– Конечно! Пока сидит в комендатуре. – Что с ним будет теперь? – Скорее всего, отделается легким испугом и вернется сюда. Командир не склонен раздувать дело. Я подумал, как бы на моем месте построил разговор Холоновский. Всегда можно найти компромисс, если к тому есть добрая воля сторон… Так, кажется, он говорил? – Валентин Юрьевич, вы ведь наверняка знаете, что в действительности произошло с Телятниковым. Если нет, я могу рассказать… – На самом деле рассказывать мне совсем не хотелось. Не знаю, как я поступил бы, сделай Пекуш удивленное лицо. Но я рассчитывал, что он не станет вилять, и не ошибся в расчетах. Помедлив, он утвердительно кивнул, и я продолжил: – Может быть, его лучше перевести в другую часть? – А ты уверен, что он там приживется? Маменькиных сынков, которые не могут постоять за себя, в любом мужском коллективе не любят. А у нас еще не самый худший. В другой округ его никто не станет переводить. Ну, отправится он в полк за триста километров отсюда, и что? Через неделю там все будут все знать, даже если он никому и слова не скажет. К переведенным везде относятся с подозрением, а он простейшей проверки на вшивость не выдержит. У нас тут полтораста человек, а там будет тысяча. Да он на второй день просто повесится! – Он и здесь повесится, если вы его обратно вернете. Пекуш покачал головой: – Не повесится, мы с ним вчера говорили об этом. Я почему к тебе и пришел, почему и говорю так откровенно – не надо затевать бучу. Насколько я тебя изучил, ты на это способен. В роте два человека на это способны. Ты – и тот, с которым у Телятникова вышел конфликт… – То есть Низам? А из-за чего у них вышел этот самый конфликт, Валентин Юрьевич? Вы, случайно, не знаете? – Из-за того, что Максим – полное чмо. В каждом призыве находятся два-три таких тормоза, которые портят жизнь всем остальным. Вот из-за этого и конфликт. Не согласен? Я неопределенно передернул плечами. Пекуш внимательно посмотрел на меня, кивнул и продолжил: – Телятникова больше не тронут. В октябре половина черных уволится. Среди новобранцев должно быть много русских, так что оставшиеся полтора года он как-нибудь перекантуется. И лучше уж здесь, под нашим присмотром, чем в новом месте. Поэтому я и хочу, чтобы ты эту историю не раздувал. Межнациональные отношения – вещь серьезная. Ты, может, не знаешь, но таджики с дагестанцами раньше здорово цапались. Нам удалось это погасить, но если конфликт подтолкнуть, все может заново начаться. Последствия будут непредсказуемыми. Одно можно сказать наверняка: неприятности будут у всех, а не только у командира или, скажем, меня. Подумай об этом… – Хорошо, Валентин Юрьевич. Я согласен. Я не буду ничего раздувать и поднимать бучу. – Я знал, что на тебя можно рассчитывать. – Но у меня есть одно условие. Пекуш скрипнул зубами: – Какое? – Вот. – Я подал ему написанный ночью рапорт об отправке в Афганистан. Прочитав, Пекуш скривился: – Романтики захотелось? Интернациональный долг спешишь выполнить? – На долг мне плевать. Лично я ни у кого ничего не одалживал. Просто надоело здешнее блядство… Извините за прямоту. – У тебя ж ребенок на носу! Ты подумал об этом? Я промолчал. Пекуш повертел мой рапорт в руках, положил на колено и придавил ладонью. Бумага помялась. Что ж, напишем новый… – Я выиграю для вас эти соревнования, а потом прошу меня отпустить. – Уверен, что выиграешь? – Пекуш посмотрел на меня как-то странно. Я не понял его взгляд и тон, которым был задан вопрос. – Постараюсь. – Что ж, хорошо. – Пекуш встал и убрал рапорт в карман. – Вот после соревнований и поговорим. Может, ты еще передумаешь. Соревнования, кстати, перенесли. Они начнутся через две недели. Так что времени на подготовку у тебя не осталось. – Я справлюсь… До начала соревнований я жил в санчасти. Ни Пекуш, ни Смеляков не настаивали, чтобы я вернулся в казарму. Я самостоятельно тренировался, ходил в столовую и менял у банщика белье. Вообще вокруг меня образовался какой-то вакуум. Кавказцы как будто не замечали меня. Бальчис при встречах многозначительно хмыкал и поджимал губы. Низам иногда смотрел из-под мохнатых бровей с затаенной усмешкой, как будто видел впереди меня яму, которую я не замечал и в которую должен свалиться. Забрав из кубрика свои вещи, я в казарму больше не заходил, так что Телятникова и Кузякина видел только в столовой, да иногда мимоходом где-нибудь на территории части. В столовой Телятников сидел за отдельным столом, пользуясь ложкой с проткнутым черенком и алюминиевой миской, которую носил с собой. При мне никто его ни разу не тронул, но он вздрагивал всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо, и втягивал голову в плечи, если чувствовал