— Да не за что. А вам-то он, для какой надобности? — Спросить надо кое-что… Мы двинулись по рядам. Повсюду торговали всяким разным, ора не было, но торговый гул стоял. Народ изредка перекрикивался, шутил, торговался… Ну что я могу сказать. Вова Паровоз полностью оправдывал свою кликуху. В нем было полтора метра росту, был он румяным и широкоплечим и никак не походил на умирающего от туберкулеза. Пока мы неторопливо двигались по ряду — к нему подскочил какой-то шкет и они чем-то ловко обменялись. После моей команды, мы чуть разделились и двинулись к искомому субъекту уже с трех сторон. А вот то, что мозги у него присутствовали, я понял, когда он, заметив уже никак не скрываемый наш интерес к своей персоне, моментально сунув руку в карман, что-то ловко сбросил на землю. Ну-у… родимец. Это я проходил еще в Белоруссии, когда приходилось торговать там на рынке. Рядышком помнится, стояли «валютчики» и хороший парень Олег негромко, но непрерывно предлагал: «Рубли… — Доллары… — Марочки…». И при облаве или рейде улики моментально сбрасывались на землю — такие потери были дешевле. Очень было похоже. Мы остановились около него, и я, достав удостоверение, представился: — Старший лейтенант Адамович. — Вова, — пренебрежением глядя на меня, отозвался он. — Чо надо? — Да ничего. Это что? — я указал пальцем, на пачку бумажек, лежащую на земле. — Ой! Валяется! Не знаю я, начальник! — он с вызовом посмотрел на меня. — Валяется чо-то. — И ты естественно, к этому никакого отношения не имеешь? — Конечно, не имею. У меня вот табачок. Не желаете прикупить? Я перешагнул через его ящик, поднял бумаги и развернул: — Ну надо же? Карточки. — Ух ты, — тут же понтуясь, глумливо ответил Паровоз. — Кто-то наверное, потерял. Не мое это, начальник. — Я вижу, что не твое… — я согнул бумаги и сунул пачку в нагрудный карман. — Пошли! — скомандовал я своим. — Оформим находку. — Иди-иди, начальник. Ничего тебе тут не обломится. Нет у тебя ничего на меня… — явно играя на публику, продолжил Вова. Люди рядом с интересом смотрели. Я с нехорошим интересом оглядел прислушивающихся и смотрящих соседей. Это — профессиональные торгаши. Мой набитый глаз не обманешь. Никакого сочувствия. Только плохо скрытое презрение. Да, это свой мир и чужакам тут делать нечего. — Живи пока, шваль, — я развернулся. Больше тут делать нечего. Не, можно дать ему в рожу или устроить склоку… — только смысл? — Надеюсь еще увидимся, поц, — услышал я за свой спиной голос злой голос Генриха. — Недолго тебе жировать на народном горе. — Иди-иди еврейчик. Понаеха… Окончания фразы услышать не удалось. Раздался смачный звук плюхи. Я моментально обернулся. Сёма довольно скалился. Шац потирал кулак. Паровоз лежал. Бля, чистый нокаут. Я сделал шаг обратно и сверху вниз посмотрел на тело бессмысленно лупающее глазами. — Надо же, как неаккуратно он поскользнулся? — насквозь фальшиво информировал я всех соседей. — Владимир, — громко и насквозь официальным тоном начал я оращаясь к лежащему туловищу, — Вам надо быть аккуратнее! Экий вы право неловкий, так недолго и покалечиться. Сохраняя на лице участливое выражение, я наклонился через ящик и сквозь зубы шепотом добавил: — Понял меня, с-сука? Не знаю дошло до него или нет, но я разогнулся и обратился к своим: — Идемте товарищи. Нам тут делать нечего. Мы пошли на выход. — Геня, — начал я, как только мы вышли на улицу и нас никто не мог услышать. — Я конечно понимаю вашу исконно еврейскую тоску по справедливости и про везде ущемляемые права народа «земли обетованной». Но зачем же при всех-то…? — Извини, старшой — не сдержался… — Не, если обиделся — надо