Нахмурившись, сдерживая эмоции, майор уточнил: — Вы что хотите торговать порно прикрываясь нами? В душе Шац заулыбался. «Ещё один «умник» попался» У него это была дежурная шутка для осаживания много мнящих о себе. — Фу-у. Какая гадость! Товарищ майор ну и мысли у вас! На идиш порносы — заработки, не проходящие по ведомости. И он от души заулыбался. Опытный чекист, курировавший в разное время не одну сотню сексотов, видел разную реакцию этих людей. Столь радостная бурная реакция ему не понравилась. Появилось ощущение, что над ним издеваются. Не словами, стилем, формой. Но с другой стороны, учитывая мрачную славу учреждения, которое он представлял, такого по идее быть не должно. Что требовалось для вербовки? Компромат. На чем «поймали» московские коллеги данного индивидума он не знал. Для ответа на запрос прошло слишком мало времени. Ему и в голову не могло прийти о стопроцентном «охвате». Продумывая предстоящий разговор, оперативник, хотел давить на комсомольскую сознательность, а тут такое. Не до конца веря в происходящее, майор решил уточнить: — А как же комсомольская сознательность? Вы как идейный борец за победу коммунизма обязан помогать органам в выявлении врагов… — Не знаю как вы, но я, уважаю вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. И сошлюсь на его мнение. Генрих напрягся, вспоминая, и процитировал: «Подвести многомиллионные массы к коммунизму можно «не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете…» Если не ошибаюсь, том 33. Вы будете спорить с Владимиром Ильичем? Растерявшись от такой нахрапистости, Плаксин только и сумел отрицательно покачать головой. «Ну и фрукт! Оплату ему дай! Ещё и цитатами шпарит. Вот какой идиот его вербовал?» Откуда было знать майору, что от бессоницы в пересыльном пункте, Серега посоветовал читать Ленина. Генриху достался как раз 33 том. То, что у него в голове отложилась пара-тройка цитат заслуга тренированной памяти. Эта вроде бы «бесполезность» сослужит ему службу ещё не раз. «Ну что ж материальное стимулирование, так материальное. Никуда ты теперь не денешься. Хоть за деньги, хоть бесплатно».[51] — Для получения приличных, как говорите вы «порносов» — Плаксин выделил голосом последнее слово, намекая, что подъ… подначку заметил, и при случае посчитается, — надо быть не просто агентом, а резидентом. У вас самого должно быть не менее десяти информаторов. — Прошу прощения, товарищ майор, нас всего пять. Где мне их брать? — Вы что о своей группе? Не заставляйте думать о вас плохо. Задачи у вас не внутренние, а внешние. В вёске надо создать агентурную сеть. Это ваша главная цель. «Так мне надо не про своих «стучать»! Местных «окучивать»! — у старшины свалилась гора с плеч. По роду службы он иногда слышал от оперативников о наличии информаторов у «блатных». Теперь этой работой придется заняться и ему. «Ну и чего я завелся на чекиста? Знал же, что мне не только будут ставить задачи, но и требовать инфу. С Серегой договорились, что вместе придумаем как отчитываться. А тут такое! Бл…, как же получилось неудобно-то. Майор теперь будет думать, что я сквалыга…» И вот только теперь расставив точки над «и» милиционер и чекист начали совместную работу, продолжавшуюся полтора часа и почти всю пачку папирос Плаксина. Ну не курить же Генриху свои. В конце разговора Шац заметил: — И как мне всё это делать. Я по сути рядовой. На всё надо спрашивать разрешения. Майор с полминуты смотрел на него, прокручивая в голове весь разговор, принимая и приняв, наконец решение: — В связи со сложной обстановкой вы приказом назначаетесь заместителем начальника отделения по оперативной работе. — Да вы что! Ну что… Ну не люблю я отвечать за других! — старшина теперь заволновался всерьез. Плаксин отвернувшись улыбался. За «порносы» он расчитался… Глава 12 Белорусы ничего не просят у Бога, они всего дождутся. Специально для белорусов Facebook рядом с кнопками like и share поставил кнопку «потерпеть» и «потерпеть с друзьями». Сергей Гудилин. Хутор старого Язепа распологался в паре