на себе взгляды. Я не представлял, как он продержится до конца срока службы. Может, привыкнет? Один раз он сам подошел ко мне, когда я занимался на турнике. Смотрел, как я подтягиваюсь и «кручу солнце» и, дождавшись перерыва, сказал: – Я слышал, ты написал рапорт. Может, мне тоже?.. Я внимательно посмотрел на него и ответил: – Не надо. Мне было морально тяжело с ним общаться. Возникало какое-то дурацкое чувство, как будто я был виноват в обрушившихся на него бедах. Наверное, я поэтому и не спросил, что он видел и слышал в то утро. Впрочем, что он мог сказать нового? Все было и так более-менее ясно. Разговаривать следовало не с ним, а с Низамом. Я отчетливо представлял, а однажды увидел во сне, как допрашиваю дагестанца. Я готовился к этой встрече. Он по-прежнему почти каждую ночь шастал мимо санчасти. Иногда его на шоссе ожидала машина, он уезжал и возвращался через три-четыре часа, веселый и пьяный. А иногда пешком шел в поселок и отсутствовал до утра. Организовать нашу встречу было проще простого. Я даже присмотрел место, где можно было закопать труп, и нашел на чердаке медсанчасти лопату. Единственное, чего я боялся – что его уволят в запас сразу после приказа, то есть еще до начала соревнований. Но однажды я случайно услышал разговор двух офицеров из штаба и успокоился. Увольнения планировалось начать не раньше середины октября, и в первые партии Низам не попадал. Значит, все идет по моему плану. Правда, иногда у меня возникало предчувствие, что у меня ничего не получится… Оксана приходила ко мне каждый день. Наши встречи были короткими, но запоминающимися. По опыту она превосходила меня многократно, и всякий раз удивляла чем-то новеньким. О некоторых вещах я даже не слышал. Однажды она немного разоткровенничалась: – Больше всего я люблю, когда мужчин двое. Только они почему-то всегда друг друга стесняются. – А у тебя что, часто бывало с двумя? – Бывало и больше. – Она рассмеялась. – А что? Никак, ты ревнуешь? Или заразы боишься? Так СПИДа в наших краях еще нет, а от всего остального я знаю, как защититься. – А с Бегунцовым у тебя что-нибудь было? – Ну, не нахал ли? – Кто? – Ты! Приличной девушке такие вопросы не задают, приличная девушка от них должна покраснеть и начать заикаться… Ну, было, и что? Могу больше сказать: у меня и с Бальчисом было. Недавно совсем. А как ты появился, я ему дала от ворот поворот. Поэтому он теперь такой мрачный и ходит. Не замечал? – Нет. – А я думала, может, вы даже из-за меня… поругались. – Тебе бы это было приятно? – Это любой женщине нравится. Мы лежали в моей палате под одеялом. Одежда Оксаны висела на спинке кровати. Из кармана форменной рубашки выглядывала бело-зеленая пачка «Мальборо». Я потянулся за сигаретами. – Мне достань тоже, – попросила Оксана. – А вообще не начинал бы ты курить. Если бросил когда-то дурную привычку, зачем возвращаться? Мы закурили. Из обрывка газеты я соорудил пепельницу. Оксана приподнялась на локте, посмотрела мне в лицо. Взгляд был серьезным: – Тебе хорошо со мной? – Очень. Как ты и просила, в любви признаваться не буду, но мне хорошо. – Я рада. Мне тоже… хорошо. Только не проси, чтобы я сказала, что ты у меня лучший мужчина, договорились? Я вздрогнул. Когда-то почти эти слова, только в утвердительном варианте, я слышал от Инги. Как давно это было… С тех пор прошла целая жизнь. Даже не верится, что армейская дурь когда-то закончится и я вернусь домой. – Эй, ты чего? – Оксана толкнула меня голым плечом. – Засыпаешь? Я говорю, то, что мы вместе спим, не дает тебе каких-то прав на меня. Во-первых, я этого не хочу. Во-вторых, ты отсюда уедешь и забудешь меня. – Это вряд ли… – Забудешь-забудешь, что я, не знаю? Тебя жена дома ждет, ребенок скоро родится. Ты если и будешь про меня вспоминать, так только в постели, и то первое время. А потом научишь жену тому, что я тебе показала, и больше не вспомнишь… Ну, чего у тебя снова с лицом? Я сказала что-то не то? …За два дня до соревнований Смеляков осмотрел меня и сказал, что я нахожусь в отличной физической форме. Я и сам чувствовал, что интенсивные тренировки принесли результат, хотя до того состояния, в котором я находился, когда выиграл хабаровский турнир, мне было далеко. Пекуш спросил: – Ты готов? – Схватка покажет. Он загадочно усмехнулся. Мне показалось, что он хочет сказать что-то важное, имеющее непосредственное отношение к соревнованиям и моей дальнейшей судьбе, но он лишь равнодушно спросил: – Насчет рапорта не передумал? Нет? Ну, как знаешь. После ужина, когда я валялся на кровати и читал журнал, пришла Оксана. В руке у нее был пакет: – Держи, это тебе. В пакете оказался «адидасовский» спортивный костюм и кроссовки.