Часть 14 из 66 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Выходит, кто-то ещё помнит о той стычке с бандюками.
Глава 17
Похлебал щец из крапивы — счастье, поел салата из корешков одуванчика — удача, чаек из смородинового листа — везенье… А все остальное — судьба.
Если я скажу, что все время хотелось «тупо жрать!» — то совру не сильно много. И именно — жрать, а не есть. Организм требовал. Это чувство проходило, пока что «красной строкой», через все — чего я касался. А поскольку в силу положения мне приходилось видеть, как живут некоторые… (это я про «ОсобТорг» и распределители). Да и знания мои с чувствами — никуда не делись, то вот стало это меня сильно раздражать. Нет, я не завистливый человек, но… хотелось бы действительно — декларируемого равноправия. Как-то так. Оказывается — вот оно как. В смысле «КАК» начинается переустройство мира — из злости, зависти и голода. Чего я точно не хотел делать — это ловчить! Не хотел и все тут. Добыть, захватить, отнять… — ЭТО может быть. Но становиться таким же как эти — не, не мое. Знаю я, куда это заводит. Не успеешь оглянуться и станешь таким же.
Стал я потихоньку смотреть что тут и как. Посмотрел я и на страшилку — МГБ. Да-а… долбоё… ээ… идиоты ещё те. Преданные — да, исполнительные — да, упертые — тоже. А в остальном — ТУПЫЕ ИДИОТЫ. Служаки. И хорошо и плохо. Но идиоты они в плане профессионализма. Охранять, заполнять бумаги — лучше и не надо. А вот ловить… это по политическим признакам и доносам. И ДОПРОСАМ. Допросы — это их конек. Поймать на несоответствии, хитро задать вопрос… вывернуть твои слова наизнанку… — это их. А следственные мероприятия… — сие, несколько не по их части. Уголовку — это наши опера расследуют. Убийство троицы гопников — пока было «глухарьком». «Висяк» короче. Несмотря на «контроль» со стороны МГБ. Контроль заключался в периодических звонках — «Какие подвижки?» и крики на тему — «Вы там ни ху… ничего не делаете…!» и «Мы ждем результат!». При этом уровне техники и знаний, чтобы поймать кого-то пограмотнее — нужно быть Эйнштейном. А таких вокруг — я не наблюдал. Ну или просто преступнику тупо «подставиться» — на свидетелях или уликах. (Что большинство с энтузиазмом и делало). Урки — изрядно романтизированные телевидением, эти вообще тупые… И понты их корявые, и они сами. Блатная романтика.
Набитый взгляд моментально выделял их даже в толпе. Работают без всякой выдумки. Наши «лохотронщики», разводилы и грабители, по сравнению с ними — Цицероны с Гудини.
Подошли, дали по голове — обобрали, убежали… — выпили, похвастались — их сдали. Сидят.
Подломили дверь, вынесли — убежали… — выпили, похвастались — их сдали.
Посадили…
Погужбанили, подвалили — получили по фотокарточке. Одному так грамотно навесили на месте, что приняли его прямо там… сдал всех. Через пару часов, максимум дней — сидят все…
Выпили, подошли — получили в морду. Прибежал постовой, итог, тот же — кичман. Оставляют «пальцы», ножи, свидетелей… — легко искать. «Малоэтажная элитная застройка», коммуналки, бараки… — либо оттуда, либо ещё откуда — кто-то что-то да видит. Потом приметы и вуаля. Самое простое — тут тупо переодеться не во что!
Сходил Федька Гвоздь в коричневом драповом «пальте» на дело — через час сидит и доказывает: «Не было меня там, гражданин начальник!». У нас, кстати, работают такие монстры (это я с огромным уважением и трепетом) — компьютер отдыхает. Двое. Эксперт — Палыч и участковый Сидор Семенович. Вот у них и опыт и головы — всем на зависть. Сидора Семеновича «сватают» на оперработу, но он — ни в какую. А заставить никак — беспартийный. Он голове держит всех урок, их родственников, адреса-приметы и вдобавок помнит их «почерка». Кладезь знаний.