километров от вёски. Большой просторный дом, с пристроенной пуней, в мирное время обиталищем свиней. Ворота заменяли пара жердин, накладываемых на крепкие такие столбики. За заборчиком, состоявшим уже из трех тех же ошкуренных тонких стволов, росла пара слив и — гордость хозяев: старая столетняя груша. Груша была непростая. То ли кто-то в забытые времена привил, то ли так само выросло, но груши были трех разных сортов. Язик в детстве, а потом его дочка и сын любили играть в густой кроне, борясь и побеждая врагов, путешествую в дальние страны, прятались от рассерженных их шалостями родителей. В широкой развилке там даже был сооружен домик. Ну, может не совсем домик, так шалаш. А много ли надо для буйного детского воображения? Когда-то перед торцом дома, где под самой крышей было вырублено «1906», росли пышные георгины, шапки флоксов, до октября цвели астры и ноготки. Потом про цветы забыли и они, потихоньку проиграв битву за жизнь вездесущему пырею — заглохли. Напротив крылечка-ганка стоял большой сарай с навесом и стойлом для пары трудяг-коней. Ещё дальше — коровник. В торце двора распологалась птичье жилище. В правом углу приютилась летняя кухонька. На подворье нашлось место и для холодильника-погреба. Колодец находился в нескольких шагах за воротами, рядом с небольшой баней. Все хозяйство было построено из крепких сушеных бревен, теперь уже почерневших от времени и непогоды. Язеп постоял на крылечке, глядя вслед спешащим в вёску дочке с примаком. Сегодня они по его требованию пошли лесом. Так безопаснее. Бандитов самооборона совместно с «лесовиками» отогнали. А по дороге, они могли встретиться с теми, кого он остался ждать. Вчера к нему пришли люди из лесного отряда и предложили пока скрыться у них. Властям надо найти виновного в гибели милиционеров. Первый кандилат он. Скажут, что был в сговоре, арестуют. Доказать обратное, не сможет никто. Язеп отказался сразу. Если кто узнает, где он, то арестуют и дочку, и примака. А могут и вясковскую родню забрать. Так не годится. Что ж, раз уж так сложилось, придется идти в тюрьму. Дочце говорить ничего не стал. Зачем расстраивать? Сейчас у него была одна беда: никто не мог сказать: что будет с хозяйством, с хутором. Могут ведь и конфисковать. А впереди зима. У примака родня невесть где. Помогут ли? Утром сходил к сватам договорился: если будут конфисковывать, то пусть забирают скотину, птицу, рожь из схрона себе, а за это помогут Ганне уехать в город. Она молодая, образованная — отучилась в семилетке, Не пропадет. Теперь строек много. Язеп присел за стол и со вздохом посмотрел вокруг. Вся его такая длинная и короткая жизнь в этих стенах. Жизнь когда бесконечен день, а год пролетает как миг… … Только вчера отец с дядькой решили выкупить старый хутор, взяв ссуду под залог своих наделов… … Запах свежей щепы и обрезки досок, выпрошенные для строительства своего «домика» на дереве… … Боль в выпоротой заднице, после жалобы учителя: Язик курил с хлопцами. У отца была тяжелая рука… … Отца и дядку пьяных в стельку везут на телеге на мобилизационный пункт. Германская… Язеп с усилием немолодого человека поднялся, и, подойдя к Божнице перекрестясь, достал маленький сверток. Развернул. … Какое же оно слабое человеческое тело. В рукопашной не успел прикрепить штык. Ударил немецкого унтера со всего размаха стволом. Винтовку вытащить не смог. Застряла в сломанных ребрах. Как же его тогда тошнило! Хотя скотину резал без переживаний. Вот он, в платочке завернутый — его «Георгий». Заскорузлым пальцем он, почти не прикасаясь, провел по граням награды той войны, что закончилась революцией. Язек усмехнулся, вспоминая, как почти неделю пил с двоюродными братами, при возвращении в начале восемнадцатого. Поминали и отцов погибщих на Пинщине, и праздновали, что не придется до восемьдесят шестого года выплачивать ссудный кредит. Они теперь сами Хозяева!!! Какие же они были глупые. Впереди была гражданская война, где погиб на Висле старший из братов. А у него самого добавилось шрамов… Хуторянин по