дать в морду. Я не против. Но не у всех же на виду?! А если эта паскуда придет жаловаться? Он же тоже… — я сплюнул, — «гражданин»… А ты?! Ты — представитель власти. — Шо ж, смотреть на то, как тебя в лицо оскорбляют? — вмешался в разговор Семён. — У нас в стране все нации равны. — Сёма! А подождать его, когда он с барахолки пойдет и объяснить ему всю пагубность его заблуждений — мозгов не хватает? В нашем деле главное — ТИШИНА! — последнее слово я прошипел. — Поняли недотыкомки? Эх, вы-ы… Робин Гуды — советского разлива… Глава 8 «Насилие не сводится лишь к физическим мучениям и уничтожению людей — еще страшнее то, что оно разрушает их внутреннюю цельность, вынуждает играть такие роли, в которых человек перестает узнавать сам себя, заставляет изменять не только своему долгу, но своей сущности». Эммануэль Левинас. «Целостность и бесконечность». Я забрал из карточек, только то, что украли у Амалии. Остальное мы сдали дежурному. Кому-то повезло. Если написали заявление — вернут. Меня не мучила совесть по поводу, что они чьи-то. Теперь они ничьи, а чужого нам не надо. В любом учреждении на стене у входа висит «Доска документации», к ней привыкаешь, её не замечаешь. Сегодня я уже прошёл мимо неё, но потом сработал рефлекс на изменение привычной обстановки: краем глаза я отметил некое не соответствие На доске висел тетрадочный лист с каллиграфически написанным: «Объявление. Завтра состоится открытое партийное собрание. Повестка дня: 1. «Задачи партийной организации в период хлебопоставок». Докладчик капитан В.И. Маскатов 2. Заслушивание члена ВКП(б) Дразтина Т.Ф. о работе по развитию физкультуры и спорта среди личного состава». «Ну, вот опять домой попадешь только к ночи. В рабочее время собрание проводить нельзя, а там страсти могут разгореться, и пока не выскажутся все — собрание не закончится. Хотя кто его знает как сейчас на собраниях в «первичке»? Может все молчат как рыбы об лед? Интересно, замполит будет бегать по отделу с назначением «выступающих»? Если как в конце восьмидесятых, то будет, если как в — семидесятых, то нет: народу есть что сказать. День шел своим чередом. Я занимался текущими делами: графики и маршруты; внешний вид постовых и рапорта… Да любой работавший мелким начальником знает: целый день не присядешь, а вечером и вспомнить нечего. А мысли нет-нет, да возвращались к предстоящему собранию. Где-то в это время появится «доктрина Даллеса». Если СССР не удалось разрушить военным путем, значит надо уничтожить его изнутри. Поменять понятия хорошо-плохо местами. Принизить и извратить подвиги героев и примеры для подражания. Исказить историю. Лишить внутренней стойкости. И ведь получилось. В РФ главными новостями стало — кто сколько украл и почему ему за это ничего не было. В СССР, прежде всего, писали про новые заводы, а в РФ как их разграбили до основания. Есть такая «Александро-Невская Мануфактура». Один из старейших питерских заводов. Я однажды зашел в цеха. Огромное гулкое пустое помещение. Пыль и надгробия фундаментов станков. Жутко как в фильме ужасов. Много десятилетий туда стремились тысячи людей на работу. Завод жил. А теперь умер. Осталось кладбище. Страшно. Сходил к заму по МОБ. Получил втык за «Журнал проверки оружия». Пошел проверять и «втык» тиражировать. «Снять с предохранителя, убедиться, что не заряжено…» Монотонная работа для рук. А в голове крутится… Основы любого государства: идеология, силовики внутренние, силовики внешние. Первой в СССР, как и положено, угробили идеологию — партию, КПСС. Как-то так неожиданное все вдруг узнали что «партия — сборище карьеристов». «Комсомол — теплое местечко для лодырей и бездельников». «Девушки, работающие в аппарате — потаскушки для больших начальников». А на самом деле? Мой отец гордился членством в партии. Всю жизнь проработавший простым водителем, человек считал своим достижением в жизни — членство в КПСС. По сути КПСС-ВКП (б) приравняли к «Единой Росси». «Вступил в партию на фронте», «Если погибну — считайте коммунистом». В моём (Николая) поколении эти слова пропагандистский штамп, воспринимаемый иронично-снисходительно. «Мол, знаем, что это всё придумано потом, для газет». Здесь и сейчас это — недавнее страшное прошлое. Страх погибнуть и надежда, что твоя смерть наполнена высоким смыслом. В фильме «Даки» отряд славян зажали в ущелье византийцы. Они встали в круг, обнимаются и оголяют торс. «Что это, зачем?» — спрашивает молодой византиец. Старший мрачно отвечает: «Прощаются, идут в последний бой». Здесь через это прошли очень, очень многие… «Кадровичка» приперлась с бумагами. У кого-то не там подпись. У кого-то нет какой-то бумажки. Составляю список, что с кого «трусить» и пошел проверять несение службы. От поста до поста ноги заняты, голова свободна… Что такое «партийное собрание первичной организации»? Это прямая и обратная связи власти и общества. Это все то, о чем вы беседуете на кухне и в курилке, озвученное вслух и в лицо власти. В «путинские» времена до тебя и твоего мнения никому нет дела. Здесь в «сталинские» мнение коммунистов страшная сила. В 1934 году состоялся съезд ВКП (Б). На нем Сталина критиковали. Не хотели избирать Генсеком. Кирову, главе счетной комиссии пришлось фальсифицировать результаты закрытого голосования. Первым именно он и погиб. За последующие годы было репрессировано подавляющее большинство делегатов. Но три года Сталин вынужден был терпеть. На следующем съезде в составе делегатов всего 19 процентов были старше сорока. Боялся он однако сверстников-коммунистов. На «низовке» было попроще. Но контроль низового и среднего уровня начальников был даже жестче. А хрен ты, что сделаешь слесарю Петрову, недовольному твоим хамством или «содействием» племяннику жены. Здесь как в бане все голые и на виду. Только «баня» эта моральная. Собрание в организационном плане для меня ничего нового не показало. Присутствовали «от верхов» знакомая уже инструктор Маша Вязова и второй секретарь как-то там. Мне его ФИО на фиг не надо. Миша Маскатов — наш секретарь доложился по бумажке, но довольно быстро. Всё в основном в общих фразах. Как ни странно, но народ не спал. Ждали прений. На «Кто желает выступить?» сразу поднялось четыре руки. Явно замполиту не пришлось уговаривать выступить. И началось. Я слушал с большим интересом. Как и должно было быть с задач охраны хлебопоставок моментально перешли на повседневные нужды и заботы. Получали все начальники. Зацепили и меня. Ну подумаешь матернулся пару раз. Так выяснилось, что это у меня «основной разговорный» с постовыми. Фигас-сэ? Я и не думал, что тут есть «обиженные» на это. Ещё оказывается народ в курсе «дружбы» с ночными сторожихами и «моральный облик коммуниста» нельзя разменивать. Блин, вот заразы. Попало и зпч — «за формализм и слабое знание основ службы». Меня поставили в пример как надо уметь людям про политику рассказывать. Начальник получил заодно с кем-то из райкома за поездки жен. Исполкому досталось за баню. Грязно. Потребовали с райкома пояснить, когда сеть школ увеличат и пацанов от станков погонят к партам учиться. Ничего неучам по жизни не светит, а она большая. Я получал удовольствие. Люди думали о «большом», а не о куске хлеба. Раз такое дело, решил сказать и сам пару слов.