Хорошо, что я посмотрел на систему изнутри — узнал документооборот, приемы, которыми пользуются в милиции.
Мы даже как-то выпивали вместе с Петькой Стрешневым — МГБ-шником. Нормальный парень, офицер. Честный и порядочный — по-своему… Было у меня что-то от наркомана — во встречах с ним. А ну чего почует? А ну лишнее слово скажу? Заметит или ещё чего?
Адреналин из ушей капал. Драгоценная водка сгорала — не доходя до головы. Это когда мы разок выпили. Так-то они старались «неформально» общаться пореже. Как-то поймал себя на готовности убить его… — … в случае чего. Да и, в общем-то — любого. Без терзаний и вопросов…
Ненадолго стало страшно… а потом вроде, как и — нормально это… Боялся я много зря. Никому не было особого дела ни до меня, ни до моих терзаний и трепета. Вовсю шла подготовка к судебному процессу. Это та авария, которую обсуждали мужики в палате, когда я только сюда только попал. И начальника цеха привлекли правильно и главного инженера. Там нарушение техники безопасности — было в полный рост. С этим долбанным — давай! Давай! Отметим очередной трудовой победой на решение пленума родной партии. Вот и дали! Посадят сук — туда им и дорога.
Не забывал и я о долге. Только вот посвящать кого-то в свои дела и привлекать никого не хотел. Это мой долг и моё… Личное это — короче. Разные мысли бродили в моей голове и сам себе я задавал разные вопросы… Вот кто мне скажет как? Как уживался жуткий цинизм к ППЖ на передовой, где изнасилование несогласных было, в общем-то, обыденным делом. И романтика — любовь в письмах и трепетное отношение к тем, кто остался там — в тылу. Мужики, измученные отсутствие женщин — особенно на передовой. Те, что постоянно ходили под смертью, частенько срывались — видя рядом особу женского пола. Командование спускало все это на тормозах. Понижали в звании, могли отправить в штрафбат, но, в общем — считали не таким уж большим преступлением. И тут же — нежнейшее отношение к семье или любимой оставшейся в тылу. Никто и мысли не допускал, что там — ему могут изменить.
Вот ведь парадокс?
Ещё я размышлял о странном… вспомнился мне эпизод из какой-то книги. Там речь шла о Павке Корчагине. Два героя обсуждали его подвиг. И один сказал другому: «И на хрена он, мол, корячился? Всю эту работу по прокладке узкоколейки можно было сделать в три раза быстрее и гораздо проще. Это вам любой инженер скажет».
Что-то там померить, что-то насыпать или отсыпать — не суть. Вопрос был задан — «Зачем?».
Я вот шел и думал — если так рассуждать, то получается — и подвига никакого не было. Дураки они просто были? Пригласили бы инженера и все… Да если, мать его, так рассуждать — до чего угодно договорить можно! Все оправдать. Или обосрать. Вот же суки!
Глава 18
Патриотизм — разрушительная, психопатическая форма идиотизма.
Джордж Бернард Шоу
Вечерело, мы неторопливо шли по городу. Я вертел в руках какой-то прутик, Генрих размахивал руками и доказывал мне правильность политики Иосифа Виссарионовича по отношению к империалистам:
— Понимаешь, он абсолютно верно пишет, что нас не запугать, мы сами кого хочешь, порвем. Вот у вас, перед демобилизацией, не было разговоров о готовящемся наступлении на Запад?
