Остановившись у дома, я внезапно понял, что первым я идти не могу. На меня накатило. Я уже не был спокойной машиной для выполнения задачи. Тщательно лелеемую плотину моего равнодушия пробило и меня затопило темной водой ненависти. Бурное половодье чувств смело все. В темной воде затопившей меня изнутри бурлили водовороты легкого сумасшествия и плавали хрупкие льдины острого любопытства. Любопытства маньяка, который с отстраненным интересом ждет от самого себя, что жуткая тьма его подсознания может выкинуть еще. Это уже был не я. Это было что-то жуткое и злое… равнодушное и любопытное… Это было началом подсердечной ненависти. Черной ненависти, которая застилает глаза и дарит прекрасное и легкое равнодушие к собственной жизни. Жизни, которая в этот момент становится совсем не важна. Важным, становится только одно — достать врага. Успеть сделать этот последний шаг. Шаг, с которым ты сумеешь скрюченными от ненависти пальцами вцепиться в горло врага. Восхитительное чувство легкости и равнодушия, с которым мои предки презрев смерть, в одиночку шагали на строй закованных в броню рыцарей или просто поднимались из окопа на танки с гранатой… И когда тебя будут пластать мечами, стрелять в спину или давить гусеницами — ты будешь счастлив. Счастлив навсегда. Тем, что ты — смог… Смог дотянуться и рвануть зубами врага за горло. Когда ты, захлебываясь его кровью, понял, что жил ты не зря. Совсем не зря… Ты смог! Ты сумел сделать этот самый важный в твой жизни последний шаг. И совсем не важно, даже если никто не видел, как ты умер. Это ведь видел ты сам. Себе самому нельзя соврать… Глава 9 Месть — акт недостойный и низменный, но чертовски приятный. Юрий Татаркин. Ловко перемахнув забор, Шац открыл калитку. Собаки у нашего «героя» не было. Мы спокойно вошли внутрь. — … а?… До меня наконец дошло, что меня трясут за рукав. Я с трудом поднял на него глаза. — Что…? До меня как сквозь воду доходил смысл. — Ты это… командир. Может, я первый пойду? — как-то нерешительно спросил Генрих. Вопрос опять с трудом дошел до меня сквозь опаляющую нутро ненависть. Глядя на мое лицо, он что-то почувствовал. — А смысл? — не разжимая сведенных судорогой зубов, спросил я. — Да хочу я ему задать пару вопросов. Ты же не сможешь…? — Не… не смогу… идите… Я испытывал опаляющее самое нутро ненависть. Я такого никогда не испытывал. Я аж замычал… от перехлестывающих через край чувств. У меня было только одно желание вцепиться в его горло. Распластать эту с-су-уку, как в плохих фильмах. Ножом… порвать его собственными руками. Просто порвать… Ненависть клокотала в горле и мешала дышать… Пока я пытался обуздать этот поток абсолютно несвойственных мне чувств, видимо прошло какое-то время. Нет, умом я понимал, что Генрих прав. И поэтому я старался отдышаться и начать хоть что-то соображать… — Иди командир, погляди… — Семён шепотом позвал меня с крыльца и шагнул обратно в дом. Я деревянно шагнул. И пошел в дом. Дощатые, крашеные масляной краской полы… Беленая печь… Стол… На столе вываленные в беспорядке драгоценности. Матовый блеск золота, острые лучики от камней — больно колющие глаза, благородное серебро брегетов… Я поднял глаза и огляделся, чтобы придти в себя. Дубовый резной буфет с майсенским фарфором, текинский ковер с шашками и кинжалами. Кожаный, резной диван с медными головками гвоздей обивки. Даже стул, к которому была привязана эта сволочь — был дубовым и резным. И привязан он был шелковым шнуром от шелковых же занавесок с драконами…»Как минимум — лимона на полтора… в рублях, «скромной» обстановочки», — мозг совершенно независимо оценил увиденное. И это, с-сука — «скромный» начальник паршивого ОРСа. — Генрих… — внезапно для самого себя, позвал я. — Ща-а… — послышалось откуда-то снизу. Я шагнул за стол. — Тут это… В полу было откинута крышка погреба. И Генрих возился где-то в глубине. — Сё-ёма. Подержи…! Из квадратного отверстия вытянулись руки и поставили на пол картонную коробку. Подскочивший из-за моей спины Семён, ловко перехватил ее и подвинул в сторону. Следом появилась вторая… Груда жратвы росла в углу, куда ее отволакивал Семён. Наконец появился извазюканый Генрих. Он ловко, на руках, выбросил свое подтянутое тело из погреба. Только