привычке потер плечо, чуть не разрубленное казаком. … Скорбная зима двадцатого. Похороны умершей от «испанки»[52] матери и односельчан… Глаза затуманила непривычная влага. Отец, мать, дядья… Вот они: на старом фото в самодельной рамочке. Серьезные и взволнованные от такого редкого в крестьянской семье события — фотографирования. А рядом свадебный снимок его самого и Нины, жены высватанной в вёске. Они прожили вместе больше двадцати лет. С помощью пальцев Язеп попытался сосчитать точнее и не смог. А память-водоворот снова закрутил, завертел короткую длинную дорогу — жизнь. На миг ему представилась занесенная снегом зимняя дорога. На ней, чтоб не сбиться, посталены тонкие жердочки с яркой тряпочкой наверху — вехи. События жизни далеки друг от друга как этот знак, а маленький кусочек ткани как вспышка воспоминания, что остается у человека. … Лето. Теплый вечер и он заезжает во двор. Визжащее «Бацька!!!» — несется к нему. «Забач!!!» И руки маленькой Ганки протягивающие маленького кутенка — Рудого… … Новые соседи — «осадники». Несущийся в лицо кулак бывшего унтера Войска Польского, и удовлетворение от своего «Попал по уху». Они делили тогда межу… Язеп усмехнулся. Да, тогда подрались они с соседом до крови. Как не убили друг друга? Зато потом сколько раз их гоняли бабы за совместные пьянки! Этим было никак не понять, что доброе дело или событие не обмыть с соседом — успеха не видать. Как там говорится «близкий сосед важнее дальнего родственника»? А добрую выпивку не забудешь, как и головную боль на следующий день. Хуторянин присел за дощатый скобленый стол. Подумал: «Можа наліць стосiк?» Но за горэлкой нужно идти и он, боясь вспугнуть редкую минуту беззаботного отдыха, остался сидеть, осматривая хату отрешенным от обыденности взглядом. … Тридцатые годы запомнились яростными спорами-разговорами подрастающих сынов-погодков. Появлением множества непонятных слов. Привычный крестьянский быт менялся. В жизнь врывалось новое: техника-трактора, комбайны, автомобили, самолеты. Начали применять удобрения — суперфосфат[53]. Все это было непривычное, страшащее неизведанностью. Но оно обещало более сытную жизнь, открывало перед детками горизонты иной, некрестьянской жизни. Сыновья и дочка учились теперь в новой школе. Семилетке. На двести пятьдесят детей было целых четыре учителя, окончивших педагогическую семинарию. А ещё раз в неделю к ним приходили по очереди ксенз и поп. В хате появилась полка с книгами, скрепя сердце, пришлось разрешить палить по вечерам дорогой керосин не для дела, а для чтения. И ещё непонятный расход: «газета». Но стало интереснее. Теперь о жизни вне вёски узнавали не из разговоров, а из «газеты» и «радио». Из первых рук, можно сказать. Шинки стали называться «кафейнями». По вечерам там собирались поговорить и поспорить. У молодежи была теперь своя излюбленная тема: где лучше живут в Польше или СССР. Некоторые говорили что «газеты» и «радио» врут о голоде и нищете в деревне за недалекой границей, не знали верить или нет написанному о непонятных «колхозах». Иногда шепотом сообщали, что написано в запрещенных книгах или листовках. Вновь, как в революцию стали говорить о «свободе», «капиталистах», «Великой Польше», «историческом величии Беларуси, растерзанной и разделенной агрессивными соседями». Дома к нему и к матери приставали «Вот послушай»: читали отрывки из книг Якуба Колоса, Янки Купалы. Однажды арестовали учителя. Многих старшекласников вызывали в полицию и угрожали арестом. Они с матерью стали бояться за детей. Пратически все одновясковцы не могли понять, чем властям не угодил их говор. Теперь все бумаги приходилось оформлять на польском языке. И за это приходилось платить. Старики вспоминали, что беларускую говорку запрещали при царе. Сыновья отслужили в Войске Польском. Вон они молодые красивые в мудирах с значками. Самым сильным воспоминанием стал приход первых Советов. Почему-то среди них не было ни беларусов, ни украинцев, ни поляков. Это были тяжелые годы. Рушился привычный и обыденный уклад.