«Эх, Генрих, ну откуда мне знать то, о чем разговаривали ребята с Серегой в казарме или где они там жили…»
Надо было резко уходить от реалий в общие отвлеченные суждения. — Разговоры, конечно были, — я об этом знал из книг и статей потому говорил уверенно, — Но реально, слава богу, что этого не произошло. Ты оглянись вокруг. Нищета… голод. Элементарные вещи — дефицит страшный. Ещё немного и страна просто не выдержала бы…
— Да… Поесть досыта, на фронте у всех было вторым, после выспаться, желанием, — задумчиво поддержал тему Генрих. — Сейчас выспался, но пожрать хочется ненамного меньше…
— Во-во! Посмотри на работающих — бабы и сопляки в основном. В деревне техники не осталось — на себе пашут…
— Да не слепой, — печально подтвердил Генрих.
Мы помолчали. Выпитое пиво не только настроило на философский лад, но и начало прилагать усилия для возвращения «в круговорот воды в природе». Мы с приятелем, не сговариваясь, свернули во двор местных новеньких «многоэтажек». Эти двухэтажные шедевры военнопленного зодчества проживут не только плановые — двадцать пять лет, но пятьдесят и семьдесят… В благословенном двадцать первом веке бревенчатые обшитые обрезной доской, покрашенные где в голубой, где в зеленый цвет дома, всё ещё будут числиться не в ветхом и аварийном, а в жилом фонде. Там будет обитать уже второе и третье поколение нынешних новоселов: ударников и стахановцев, разного рода начальников и руководителей. Потом кое-где в них проведут газ и центральное отопление, ну а сейчас — дровяные сараи и туалеты на улице. Общественные удобства во все времена в наших городах традиционно или отсутствовали или стыдливо прятались в малодоступных местах. Народ выручали «дворовые удобства». Местная жительница, убирающаяся в дощатом санблоке, поворчала на нас, но не пустить людей в форме не рискнула.
На улице Генрих продолжил прерванный разговор:
— Да семь миллионов полегло. Ещё и самого «работного» возраста…
— Семь миллионов…? — я не сразу понял, о чем это он. Потом до меня дошло. Это он — о потерях в войне. В интервью «Правде» Сталин назвал именно такую цифру. И теперь на долгие годы она станет официальной. — Да нет Генрих, прибавь ещё миллионов двадцать и это будет правдой… — Сколько? Да ты охренел…! Ты что… хочешь сказать, что товарищ Сталин — врет народу!? Да за такие разговоры можно не только в органы… Но и в морду!!! Ты чё несешь!
Остановившись, Генрих попытался взять меня на прием, но я выскользнул и, разорвав дистанцию — отскочив, и начал его успокаивать:
— Откуда это взял? Да стой… стой ты — не кипятись! И не надо мне приписывать «антисоветчину»!
Генрих смотрел на меня злым взглядом:
— Да-а…?
— А давай вспомним, что сказал товарищ Сталин. «Советский народ в боях понес потери в семь миллионов, больше чем совместные потери стран коалиции», — я слегка исказил цитату, но для разговора сойдет. Проверять Генриху будет лень. Надо отметить, что цифра и меня удивила ещё тогда в процессе чтения. Человек двадцать первого века привык оперировать цифрой «двадцать семь миллионов», также как конца двадцатого «больше двадцати миллионов». Я продумал заранее ответ на оговорку:
— Ты забываешь, что имеются в виду потери в боях. А добавь погибших вне боев: в концлагерях, пленных, угнанных в Германию. Вот кто считал убитых фашистами евреев? Ты видел немецкий концлагерь?[15]
Генрих сбледнул лицом и нехотя выдавил:
— Замполит возил в Аушвиц…
«Освенцим», — я мысленно перевел на привычный термин.
— Ну и как?