вот никакой радости по поводу обнаруженной кучи «ништяков», на его лице не было. — Ну? — Сука он! — констатировал Генрих, не отвечая на мой вопрос, посмотрев на пленного. — Паскуда… Мало того, что воровал он на фронте. Он и здесь умудрился воровать… Мне было практически параллельно, что он говорит. Мне было важно остаться с ним наедине. Клянусь, что пару минут мне бы хватило. — Ну…? — я сдерживался из последних сил. Мне надо было остаться одному… — Пойдем Сёма, постоим на улице… — резюмировал Генрих… Из протокола места осмотра. … Осмотр производится при дневном свете. … Осмотр тела показал, что труп, привязанный к стулу, направлен лицом на юго-восток. Горло трупа перерезано предположительно остро заточенным предметом. Предположительно ножом… Половые органы отрезаны и засунуты в рот потерпевшему… Потерпевший убит с особой жестокостью и цинизмом, о чем свидетельствует способ убийства и многочисленные прижизненные травмы… … возможно предположить в качестве мотива — личную месть… На столе находятся ценности… Возможно, также предположить в качестве мотива убийства — корыстный интерес. Ссора на почве раздела ценностей или подозрения в частичном утаивании денег или ценностей от сообщников… Я шел по ночному городу абсолютно свободно. Свободный человек шел по свободной земле. Я был пуст и легок. Я дышал всей грудью. Я, наконец-то отдал тот долг, который был на мне. Я пытался даже немного понять, отчего я так поступил именно так? Хотя… наверное это был не совсем я — это был простой и обычный парень. Разведчик Серега. Вот он просто не мог по-другому. Я? Я — уже зараженный толерантностью, дерьмократией, хитростью и возрастом… я скорее всего сделал бы иначе. Я мог подставить его МГБ-шникам или ОБХСС. И он бы сел. Ибо дурак. Да и сам он, скорее всего, сел бы. Богатства выставленного напоказ — не прощает никто. Но в этот момент меня там не было. Рассчитался с ним обычный русский парень по праву обычной кровной мести… Нет, поначалу я конечно планировал все по-другому. Я думал поступить «по-уму». Хотел я поступить тихо и осторожно — просто организовать «несчастный случай» и незаметно уйти. Незаметно уйти получилось. С остальным немного хуже… Он, по моему плану — запросто мог отравиться некачественными продуктами или невзначай угореть по пьяной лавочке от не вовремя задвинутого дымохода. Он даже мог очень неудачно повеситься — и умирать часа три-четыре подряд, как минимум. Бывает… Ну не рассчитал человек длину веревки…? Но вот склинило меня намертво. И все тут! Теперь-то уж чего? Как получилось — так получилось. Убийство этого «представителя власти», совершённое с особой жестокостью и цинизмом, теперь будут раскапывать очень тщательно. Ну да и флаг им в руки. Баб этот шустрик — менял как перчатки. А знала о Сереге только одна соседка. И большой вопрос, захочет ли она сообщать что-то о некоем женихе. Адрес и фамилию Серега не оставлял. Да и найдут ли ее? И докопаются ли вообще до этой истории почти полугодовой давности… МГБ-шники найдя столько улик — подельников возьмут на раз-два. А искать мифического мстителя вряд ли кто захочет. Вон сколько подозреваемых. Останется только выбить нужные показания. А это они умеют — не отнять. Тем более могут посчитать, что таким образом специально следствие старались в сторону отвести. — Наследили мы… Я несколько недоуменно посмотрел на Генриха. Я наконец стал соображать оторвавшись от своих размышлений… Мы стояли на пустыре. В моей руке оказалась маленькая фляжка. Выдохнув, я отхлебнул. Занюхал рукавом и, передав ее Семёну, поинтересовался: — С чего бы это? — Уж больно кроваво ты его «разделал». В покое не оставят. Я несколько презрительно хмыкнул: — Собака след не возьмет. А тряпки мы сейчас сожжем или утопим… Мой извращенный ум озаботился даже такой мелочью, как отпечатки обуви пригодные для идентификации. Поэтому на сапоги были надеты самопальные тряпочные «бахилы». Которые мы сейчас и собирались уничтожить. — Он тебе все рассказал? — я наконец-то озаботился настоящим. — Да-а… И схему и подробности… У них там интересная схема воровства. Четверо их было… Ну, ты как? Уже соображаешь? — Да, спасибо, — самогон, прокатившись по пищеводу, зажег успокоительное тепло в животе.