За блокпостом на въезде начался город. Да, это не три прохожих в час их вёски. Он уже и забыл, как выглядят улицы с многочисленными прохожими, спешащими в этот предвечерний час по своим делам. В облуправлении их… не ждали. Пришлось побегать пока всяческие мелкие и не очень начальники разбирались кого привезли и зачем. Старшина Вацлав был на месте. Он, также как когда-то и Генрих, целую вечность назад, сидел в своей каптерке и заполнял ведомости, накладные и прочие важные бумаги. Ему были искренне рады. Горшочек сметаны и совсем немного свежего меда в подарок. Горячий чай с электроплитки в ответный дар. Встретились старые добрые приятели. И снова был неспешный разговор-воспоминание. Вот только долго посидеть не удалось. Шац потребовался Плаксину. — Пачакай яшчэ хвіліну. — И каптерщик зарылся в бумажках, перебирая их по одной, толстыми заскорузлыми пальцами. На обозрение Генриху представилась лысина в венчике соломенненых тонких волос, почти тонзура. — Вось, знайшоу. Ты паехау, а я папрасіу дзяучынак у пашпартным стале, калі будуць прыбываць жыды, дык няхай яны мне пакідаюць іх адрасы. Як раз прыбыла трэцяга дня з Вычагды адна дзяучынка. Гэта яе адрас. Там здаюць на невялікі тэрмін жыллё. И Генриху вручили неровный кусочек газеты, с написанным химическим карандашом коротким текстом. Шаца охватило чувство благодарности к этому невысокому ворчливому, но дарящему свою заботу даже малознакомым людям беларусу. — Скажите, старшина, ну что вот вам не сидится в этом медвежьем углу, Л.? Жратвы хватает, начальство не дергает, тишина и спокойствие. Сиди и не отсвечивай. Но нет, так просто сидеть им скучно. Поэтому они придумали: залезем-ка мы в грязное бельё высшего руководства! Куда, ну куда вас с Адамовичем черт несет! Вы что, не могли эту… ную спекулянтку не трогать? Ты на «барахолке» был? Там сажать не пересажать. Нет, простых спекулянтов вам мало, вам нужны со связями в верхах. Ты хоть представляешь, какие фамилии эта сучка называет? ОБХСС через пять минут спихнула её к нам, даже регистрировать не стали. О-о-ий. Как же вы умеете всё усложнять. Машина где? Небось, сломалась? Да, я угадал? Завтра большой начальник Адамович на казенном бензине будет выцыганивать внефондовые материалы по окрестностям. А если его перехватят бандиты? Ещё один теракт расследовать? Или вы уже за казенный спирт и «лесных» купили? Я тут им радистку внедряю, доброе дело со связью пробиваю, а они мне «вонючку» подсовывают! Да ещё какую. Вон начальник с замами уже час думают, что делать. Тут можно огрести так, что ваше Л. сказочным королевством покажется… Генрих стоял, потупив глаза, изображая виноватый вид. Разнос слушал вполуха. Такое бывало в его практике. Притащишь языка, а он все начальственные наметки вверх дном. Ну и начинается: с одной стороны вроде добросовестно выполнена задача, а с другой взорвана привычная рутина. Вот и не знают что делать. Для начала вставят фитиль. А потом… могут и похвалить. Но не сразу. Когда подзабудется. И посему стоять с виноватым видом лучшая тактика. И ни слова. На «сухую» запал проходит быстрее. Через пару минут его отсослали «до завтра». Привычно поправив ремень автомата, старшина рванул в сумерки вечернего города искать «сдаваемое на небольшой срок жильё»… Город жил привычной жизнью. Спешили к домашнему очагу припозднившиеся прохожие. Пропылила пара «полуторок», на недалеком частном секторе гавкали редкие собаки, уютные огоньки вечерних окон обещали сонную тишь вечернего отдыха. Ветерок утих, на чистом небосклоне ярко сияли звезды, обещая ночной заморозок. Генрих спешил. По темному времени могут не открыть, уголовники — «грабежники» заставляли быть очень осторожными. А встретиться с девушкой надо было сегодня. Где он будет завтра, кто знает? Служба. Форма и оружие произвели на хозяев, пожилую пару впечатление. Поэтому после недолгих выяснений кто и зачем Шаца впустили в маленький домик. Небольшие сени через дверь переходили в кухоньку. Слева за занавеской был