Те читатели, кого интересует моя реакция на подобные события, смогут легко догадаться, что происходило в моей душе в те минуты. Мне совершенно не хочется вспоминать об этом. Я помню, что думал тогда о Раффлсе. О том, что его раскрыли, о том, что он воскрес для мира. Но только один человек знал об этом – женщина, чьё лицо ясно говорило о былой любви. Сохранит ли она его тайну? Сообщит ли он ей, где он живёт? Было ужасно думать, что наши дома так близко друг от друга, но тут же пришло понимание, как с этим быть. Он не скажет ей, где живёт. Я слишком хорошо его знал. Он убежит, как только сможет, и я с моим инвалидным креслом не должен разоблачить его. С этой мыслью я потащил чёртову коляску за ближайший угол. Затем я стал ждать – по крайней мере, я ничего так не испорчу – и через какое-то время он появился. Он передвигался быстро, и я понял, что был прав – Раффлс не стал изображать перед ней инвалида. Но, повернув за угол и увидев меня, он с радостным возгласом плюхнулся в кресло и с облегчением длинно выдохнул. – Отлично, Банни, ты всё сделал как надо! Возвращаемся в Эрлз-Корт, она, возможно, последует за мной, но не обратит внимания на инвалида в кресле. Домой, домой, домой и ни слова пока мы не доберёмся туда! Возможно, последует?! Эта женщина, в длинном плаще с капюшоном, настигла нас прежде, чем мы миновали домики на южной стороне площади. Но она даже не взглянула на нас, и мы увидели, как она благополучно повернула к Эрлз-Корту, а не в сторону наших скромных домов. Раффлс дрожащим голосом поблагодарил всех богов и через пять минут мы были уже в квартире. В этот раз Раффлс наполнил наши стаканы и нашёл сигареты, и впервые (и единожды за всё время моего знакомства с ним) он осушил свой стакан одним глотком. – Ты не видел ту сцену на балконе? – спросил он наконец. И это были его первые слова после того, как женщина прошла мимо нас. – Ты имеешь в виду, когда она вошла? – Нет, когда я спускался. – Не видел. – Я надеюсь, никто этого не видел, – сказал Раффлс искренне. – Не сказал бы, что мы были вылитые Ромео и Джульетта, но ты, Банни, пожалуй, выразился бы именно так! Он уставился на ковёр с такой кислой миной, какая только может быть у влюблённого. – Старое пламя? – спросил я осторожно. – Замужняя женщина, – простонал он. – Это я понял. – Но она всегда ей была, Банни, – изрёк он с сожалением. – Вот в чём беда. И это определяет всё! Я понимал его, но не мог взять в толк, как это может повлиять на нас здесь и сейчас. Он ведь смог улизнуть от неё. Разве мы не видели её, идущей по ложному пути? В будущем следует проявлять двойную осторожность, но для немедленного беспокойства причин нет. Я процитировал фразу Теобальда, но Раффлс даже не улыбнулся. Его глаза были опущены всё это время, а когда он взглянул на меня, я понял, что говорил с глухим. – Ты знаешь, кто она? – спросил он. – Не Ева. – Жак Сайар, – ответил он так, будто это всё объясняло. Но имя оставило меня равнодушным. Я слышал его, но на этом всё. Мне было жаль своего невежества, но я предпочитал литературу любому другому искусству. – Ты наверняка знаком с её картинами, – продолжил Раффлс терпеливо, – но, полагаю, ты считал, что художник – мужчина. Её работы понравились бы тебе, Банни. Тот жизнерадостный рисунок над буфетом сделан её рукой. Иногда её дерзают выставить в Академии, иногда избегают. У неё своя студия на этой же площади. Раньше они жили рядом с Лордс. В моей памяти медленно всплывали смутные воспоминания об отражениях нимф в лесных озёрах. «Конечно!» – воскликнул я и добавил что-то об «умной женщине». Раффлс аж подскочил. – Умная женщина! – презрительно усмехнулся он. – Если бы она была лишь умной, я бы чувствовал себя в полной безопасности. Умные женщины не могут забыть о своём уме, они используют его так же плохо, как пьяный мальчишка, и примерно настолько же опасны. Я не назову Жака Сайара умной в том, что не касается её