— Вот. Возьмите, пожалуйста. Вместо ремней они протягивали… два куска веревки. На такую дорогую вещь как ремень у пострадавших, вероятно не было денег. Впрочем, это было к лучшему: веревкой вязать руки удобней. — Ну вот и всё. Теперь ваши обидчики не денутся никуда, кроме Советского суда! — скаламбурил Генрих. До девчонок наконец дошло, что они в полной безопасности. Слезы полились ручьём. Две женских головки, два носика уткнулись в не такую уж широкую грудь милиционера. Прижавшиеся тугие бугорки грудей серьезно повлияли на… Генриха. Незнакомки мочили слезами синюю гимнастерку, а тот пытался стать так, что бы ни приведи Господь, юные создания не подумали о нем чего такого!!! Наконец слезы кончились, и можно было заняться избитыми парнями… У одного из них была прилично разбита голова, тут пригодился носимый по многоетней привычке индпакет. Минут через десять прибыла дежурная смена. Старшине нежные девичьи руки помогли прикрепить погоны к плечам. Парням оказали первую помощь. Через двадцать минут, весело болтая, компания из Шаца, двух миленьких девушек и медленно идущих сзади парней шагала по ночному городу…» — Тавариш мiлiцiянт! Можна мы пойдзем? — повторный вопрос подобно теплому ветерку развеял туман то ли воспоминания, то ли мечты. — Тавариш мiлiцiянт! — повторный вопрос подобно теплому ветерку развеял туман то ли воспоминания, то ли мечты. — Мечты, мечты, где ваша сладость?! Пришли менты, и сталась гадость… — продекламировал старшина поднимаясь. «Гадость» — в виде двух окровавленных трупов. Двух по сути мальчишек: одного с разбитой головой, второго заметно хромающего, прижимающего руку то к почкам, то к печени. Двух испуганных до полуобморочного состояния девушек — присутствовала в полном объёме. А мечты? Они и есть мечты. Субстанция эфемерная и логике не поддающаяся. Глава 7 Все законы подлости написаны для неудачников. Для счастливчиков написаны законы везения. — На, перевяжись, а то занесешь ещё какую гадость, — Генрих протянул хлопцу с разбитой головой индпакет. — Ну что ж. Произошедшее мне в общих чертах понятно. Заявление писать будете? — Не, ня будзем. Можна мы пойдзем? — Стрижка под ноль. Темный свитер и пиджак, видимо лидер компании, явно тяготился ситуацией и старался как можно быстрее уйти. Избитый, периодически морщась от боли, он старался держаться гордо, с долей высокомерия. Папа Шац сказал бы: «это менч»[37]. — Ну-у-у если у вас нет претензий к…, — старшина замялся, подбирая нейтральный термин, — к «лицам сохраняющим молчание», то можете идти. На будущее совет: оружие не делает человека опасным. Главное — готовность идти до конца. В вашем случае надо было не пугать выстрелами. Нужно было убивать. Ещё чуть-чуть и охота за «лохматыми сейфами» была бы удачной. Кто ж не любит поучать и умничать? Старшина тоже решил не пренебрегать возможностью. — Взломом «лохматого сейфа», шоб вы знали, урки называют изнасилование. Слушатели терпеливо слушали и молчали. Шац видел: молодняк в шоке. Могут слушать, но не слышать. — Всё идите уже — вздохнул он, и вяло махнул рукой. По улице освещенной только светом полной луны. Они двигались медленно, шли, покачиваясь — словно пьяные. Парни постариковски шаркали ногами. И это были единственные звуки на довольно оживленной днем улице. Идущая впереди девушка несколько раз оглянулась, словно вместо невысказанных слов, благодаря взглядом. На первом же проулке они свернули. — Вот шо за люди! Ни тебе спасибо, ни тебе до свидания! Кто только воспитывал этих гоев! — ворчал Генрих, почти бегом удаляясь в противоположном направлении. Причина спешить в количестве двух штук лежала на