– Новый год скоро, – вздохнул сзади Пучковский. Ровно в пять мы были на месте. Не успели остановиться, как появились наши оппоненты. Они тоже приехали на двух машинах. Их «вольво» и «Нива» описали полукруг и остановились метрах в двадцати напротив нас. Из машин все вышли одновременно и с минуту молча разглядывали друг друга. Я знал тех, кто должен был приехать, и два момента мне не понравились. Вместо Софрона, с которым я договаривался о «стреле», прибыл Жорик по прозвищу Молоток. А среди его бойцов оказался Вова Большой, которого привозили в тех случаях, когда требовалось оказать на оппонентов психологическое давление. Вова имел рост свыше двух метров и атлетическое сложение, но обладал интеллектом десятилетнего школьника. Как правило, в его задачу входило облокотиться на крышу машины и в нужный момент пробасить: – Ну чо, пацаны, договорились? Вот и сейчас Вова небрежно оперся на крышу высокой «Нивы» и ничего не выражающими глазами смотрел в нашу сторону. Жорик направился к середине площадки, образованной четырьмя машинами. Я пошел ему навстречу. Мы остановились друг напротив друга и обменялись рукопожатиями. Ладонь у Жорика была влажной, а его пальцы вцепились в мои так, как будто он упал за борт, а я подал руку, чтобы затащить его обратно в лодку. Кажется, мы вляпались… Условным знаком я предупредил своих, что следует ждать осложнений. – Где Софрон? – Он не смог. – Что значит не смог? – У него другие дела. Все вопросы с вами могу решить я. В принципе на этом можно было «стрелу» завершить. Если строго следовать букве понятий, неприбытие главного лица приравнивается к поражению. Свои полномочия он может передать только в самых исключительных случаях, к которым «другие дела» не относятся. И передать фигуре повыше рангом, чем истеричный Жорик Молоток, который годится для наездов на непуганых фраеров, а не для серьезных переговоров. – Хорошо, – сказал я. – Ваш барыга кинул нашего на пятьдесят тысяч баксов. Как будем решать? – Объясни. – Жорик оттопырил нижнюю губу. – А то я чо-то не пойму, чо за предъяву ты нам сделать надумал. – Я про лекарства поддельные. Если по минимуму считать, партия стоит пятьдесят штук зеленых. Только если ты не врубаешься, о чем с тобой можно базарить? Молоток широко ухмыльнулся. Левая рука скользнула в боковой карман такой же, как у меня, короткой утепленной куртки. Я этого ждал и не дал вытащить спрятанное в кармане оружие. Шагнул вправо, ударил раскрытой ладонью в подбородок, перехватил и четко зафиксировал руку Жорика. – Дернешься – локоть сломаю. Ты чего, сука, сделать хотел? Я достал из кармана его куртки маленький револьвер неказистого вида. Самоделка, наверное. Взвел курок и приставил ствол к боку Жорика: – Ну? Говоришь, пришел решать вопросы? Его бойцы стояли, глядя на нас. Вова Большой хмурился поверх крыши «Нивы». Мне не понравилось, что они спокойны. Как будто ждут чего-то. – Отпусти, – прохрипел Жорик. – Ты меня неправильно понял. – Да ты что?! И как тебя нужно понять? Морщась от боли, он торопливо заговорил. Он признал, что «их» бизнесмен впарил фирме, которую мы опекали, некондиционный товар, и выразил готовность уладить вопрос. Я понял, что он тянет время. – Заткнись! – Я потащил его к нашим машинам, держа перед собой так, чтобы он закрыл меня, если его бойцы откроют стрельбу. Я ожидал, что Жорик начнет упираться, но он безропотно семенил короткими ножками и продолжал говорить. Я не слушал. Я вертел головой, стараясь угадать, с какой стороны ждать подлянки. Не угадал. Я ожидал, что кто-то может прятаться на крышах гаражей или попробует на большой скорости подлететь на машине. Оказалось, резерв Жорика Молотка был укрыт внутри сборного металлического гаража, стоящего к нам задней стенкой. Стенка с грохотом упала, и на пустырь, размахивая палками и металлической арматурой, вылетели несколько человек. Одновременно пришли в движение и бойцы, приехавшие вместе с Жориком. – Мочи их! – крикнул кто-то, и заварилась кровавая каша. Сумерки и взметаемый ногами снег мешали нападавшим ориентироваться. Из трофейного револьвера я четырежды выстрелил по