– Нам конец, – прошептал Раффлс, и мы покорно устроили из веранды, на которую так не вовремя выскочили, роскошный буфет. У меня не хватило смелости поднять на него глаза и прошло немало времени, прежде чем офицер нарушил молчание. – Уэм Вар! – пробормотал он с почтением. – И Лонг Джон из Бен-Невиса! Первая капля достойной выпивки за всё время этого смертоносного шоу! Из какого вы отряда? Я ответил. – А теперь назовите свои имена. Охваченный смятением, я назвал своё настоящее имя. Раффлс отвернулся, как будто огорчённый до глубины души потерей нашей добычи. Офицер встревожено изучал его полупрофиль. – Назовите ваше имя! – настойчиво повторил он. Но странная интонация его низкого голоса ясно говорила, что он уже понял, кто стоит перед ним. Раффлс прямо посмотрел ему в глаза и односложно подтвердил его догадку. Я ждал, пока кто-то из них заговорит и наконец это сделал капитан Беллингем. – Я думал, что вы мертвы. – Как видите, это не так. – Но вы вновь играете в свои старые игры! – Нет, – воскликнул Раффлс, и такой его тон был для меня в новинку. Я редко слышал, чтобы кто-то был столь возмущён. «Да, – продолжил Раффлс, – это краденый алкоголь, дурные привычки взяли верх. Вот что вы думаете, Питер… извините – сэр. Но к тому, что происходит на поле брани, это не имеет ни малейшего отношения! Мы здесь играем в ту же игру, что и вы, прия… сэр. Множественное число в его фразе заставило капитана бросить на меня презрительный взгляд. «Не тот ли это паренёк, которого арестовали, когда вы бросились в море?» – уточнил он, возвращаясь к протяжной манере разговора. Раффлс подтвердил это, а после дал страстную клятву, что мы пришли сюда в качестве добровольцев и только. В его искренности нельзя было усомниться, но взгляд офицера уже вновь был устремлён на бутылки. – Только посмотрите на них, – пробормотал он, и взгляд его подёрнулся поволокой. – А у меня в палатке есть сифон от Спарклетс, – он вздохнул. – Чтобы через минуту были там! Ни Раффлс, ни я не проронили ни слова. Затем Беллингем объяснил мне, где находится его палатка, и, добавив, что наше дело требует серьёзного рассмотрения, сделал в ту сторону несколько шагов. – Бутылки приносите с собой, – бросил он через плечо, – и советую спрятать их так же, как раньше. Несколькими ярдами дальше ему отсалютовал какой-то кавалерист, который проводил нас злобным взглядом, когда мы последовали за капитаном со своей добычей. Это был наш капрал Коннал, и мысль о нём заставила меня отвлечься от доблестного капитана, который в тот день присоединился к нашей дивизии с подкреплением. Мне Беллингем решительно не понравился. В своей палатке он добавил газированной воды в наше виски и оставил нам всего пару бутылок, когда мы уходили. Смягчённый спиртным, из-за долгого отсутствия которого мы все быстро охмелели, наш офицер вскоре был убеждён в том, что мы честные солдаты, и пятьдесят минут из того часа, который мы провели с ним, он и Раффлс без перерыва обсуждали крикет. На прощание они даже пожали друг другу руки, всё благодаря чудодейственному эффекту Лонг Джона на капитана. Но мне этот сноб не сказал ни единого слова. И теперь возвращаюсь к висельнику, который всё ещё являлся капралом нашего отряда. Прошло совсем немного времени, прежде чем желание Раффлса исполнилось, и предатель получил по заслугам. Мы возобновили наше продвижение, точнее, нашу скромную часть в масштабной операции окружения, которая тогда проводилась, и вновь оказались под сильным обстрелом, когда Коннала ранили в руку. Это было довольно странное ранение во многих отношениях и никто, кажется, не видел, как это произошло. Кость не задело, но рана была столь кровавой, что хирург не сразу обнаружил те особенности, которые впоследствии убедили его в том, что капрал сам нанёс себе травму. Пострадала его правая рука, поэтому он не мог быть на передовой, но и в полевой госпиталь его не определили, поскольку рана была не слишком серьёзной. Тогда Коннал сам вызвался ухаживать за нашими лошадьми, которых мы держали подальше от боевых действий в овраге. Они оказались там следующим образом: в то утро мы получили по гелиографу приказ оказать поддержку Канадским конным стрелкам, а когда прибыли на место, обнаружили, что противник успел к нему отлично пристреляться. Для людей были окопы, но поблизости не нашлось лучшего места, чтобы укрыть лошадей, чем длинный узкий овраг, который тянулся от наших позиций к линиям буров. Я и ещё несколько наших сломя голову погнали их туда под вой картечи и свист пуль. Помню, как солдат рядом со мной был убит снарядом со всей упряжкой, но мы