перекрестке, так и не дождавшись самого справедливого в мире сталинского суда. Но вот осложнить бытие своему убийце могла конкретно. «Неправомерное применение оружия» или ещё, какую статью прокурорские прицепят моментом. «Оно мне надо?» — здраво рассудил старшина и для начала решил удалиться подальше от места событий. «Пацаны никуда не пойдут. Значит, вычислить могут только по автомату. Наряд на КПП видел меня выходящим. Это хреново. Баллистику сделают в три сек. Надо вовращаться незаметно. Сложно. После сегодняшнего «шухера» часовые бдят… дь, во прогулялся… Сменить бы автомат. А потом: я не я, и гильза не моя…». Внимание Генриха привлекла уже вторая одинаковая по форме бумажка, висящая на столбе. Для него это было пунктиком: нечего клеить объявления, где ни попадя. Ох, и гонял же Шац у себя на участке за это. Приходил узнавать о продажах — обменах часа в три-четыре утра. А что, ночью в наряде все равно не спишь. Так и людей к порядку приучаешь, и время идет быстрее. Проходя мимо, он, привычным движением дернул за уголок листка. Тот на удивление легко подался. «Фига-сс-е свежак. Ещё мокрый!» Свет луны-фонаря позволил бы прочитать отпечатанный на машинке текст: Грамадзяне! На змену адным аккупантам прыйшли другие. Яны прымушаюць нас забыць родную мову. Яны рвуць нашае краину и аддаюць нашыя земли иншым дзяржавам. Яны нишчаць нашае багацце, нашу ниву, нашу хату. Усе адбираюць и кидаюць у калхозы. Яны кидаюць у лагера, ссылаюць у Сибир нават за тое, што мы кормим сваих дзяцей сваим хлебам, а не аддаем яго им. Яны разбиваюць нашыя семьи. Прымушаюць дзяцей адказвацца ад бацьков, братов забивать адзин аднаго. Супрацивляйцесь! Далучайцесь да партызанских атрадав! Далой комунистау! Хай жыве вольная Беларусь![38] Но читать, напрягать глаза, чтобы разобрать слабый оттиск четвертого-пятого листа «закладки»? Да и что они там напишут? Генрих как все соплеменники чрезвычайно любознателен. Но… Ночь. Чужой город. Двое убитых на сомнительной правовой базе. Время поджимает. Ещё в конце сорок второго, тогда солдат пехоты, сделал вывод читать агитки без толку. Наши: «Гитлер капут!»; ихние «Рус сдавайся!». «Твою мать! Так это ж они листовки клеили! Меня, старого опытного… э-э-э… разведчика — провели как младенца! Повелся на «мальчик-девочка»! Ё! Это ж завтра МГБ на уши поставит всех и вся. И меня вычислят в момент. Чертовы трупы. Пионеры гребаные! Меня ж посадят за недонесение. Да, Геня, вот это ты влип, так влип! Черт, что ж делать то?» Привычный к парадоксальным решениям мозг лихорадочно искал способ выкрутиться. Шац приостановился, чуть не хлопнул себя по высокому лбу и со всей возможной скоростью бросился назад по пустынным ночным улицам. По его прикидкам счет шел почти на секунды. «Только бы я не ошибся! Только бы успеть! Только бы успеть…!» Добежав до перекрестка, он первым делом бросился к ближайшему столбу и приклеил листовку. Потом кинулся к забору, к тому месту, где топтались девчонки. Лихорадочно, на коленках пополз вдоль штакетника, внимательно заглядывая в каждую щель. На четвертой или пятой выдохнул: «Не, хрен вы меня обманете! Есть!» и вытащил тоненькую пачку листовок. На секунду задумался, потом метнулся к трупу во френче. Промокнул кровью бумажки, растегнул ворот и засунул их под одежду ближе к ране. Где-то рядом уже слышались голоса неспешно приближающейся «тревожной группы». «Так, так, так… Где же, где же…!» Он, низко нагнувшись, искал, искал… «Есть! Вот он!» — схватив найденный «парабеллум», Генрих развернулся к «крепышу». Вырвал из руки «ТТ» и, как гранату зафинтилил его в дальние кусты. Вместо него вставил найденный пистолет.