фарам «вольво», и они погасли. Пятый выстрел я сделал в Вову Большого, возвышавшегося над всеми, как башня. Он схватился за плечо и упал. Никогда бы не подумал, что одна маленькая пуля так легко остановит гиганта. Вместо шестого выстрела раздался сухой щелчок – в барабане кончились патроны. Я отбросил револьвер и потянулся к ТТ, который перед самой «стрелой» переложил из-под сиденья за пояс. Отчаянно заорав, Молоток пнул меня в бедро и попытался ударить растопыренными пальцами в глаза. Опережая этот удар, я врезал ему коленом под ребра, а потом сломал локоть, подсечкой бросил на снег и вырубил ударом по шее. За последние годы такую комбинацию мне приходилось делать не раз, и я действовал почти машинально. Кушнер ничком лежал на земле, и возле его головы расплывалось темное пятно. Пучковского пинали ногами. Он изворачивался, отбрыкивался, подставлял под палки и арматурины руки, истеричным голосом выкрикивал ругательства и угрозы. Берестнев вырубил двоих и на моих глазах ударом ноги отшвырнул на гаражную стену еще одного. Его ударили сзади палкой по голове, он развернулся и, отбивая новые удары левой рукой, правой старался достать пистолет, который, как и я, держал сзади за поясом. Плакса, заняв позицию между двух наших машин, махался против троих. Еще один сидел на корточках около заднего бампера «холдена» и пережидал боль от пропущенного удара. Вова Большой, держась за плечо, сидел в том же месте, где я его подстрелил. Время от времени он зачерпывал в ладонь пригоршню снега и растирал им лицо. Я выстрелил в противника Берестнева. Пуля попала ему куда-то в меховой воротник или в толстое накладное плечо кожаной куртки. Он затравленно обернулся и замер. Берестнев пнул его между ног, выдернул из ослабевшей руки палку и переломил ее об затылок противника. Вслед за этим выхватил свой ТТ. Все замерли. Плакса стоял в оборонительной позе. Кровь стекала по его лицу и капала под ноги. Трое противников опустили палки и железные прутья, ожидая, что будет дальше. Четвертый, который недавно сидел на корточках и держался за брюхо, теперь распластался на снегу и делал вид, что лишился сознания. Пучковский лежал на спине, поджав ноги и закрывая голову руками, и продолжал визгливо материться. Над ним стояли двое. Вид у них был не испуганный, а скорее раздосадованный тем, что им не дали закончить. – Ну-ка, бросили все! – громким голосом распорядился Вадим, угрожающе двигая пистолетом. – И сюда подошли! Пятеро бросили свои палки и встали, как футболисты в стенку, на указанное Вадимом место. Оно хорошо освещалось тремя оставшимися гореть парами автомобильных фар. Притворщика Плакса поднял за волосы и брючной ремень и пинком под зад отправил к товарищам. Пробежав на полусогнутых, он поскользнулся и грохнулся рядом с ними. Берестнев приказал им встать на колени и сложить руки за головой, а когда они подчинились, подошел сзади и оглушил каждого ударом рукоятки пистолета по темени. Я подстраховывал его, а Плакса наклонился над Пучковским и приводил его в чувство. Кушнер очухался сам. Застонал, зашевелился, сел и ошарашенно потряс разбитой головой. Я осмотрел его: ничего страшного, кости целы, только лопнула кожа. С таким повреждением не надо обращаться к подпольному доктору, в любом травмпункте заштопают и не станут информировать милицию. – Везет тебе на легкие ранения, – сказал я Мишке, помогая ему подняться. Пучковский тоже встал. Я взглядом спросил Плаксу: как он? И тот жестом дал мне понять, что с Пучковским порядок. Можно считать, мы легко выпутались. Я перевел дух. Надо хватать Жорика и сматываться отсюда, пока нас не повязали. Место хоть и глухое, но кто-нибудь наверняка слышал стрельбу и вызвал милицию. Берестнев подошел к Вове Большому. Тот, продолжая сидеть, невозмутимо размазывал по лицу снег. Головой он доставал Вадиму до груди. – Ложись мордой вниз, – приказал Берестнев. Вова задумчиво посмотрел на него и зачерпнул новую пригоршню снега. Выполнять команду он не собирался. Берестнев зашел сзади и врезал ему каблуком между лопаток. Вова покачнулся, но не упал. И выражение лица не изменилось: ни