искусства, как не назову её женщиной. Она делает мужскую работу под мужским именем, имеет волю десяти самых храбрых людей, которых я когда-либо знал, и я не постыжусь сказать тебе, что боюсь её больше, чем любого другого человека на Земле. Я порвал с ней однажды, – мрачно проговорил Раффлс, – но я знаю её, как никто другой. Если бы меня спросили, с кем в Лондоне я менее всего хотел бы столкнуться, я бы назвал Жака Сайара. То, что он никогда раньше не называл её имя в моем присутствии, было столь же характерным, как и сдержанность, с которой Раффлс говорил о своих прошлых отношениях и даже о содержании их разговора в гостиной. Это был для него вопрос принципа и именно, тот, который мне нравится вспоминать. «Никогда не рассказывай ничего о женщине, Банни», – говаривал он. И он вновь сказал это сегодня вечером, но с таким внутренним усилием, как будто его рыцарственность подвергается тяжкому испытанию. – Именно! – подхватил я. – Если не хочешь, чтобы выдали тебя. – Ты прав, Банни! В этом-то и… Его слова сорвались с губ, и их было уже не вернуть назад. Я попал в яблочко. – Значит, она угрожала тебе, – понял я. – Верно? – Я этого не говорил, – ответил он холодно. – И она жена этого клоуна! – продолжал я. – Почему она за него вышла замуж, – пробормотал Раффлс, – для меня настоящая загадка. – Так обычно и бывает, – сказал я, наслаждаясь своей неожиданной ролью мудреца. – Она южных кровей? – Испанка. – Тогда она будет настаивать, чтобы ты сбежал с ней, старина, – пришёл я к выводу. Раффлс, ходивший по комнате, на миг остановился. Да, она уже начала донимать его этим! Удивительно, насколько догадливым может быть любой дурак в делах своего друга. Но Раффлс возобновил своё хождение без единого слова, и я вернулся к теме, которая казалась мне менее опасной. – Значит, ты послал её в Эрлз-Корт, – задумчиво произнёс я и он, наконец, улыбнулся. – Тебе будет интересно услышать, Банни, – начал он, – что я теперь живу в «Семи циферблатах», а Билл Сайкс и в подмётки мне не годится. Стоило ей щёлкнуть пальцами и моё старое полицейское досье выплыло бы на свет, но оно не идёт ни в какое сравнение с тем, что я наплёл ей о своих текущих делах. Я поведал ей, что упал так низко, как только можно упасть. Я проводил ночи в парках и воровских притонах «Семи Циферблатов». Если я и был прилично одет, то лишь потому, что я украл костюм в долине Темзы прошлой ночью. Я возвращался в свою берлогу, когда пустая площадь и её открытое окно стали для меня непреодолимым искушением. Ты бы слышал, как я умолял её позволить мне идти своим путём в объятия дьявола. Я клялся, что моим финалом станет падение в преисподнюю. – Ну ты и наплёл, – прокомментировал я. – Это было необходимо тогда и дало результат. Она позволила мне уйти. Но в последний момент она сказала, что не верит, что я грешен настолько, насколько считаю, а после этого состоялась та сцена на балконе, которую ты пропустил. И на этом всё. Я не мог не сказать ему, что он отделался намного легче, чем того заслуживал за то, что вошёл туда. В следующий момент я уже жалел о своих словах. – Если отделался, – с сомнением проговорил Раффлс. – Мы слишком близкие соседи, и я должен изображать из себя неподвижного под пристальным надзором старины Теобальда. Полагаю, мне лучше залечь на дно и ещё раз поблагодарить богов за то, что они на время сбили её с моего следа. Мы продолжили обсуждать столь животрепещущую тему, но через несколько минут звук электрического звонка заставил нас резко умолкнуть. – Это доктор? – спросил я с надеждой, мысленно содрогаясь от ужаса. – Всего лишь один звонок. – Тогда почтальон? – Ты же знаешь, что он стучит в дверь и никогда не приходит в это время. Звонок снова подал голос, но теперь он и не думал замолкать. – Иди, Банни, – сказал Раффлс решительно. Его глаза сверкали. На губах застыла решительная улыбка. – И что мне сказать? – Если это леди, то проводи её