продолжали мчаться, оставляя позади мешанину из разлетавшейся сбруи, рваного лошадиного мяса и клочьев окровавленного хаки. Помню и маленький красный флажок, до смешного похожий на те, что обозначают лунки в гольфе, но здесь он отмечал единственный пологий вход в крутой овраг, и потому я остался жив, за что я очень ему благодарен. В тот же вечер Коннал с несколькими другими легкоранеными помощниками приступил к исполнению добровольно взятых обязанностей, для которых отлично подходил, поскольку хорошо знал лошадей и эту страну. Тем не менее он умудрился потерять трёх или четырёх превосходных боевых коней в первую же ночь. Вечером следующего дня, когда я забылся тяжёлым сном после целого дня перестрелки, Раффлс разбудил меня. – Я понял, в чём дело, Банни, – прошептал он, – мы должны разоблачить его ещё до утра. – Коннала? Раффлс кивнул. – Знаешь, что случилось с теми лошадьми прошлой ночью? Он сам отпустил их. – Не может быть! – Я уверен в этом, – произнёс Раффлс, – как если бы видел своими глазами, а если он и сегодня провернёт подобное, мы будем там. Я могу в деталях рассказать тебе, как это случилось. Коннал настаивал, что будет один на своей стороне оврага и, конечно же, это сторона – ближайшая к бурам. Он отсылает своих помощников на другой конец спать – мне это рассказал один из них – а второе приглашение им и не нужно. И сегодня я надеюсь увидеть, что он делает дальше. – Это кажется почти невероятным, – пробормотал я. – Перед Рождеством в Ледисмите была похожая история, тогда в полку лёгкой кавалерии кто-то подсыпал яда в кормушки, а два добрых друга сделали с тем подонком то же, что собираемся сделать мы. Остальное – забота расстрельной команды. Вот мерзавцы! Они лучше других знают, что человек в седле в этих землях опаснее группы пехотинцев. Но наш красавец переплюнул отравителя – он умышленно теряет лошадей. Я готов съесть свою шляпу, если то, что прошлой ночью пропало у нас, не появилось у врага! Банни, мы должны взять его с поличным. Возможно, нам придётся следить за ним всю ночь, но разве выигрыш не оправдает усилий? Стоит упомянуть, что на этом участке противник превосходил нас силой и был настроен не менее воинственно, чем мы. Их солдаты были отважны и опытны, что не всегда можно сказать об их командирах. Мы находились практически в равном положении и целыми днями упорно пытались вытеснить друг друга. Те, кто понял, о каких событиях войны я говорю, вряд ли забудут, к чему это привело. Между тем, накануне очередной ежедневной битвы Раффлс и я должны были встать на пути предателя, который по-прежнему находился при лошадях в овраге. План Раффлса состоял в том, чтобы провести разведку местности, а после занять позицию для наблюдения, с которой мы могли бы легко следить за Конналом и наброситься на него, если возникнет такая необходимость. В конце концов такое место нашлось – мы затаились за кустами, сквозь которые могли смотреть вниз, в овраг, где стояли наши драгоценные кони, а рядом с ними, конечно же, сидел, покуривая трубку, наш раненый капрал. На плечах его был плащ, а на коленях что-то поблёскивало. – У него револьвер Маузер, – прошептал Раффлс. – Но он не сможет его использовать против нас – мы либо схватим его, прежде, чем он нас обнаружит, либо просто доложим о его предательстве. Это будет легко доказать, когда мы в этом убедимся, но мне бы хотелось схватить его своими руками. Луна клонилась к западу. Тени становились всё чётче и темнее. Капрал всё время курил, а голодные лошади делали то, чего я никогда раньше не видел – они жевали хвосты друг друга. Я привык спать под открытым небом, под этим усыпанным алмазами куполом, который кажется ещё огромней и величественней над этими широкими просторами. Я лежал, слушая лошадей и множество странных звуков вельда, которые я даже не знаю, как назвать, в то время как Раффлс продолжал наблюдение. «Одна голова лучше двух, – сказал он, – когда ты не хочешь, чтобы её увидели». Пока один наблюдает, другой мог поспать. И не моя вина, что только это я и делал – Раффлс доверял только своим глазам. А когда он наконец разбудил меня, препираться было некогда. Мгновение назад, как мне казалось, я смотрел вверх на звезды и слушал чудесные мирные звуки природы, а теперь небо стало пустым и серым, каждая кость в моём теле была словно загипсована, а передовые пикеты уже начали свою предрассветную перестрелку. Пока что это были отдельные редкие выстрелы, однако свист пролетевшей рядом пули или крошечная вспышка на синеющем в полумраке склоне холма были неприятным напоминанием, что мы представляем собой неплохую