— … … В общем… — перешёл на мат, бывший солдат. — Этих… фашистов…
— Как ты думаешь, а сколько расстреляно на оккупированных территориях, сколько погибло окруженцев. Деревни видел полностью сожженные? Там кто жителей считал? А раненых безнадежных — всё ещё лежащих в госпиталях считал? До Шаца дошло, о чем речь. Он нахмурился, и глаза приобрели нездоровый блеск. Он был готов вновь идти убивать, громить и стрелять… резать — не зная пощады, этих двуногих зверей-юберменьшей. Больше года прошло, но ничего не забылось. Ни голод, ни лишения, ни ненависть. Евреи отнюдь не глупая нация, всегда видя во всем подвох, они наверняка по-тихому уже обсуждали цифру потерь. Если бы это было не так… думаю, реакция у Генриха была бы порезче. Мы снова помолчали. Генрих с расстройства, а я, обдумывая как замотивировать свои знания.
— Если брать речь Черчиля, то в полном объёме в газетах, она не опубликована. У нас были в ГСОВГ западные издания и кое-что политработники говорили. (О своём знании немецкого и усиленном его освежении с помощью Амалии говорить, пока явно не стоило). — Эта речь, думаю, программа Запада на целые десятилетия. Всё её значение будет оценено очень нескоро. Термин «Запад» — тебе не резанул слух?
— Да я вообще-то и не понял…
— У Черчиля говорится о соперничестве двух цивилизаций «морской» — англо-американской и «континентальной» — нашей. А потому и удобнее географически разделить на «запад» — враги и «восток» — мы и наши союзники. — Ты вот упомянул слухи о возможном наступлении на «союзников», а у них, получается, были слухи о наступлении на нас, на Восток. Сейчас у нас совместные комиссии и оккупационные зоны, но уже заметно, что идет разграничение. Вот возьми оккупационную марку. Она единая вроде. Только у нас в советской зоне номиналы большие, а у них мелкие, да и номера купюр очень разные.
А то, что они усиленно уговаривают угнанных и пленных в своих зонах не возвращаться на Родину?
— Неужели снова будет война? — с горечью задал вопрос, бывший войсковой разведчик.
— Да нет Генрих. Войны в обычном понимании не будет. Побоятся. Они понимают, на что нарвутся. А вот идеологии, там, где мы уверены в своём преимуществе развернутся по-полной. Атомную бомбу, которой они нас пугают, мы и сами через пару лет сделаем. И самолеты — ракеты для доставки тоже склепаем. Плохо другое. Какой ценой за это расплатимся.
— Ты о чем? — не понял мой приятель.
— О деньгах, о проклятых деньгах. У нас разрушено полстраны. Мы и до войны-то не сильно процветали. Революция и гражданская война. А теперь и рабочих рук меньше, и нахлебников из Восточной Европы больше. Чтобы поддержать нас, а не Запад — они потребуют ресурсы. Ресурсы, которых нам самим не хватает. Посмотри по погоде… Голод будет. А госрезервы правительству надо создавать. Выгребут последнее у деревни, да вот только не сумеют сохранить. Посмотри, какой бардак везде.
— А у них что лучше?
— А них другая климатическая зона. Не надо утепляться. Раздел проходит по линии средней зимней температуры в ноль градусов. А это, по сути, нынешняя госграница. У нас называется зона негарантированного земледелия. У них за спиной Соединенные Штаты — не воевавшие на своей территории прорву времени и имеющие сельское хозяйство зоны субтропиков. У них за спиной грабеж колоний. Которых не только у нас нет, но и в которых мы будем бороться за свержение колониализма. А это — деньги и деньги, продажность лидеров готовых за золото хоть капитализм строить, хоть свергать его.
Я говорил и рассказывал. Изумленному и ошарашенному кучей информации парню было невдомек, что всё это набившие нашему поколению истины. Истины, заученные в школе и подтвержденные газетами и ТВ. Для нас они были чем-то отвлеченным от реальной жизни. В жизни были небогатые витрины наших магазинов и блеск «39 сортов колбасы» их маркетов.
Понадобится дикое 90-е десятилетие и уничтожение страны, чтобы мы поняли суть этих лозунгов и штампов пропаганды. Поняли и прочувствовали, когда уже ничего было не изменить.