дать ни взять двоечник, вызванный к доске доказывать геометрическую теорему. Берестнев врезал ему пистолетом по голове. Еще, еще… Еще! Только после пятого удара Большой, выставив руки, плавно повалился вперед, шевельнулся, словно выбирая удобное положение, и затих. Берестнев сплюнул, вытер окровавленную рукоятку ТТ о драповую куртку Вовы Большого и отошел, убирая пистолет. Я тоже воткнул ствол за ремень. Почему-то никто из нас не подумал, что в темном гараже с упавшей задней стенкой может находиться кто-то еще. А они прятались. Их было двое, и они ждали, когда мы спрячем оружие. Как только мы это сделали, они выступили из темноты и жахнули картечью мне под ноги. Эти двое были выряжены в пальто ниже колен и вооружены обрезами двустволок. Один целился в меня, другой направил обрез на Пучковского и Плаксу, стоявших к гаражу ближе всех. – Кто дернется – продырявлю, – объявил он. И тут Плакса проявил себя во всей красе. Если бы он среагировал позже, если бы после этого «продырявлю» возникла хоть какая-то пауза, то ничего бы у него, наверное, не вышло. Но он шагнул вперед, когда тот еще не успел закрыть рот. – Ты меня продырявишь? Ну, давай, дырявь! Стреляй! – Плакса рванул на груди куртку. – Бей, падла! Вали! На! Чего ждешь? Бей, я тебе говорю! Сука, говнюк, урод ты обсосанный… Стреляй, падла! Пучковский посмотрел на Плаксу, вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, и заблажил наперебой с ним. Они приближались к стрелку, а тот растерянно переводил обрез с одного на другого и не знал, как поступить. Его предупреждение «Стоять!» потонуло в выкриках Плаксы, который еще больше успел расстегнуться и теперь демонстрировал потную грудь, обтянутую десантной тельняшкой с висящим поверх нее крестом. Стрелок начал пятиться. Угадав момент, Плакса бросился на него и сумел вцепиться в ствол обреза, отводя его от себя. Пучковский с опозданием пришел ему на помощь. Они втроем с грохотом повалились на пол гаража. Громыхнул двойной выстрел. Картечь пробила крышу и унеслась в небо. Вместо того чтобы прийти на помощь товарищу, второй стрелок решил убить меня. Я упал на землю за долю секунды до выстрела, но противник успел сместить прицел, и железные шарики прошли впритирку к моей голове. Я судорожно выдергивал из-за пояса пистолет, ТТ зацепился, и я чувствовал, что противник успеет перезарядить обрез и выстрелить быстрее меня. Я видел, как он, сломав короткую двустволку, выбросил стреляные гильзы и готовится вставить новые. Мы оба забыли про Берестнева. А он, присев на одно колено, спокойно прицелился и всадил две пули в бок моему несостоявшемуся убийце. Когда мы подошли, тот был жив и смотрел на нас ненавидящими глазами. Берестнев ногой подальше отбросил обрез и деловито сказал: – Если не сдохнет, то выживет. Второй выглядел хуже. Он лежал без движения в глубине гаража. Вместо лица у него была кровавая маска, на бетонному полу вокруг головы расползалось темное пятно, на губах вскипали пузыри. Мы оттащили Пучковского, который продолжал его остервенело пинать. – Хватит! Заканчивай, Лёха, пошли! Плакса, свесив руки между колен, сидел на старой канистре. Его заметно потряхивало. Я запахнул его куртку: – Молодец, Юрок! Если б не ты… Он поморщился, как будто похвала была ему неприятна. Подошел Кушнер, который во время перестрелки как-то выпал из моего поля зрения. Он платочком вытирал кровь со лба и смотрел на меня виновато, чем напомнил давнюю историю в поселке Коминтерн. Я толкнул его в плечо и преувеличенно бодро сказал: – А ведь вместе мы – сила! 3 Вляпались мы по-глупому. Зато попали в анналы истории. В те анналы, которые пишутся через одно «н». Над нами потешался весь город. По крайней мере та его часть, которая хоть как-то относится к категориям ментов и братвы. Или интересуется жизнедеятельностью вышеуказанных категорий. Нашу историю мне, например, никогда никому рассказывать не приходилось. Но я слышал ее много раз. Из чужих, естественно, уст. Мне преподносили ее и в качестве анекдота, и в виде реальной истории, не подозревая, что слушатель в прошлом являлся одним из участников действа.