сюда. Это была та дама, всё ещё в своём вечернем плаще, с её прекрасной копной тёмных волос под капюшоном, с сердитым лицом и презрением в глазах. Вблизи она была даже красивее, чем я думал, и её красота была красотой уверенной женщины, но её злость застала меня врасплох, когда я подошёл к двери. Наш коридор был довольно узким, как я часто говорил, но я не рискнул преградить путь этой женщине, хотя она не удостоила меня и словом. Я был даже рад вжаться в стену, когда эта воплощённая ярость прошелестела мимо меня в освещённую комнату с открытой дверью. – Значит, вот оно – твоё воровское логово! – вскричала она с убийственной насмешкой. Я стоял на пороге и Раффлс взглянул в мою сторону, высоко подняв брови. – Конечно, в прошлом у меня были дома и получше, – произнёс он, – но тебе не нужно называть мою квартиру абсурдными именами перед моим человеком. – Тогда отправь своего «человека» заняться делом, – ответила Жак Сайар с неприятным ударением на слове «человек». Но когда дверь была закрыта, я услышал, как Раффлс уверял её, что я ничего не знаю, что он настоящий инвалид, который был охвачен внезапным безумным искушением, и всё, что он рассказал ей о своей жизни, было ложью, чтобы скрыть своё местонахождение, но во всём, что он говорит теперь, она может убедиться, не покидая этого здания. Как оказалось, она уже всё выяснила, заглянув сначала к привратнику. И мне думается, ей было всё равно, какая из этих историй правдива. – И ты подумал, что я могу пройти мимо тебя, когда ты в инвалидном кресле, – произнесла она, – в тот раз или в любой другой, не ощутив всем сердцем, что это ты! II – Банни, – обратился ко мне Раффлс, – мне ужасно жаль, старина, но тебе придётся уйти. Прошло несколько недель с момента первого внезапного визита Жака Сайара, но было много других в разное время дня, в то время как Раффлс был вынужден как минимум однажды посетить её студию на соседней площади. Эти вторжения поначалу забавляли его и доставляли мне намного меньшее беспокойство, чем он предполагал. По его словам, у этой женщины были добрые намерения, в конце концов ей можно доверять, она способна сохранить его тайну. Однако для меня было очевидно, что Раффлс ей не доверял, и что его притворство в этом вопросе было преднамеренным, чтобы скрыть, насколько он находился в её власти. Иначе не было бы никакого смысла скрывать что-либо от единственного человека, который владел тайной его личности. Но Раффлс считал, что стоит потратить время на то, чтобы держать Жака Сайара в заблуждении относительно его здоровья, в чём ему невольно помог доктор Теобальд, который действительно подтвердил, что я являюсь медбратом и, как и сам доктор, ничего не знаю о прошлом господина Матурина. «Так что тебе не о чём беспокоиться, Банни, – заверил Раффлс, – она думает, что ты ничего не знал тем вечером. Я же говорил тебе, что она не отличается умом в других сферах жизни. Но какая у неё сила воли!». Я сказал Раффлсу, что он правильно поступил, что не впутал меня в это, но кажется, что мы пытаемся завязать мешок, из которого уже сбежала кошка. В ответ он признался, что с такой женщиной всегда нужно быть настороже. Вскоре после этого разговора Раффлс, выглядевший не лучшим образом, отступил на последнюю линию обороны, а именно на свою кровать. Я не сразу понял, к чему эти ухищрения, но позже убедился, что некоторый смысл в них, определённо, был, поскольку мне было сравнительно легко не впустить даже Жака Сайара в его спальню, ссылаясь на строгий запрет доктора Теобальда и, доверяя моему положению в доме, она отступала. И мы могли прожить ещё один день в мире и покое. Затем стали приходить письма от неё, доктор навещал Раффлса всё чаще и наконец последовало моё нежданное увольнение, которое требовало разъяснений. – Уйти? – эхом отозвался я. – Куда? – Это всё осёл Теобальд, – объяснил Раффлс. – Он настаивает. – На том, чтобы я ушёл насовсем? Он кивнул.