закуток. Шкаф, символ былого достатка, «городская» кровать и узенький проход. «Людмила. Можно Мила» красивое имя девушки лет двадцати, может чуть больше. Кто там разберет при совсем слабом свете притушенной для экономии керосина лампы? Небольшая семья Пинсон жила в Б. то ли четыре, то ли пять поколений. Занимались огородничеством, были музыкантами и сапожниками, торговали вразнос и держали крохотную лавку. Отец Милы, Ицхак, в детстве и юности сумел получить образование и стал уважаемым в общине человеком — учителем в средней школе. Не лишенный литературного дара, писал небольшие статьи для еврейской печати. В июне сорок первого по обвинению в пропаганде национализма его арестовали и выслали вместе с семьёй в далёкую Вычегду. А потом была война. Тяжелая работа без конца и края. Плохое питание, отсутствие врачебной помощи и медикаментов. Весной этого года приговор отцу, а значит и семье отменили. Но к этому времени его уже не стало. Мама пережила отца всего на полгода. Где-то ещё был старший брат. В сорок втором, когда формировалась армия Андерса, Самуил записался поляком и был призван. От него пришло два письма и всё. Где он сейчас, жив ли, Мила не знала… За калиткой слева притулилась маленькая лавочка. На ней закутавшись в милицейскую шинель сидели молодые парень и девушка. Обнимались? Ну а как ещё это назвать? Холодно. В тепле дома разговаривать они не решились. Перегородка в одну фанерку. Зачем случайным хозяевам знать лишнее? Вот и пристроились в обнимку на крохотной дощечке. Генрих тоже в нескольких словах рассказал о себе, о службе. Естественно не самое плохое. Девушка была симпатичной, одинокой: ей так не хватало крепкого мужского плеча, ну пусть не совсем мужского. Даже если это будет плечо брата? В чем беда? Основная проблема послевоенной Беларуси — жильё. Люди ютились в землянках и времянках, бараках и коммуналках. Жили в тесноте и скученности. И ждали. Ждали большого строительства, восстановления разрушенного войной. — Знаешь Адамович, вот столь многогранно талантливой группы нет больше во всем управлении. Причем талант такой своеобразный. Вы и проявляете разные навыки: и оперативники, и следователи, а теперь ещё и судьи… Плаксин хозяйски устроился за моим столом. Аккуратным образом пристроил фуражку на краешке и не снимая перчаток принялся перебирать бумаги сложенные в разные стопки. — Ну что, Генрих Яковлевич, поведай командиру и приятелю, как ты мне устроил очередной «удачный случай». Ну, вот за что мне такое счастье? Как оно там называется «еврейское»? Генрих был смур и насуплен. Что же там такое произошло за эту пару дней, если его привез сам майор, да ещё и без любимого автомата? — Молчишь. Сергей Васильевич у вас в районе нет свободной вакансии судьи? Я с интересом смотрел на сопящего Шаца, едва не ковыряющего носком сапога пол. А что судья из него выйдет неплохой. Парень честен, с врожденным чувством справедливости. Поучится на юрфаке и будет судить. Лишнего не даст, но и за дело спросит. Меня всё сильнее распирало любопытство. Так что же он натворил? Плаксин вздохнул, подпер голову рукой и начал рассказывать. Расставшись с новой знакомой, Генрих шел в управление в романтическом настроении. По его мнению ситуация была проста и недвусмыленна. Завтра, то есть сегодня они встретяться днем и всё расставят по местам, так, как и должно быть. Боги покровительствовали сегодня то ли Шацу, то ли уголовникам, но пути их не пересеклись. «Нас утро встречает прохладой…». Небо, высвеченное ночными звездами, не обмануло. Заморозок был. Не сильный, но чувствительный, заставляющий ускорять шаг для согревания. Генрих шел быстрым шагом, почти бежал. Пока то да сё, протокол опроса, бумажная фигня. Комсомольский секретарь с его взносами. Время до обеда пролетело птицей. А теперь следовало поторопиться. Нельзя заставлять ждать девушку. Людмила ждала парня на условленном месте. Черные волнистые волосы прикрывались стареньким платочком. Светло-серое приталенное пальто