мыла и подошел к Мишке: – Сымай портки. – Что? – Штаны, говорю, мне давай. Я их стирать буду. Когда я делал перевязку, Кушнер спускал брюки до колен и совершенно не волновался по поводу Инги, которая могла это увидеть. Сейчас же застеснялся. То ли густой растительности на ногах и острых коленок, то ли длинных трусов с рисунком под березовую кору. Косясь на Ингу, которая даже не подумала отвернуться, он медленно избавился от штанов и остался лежать, выпрямив подбитую ногу и сложив руки на животе. Я нашел глубокую чистую лужу и попробовал отмыть кровяные пятна. Вроде бы получилось. Вернувшись на поляну, я снял и отдал Кушнеру свои джинсы. Они оказались коротковаты, но подошли в поясе и, в общем, смотрелись прилично. Сам я натянул его брюки. Холодная мокрая ткань противно липла к ногам. Будем надеяться, она быстро высохнет, и даже если останутся какие-то пятна, мы не испугаем водителей, когда придет время тормозить попутку. Кушнер хромает потому, что всего лишь подвернул ногу, а я просто неряха. Присутствие Инги, одетой в брюки-бананчики и куртку из бордовой плащовки придаст нашей компании достаточную респектабельность. Лишь бы у Кушнера кровь не проступила сквозь повязку на джинсы. – Миша, ты сможешь идти? Кушнер посмотрел на Ингу и кивнул. Вид у него был не очень решительный. Что-то вроде: «Я буду стараться, но не обессудьте, если я не упаду». – Мересьев с переломанными ногами полз по тайге, а тут пройти всего ничего… – Я выдал ему крепкую длинную палку, и мы тронулись с путь. Нам повезло, что не пришлось обходить какое-нибудь болото или петлять по оврагам. Ровный рельеф, в меру упругий мох под ногами. Будь я один, я бы уже через полтора часа добрался до трассы. Но Кушнер сник, не пройдя и трех километров. – Все, не могу больше, – прохрипел он, садясь на землю и приваливаясь спиной к стволу дерева. – Ладно, привал. Отдохнем и двинемся дальше. – Я не могу больше идти. У меня… все горит. Я почему-то подумал, что Инга пристыдит Кушнера. Скажет, что он тряпка, слюнтяй, и призовет быть мужчиной. Но она села на корточки рядом с ним, погладила по голове, жалостливым голоском спросила: – Тебе очень больно? – И посмотрел на меня такими глазами, как будто я был виноват в том, что Кушнера подстрелили. Я пристроил его на спине и понес. Инга хотела взять свою сумку, но я довольно грубо ее оттолкнул: – Не надо мне помогать, смотри лучше под ноги. Я шел и думал, что дело не в тренированности и выносливости, а в силе духа и установках, которые ты даешь своему организму. В восемьдесят пятом году на подпольных соревнованиях по контактному карате мне сломали четыре ребра и выбили челюсть, но я смог мобилизоваться и выиграл схватку. В Ашхабаде я боролся со сломанными пальцами на правой руке, и никто этого не заметил. А в Вологде вышел на ковер с температурой, и вовсе не потому, что Мастер меня загипнотизировал или обещал наказать в случае отказа от поединка. При этом я не считал, что делаю подвиг. Я просто знал, что по-другому нельзя. Не отступать, не жаловаться, не сдаваться. Когда-то эти слова, старательно выведенные черной тушью на белом картоне, висели у меня над кроватью. С каждой сотней шагов Кушнер становился все тяжелее, а сумка, которую я повесил на грудь, резала шею и сбивала дыхание. Я говорил себе: «Сделаем привал у того дерева», а когда доходил до него, сжимал зубы и двигался дальше. Я позволил себе отдохнуть, только когда мы одолели две трети пути. Сгрузил Кушнера, выбрал для себя удобное место и растянулся на спине, положив руки под голову. Я решил, что даю себе тридцать минут, чтобы восстановить силы. Долгие переходы и долгие остановки – я по опыту знал, что это самая верная тактика.