подчеркивало талию, вызывая совсем не милицейские мысли. «А что очень даже симпатичная…» — к лицу старшины прилил жар от воспоминаний о вчерашних случайных и не совсем прикосновениях. — Привет! Давно ждешь? — Привет! Я почему-то боялась, что ты не придешь. Как тебе идет форма… Обменявшись ещё несколькими комплиментами, они двинулись к цели своей встречи. Попавшаяся по дороге чайная была очень кстати. Молодые люди смогли погреться и просмотреть имеющиеся у девушки бумаги… В тридцатом году учитель истории Ицхак Пинсон получил кредит и построил маленький домик… Убывая в ссылку Керен, мама Людмилы, постаралась сохранить все документы, надеясь на возвращение. И вот теперь документы были, но живущие в их доме, где сохранилась даже мебель, не хотели даже разговаривать. Ссылаясь на то, что дом получен по всем правилам от властей, как пустующий. Оставив новую знакомую в тепле чайной, милиционер пошел по соседним с нужным домом участкам, якобы проверяя наличие непрописанных. Практически все были люди новые. Приехавшие либо во время оккупации, либо после освобождения. Подтверждая право владения, ему четырежды показывали какие-то бумаги то ли «крайс», то ли ещё какой «командатур». Раздражение Генриха скачком перерастало в темный холодный гнев. Он уже знал за собой это состояние. «Твари! Твари! Твари!» — билось в голове с частотой пульса. «На нас, евреев, вешают всю гадость и зло этого мира, обвиняют в жадности и сквалыжности! А сами, чистенькие и благородные, пользуясь моментом, прихватывают нажитое честным тяжелым трудом! Твари!!!» … В доме, принадлежавшем Пинсонам, жила мать с двумя детьми: мальчиками лет восьми и десяти. Распоряжение «командатур» его даже не удивило. — Где ваш муж, на которого выписан документ? — от «добрых» людей он уже знал где, но уж очень ему хотелось услышать, увидеть «невинность». Хозяйка, узнав девушку, изливала неприкрытую ненависть. — Прапау падчас вайны, я нават не ведаю, дзе ён… — Не знаешь, сука, а я знаю. Напомнить? В сорок четвертом, в августе он добровольно, падла, добровольно — вступил в Тридцатую гренадерскую дивизию СС «Вайсрутения» и ты сама, сама, курва подстилочная, выла когда его провожала во Францию!!! Что молчишь паскуда? Думала, получила от фашистов тридцать серебренников и всё будет шито-крыто? А вот огородный овощ тебе во всю твою шкурную харю! Есть Советская власть! И тебе придется за это ответить! От избытка чувств, раздражения и злости Генрих всадил в потолок короткую очередь. — Два часа. Два часа на сборы. И не дай Бог тебе взять чужое имущество! С чем пришла, с тем и убирайся! Обе женщины были напуганы столь явным проявлением ненависти до полуобморочного состояния. На негнущихся ногах с мутными от гнева глазами Шац вышел из дома. Обернувшись, хотел ещё всадить очередь в дверь, но отходя только с силой, врезал по стене дома, и там внутри, упав, загремела какая-то кухонная посуда. Людмила, вцепившись в рукав шинели, без остановки сыпала словами, пытаясь успокоить «своего», она теперь знала что именно «своего», грозного и взрывного защитника. … Они принесли узелки и чемодан девушки не через два часа, а значительно позднее. Домик был пуст. Везде были следы поспешных сборов. Обитатели улочки к утренним событиям не остались равнодушны. Всю дорогу их провожали взгляды. Из щелочек и из-за углов. Не все они были любопытствующие. Хватало и неприязненных. Девушка боялась, что их встретят коллеги Генриха. Но он заверил её: никто никуда жаловаться не пойдет. Ибо чревато это. Милочка пунцовая от смущения сама предложила старшине остаться ночевать. Воспитание. Чертово воспитание не позволило милиционеру воспользоваться моментом… А часов в десять утра невесть откуда нарисовался злющий майор Плаксин. Загнал в машину и в сопровождении полуторки с автоматчиками привез домой, в Л. — Адамович, ты, когда последний раз газеты читал? Я в дежурке видел стопку. Так такое впечатление, что только уборщица с неё пыль стирает. «Вот гад глазастый. Всё подмечает».