мишень. Но Раффлс не обращал внимания на их огонь, сквозь кусты он указывал вниз, туда, где капрал Коннал, стоя спиной к нам, выгонял очередного коня из устья оврага в сторону бурских окопов. – Это уже третий, – прошептал Раффлс, – но это первый, которого я разглядел отчётливо, потому что он ждал самого тёмного времени перед рассветом. Этого достаточно, чтобы взять его, но нельзя терять время. Готов ползти? Я потянулся и сказал, что готов, но я в душе я желал, чтобы это было не так рано утром. – Тогда крадёмся как кошки, пока он нас не услышит, а затем набросимся на него. Он уже убрал свой револьвер и не должен успеть даже прикоснуться к нему. Хватай его левую руку и виси на ней, как бульдог, остальное сделаю я. Готов? Тогда пошли! И за меньшее время, чем звучит эта фраза, мы достигли края оврага и обрушились на мерзавца, прежде чем он успел обернуться. Тем не менее, в течение нескольких мгновений он сражался, как дикий зверь, брыкаясь и пинаясь, он сбил меня с ног, но я чётко следовал полученным указаниям и прилип к его левой руке, как пиявка. Вскоре он прекратил сопротивление. Задыхаясь и сквернословя на своей чудовищной смеси провинциального говора и картавости, он потребовал объяснений. Что это мы затеяли?! Что он сделал?! Раффлс стоял позади капрала, заведя его правую руку за спину и заломив запястье. Он коротко объяснил суть дела. Коннал узнал его голос и понял, наконец, кто на него напал. – Так это вы двое! – взревел он и просиял. Он больше не пытался освободиться, перестал проклинать нас и вдруг неожиданно тихонько хихикнул. – Отлично, – продолжил он, – вы оба лживые ублюдки, но я знаю ещё кое-что о вас, так что вам лучше отпустить меня. У меня по спине пробежал холодок, а Раффлса я никогда не видел столь ошеломлённым. Должно быть, его хватка на миг ослабла, потому что наш пленник вновь предпринял отчаянную попытку вырваться, но мы скрутили его крепче прежнего, и вскоре я увидел, как он позеленел от боли. – Вы мне руку сломаете! – закричал он. – Тогда не брыкайся и скажи нам, кто мы, по-твоему. Он прекратил сопротивление и назвал наши настоящие имена. Но Раффлс настаивал на том, чтобы он рассказал, откуда ему это известно, и улыбнулся, как будто уже знал ответ. Я был ошарашен. Этот чёртов пёс последовал за нами в тот вечер до палатки капитана Беллингема. Остальное для такого ловкого шпиона, каким он, несомненно, был – как говорится, дело техники. – А теперь отпустите-ка меня, – произнёс он тоном хозяина положения и, признаюсь, мне трудно было с ним не согласиться. – Я хочу видеть, как тебе вынесут приговор, – яростно прорычал Раффлс. – Тогда приговорят и тебя, это твоё самоубийство, мой дерзкий уголовник. Раффлс – грабитель! Раффлс – вор в светском обществе! Совсем не мёртв, более того, живёт и процветает. Отправить его домой и влепить ему четырнадцать лет тюряги, наверняка это ему понравится! – Но сперва я смогу насладиться тем, как тебя расстреляют, – парировал Раффлс, сквозь зубы, – и это сделает мой тюремный срок вполне терпимым. Вперёд, Банни, отведём эту свинью в лагерь и покончим с этим. И мы отвели его, он то проклинал нас, то уговаривал, то пытался бороться, то злорадствовал, то просто выл. Но Раффлс ни на миг не дрогнул, хотя лицо его выражало безмерную печаль – этот образ навсегда впечатался в моё сердце. Я помню, был момент, когда я сам, пусть и не ослабляя хватки ни на секунду, присоединился к просьбам нашего пленника. Раффлс даже не ответил мне. Клянусь, тогда я думал только о его благополучии. Я думал только о его посеревшем лице, какого мне не доводилось видеть ни прежде, ни потом. – Мы проверим то, что вы сообщили, – сказал командир, когда конвой увёл Коннала. – А есть ли правда в том, что сообщил он? – Он сказал абсолютную правду, сэр. – И что печально известный Раффлс все эти годы был жив и вы на самом деле он? – Да, это я, сэр. – А что вы делаете здесь, на фронте? Мне почему-то показалось, что Раффлс вот-вот улыбнётся, но его сжатые губы не дрогнули, а лицо осталось таким же пепельно-бледным, каким оно стало ещё в овраге, когда Коннал произнёс его имя. И лишь глаза его загорелись при последнем вопросе. – Воюю, сэр, – ответил он так же просто, как и любой солдат. Командир лишь склонил седую голову и ничего не сказал. Он знал жизнь не по учебникам, наш генерал, и всегда поступал по-своему, за что мы его и любили. Уверен, что и он любил наш неотёсанный, буйный, но отважный корпус, носивший его имя. Однажды он сказал, что знает что-нибудь о большинстве из нас. Должно быть, слышал и о некоторых деяниях Раффлса. Но он лишь качнул головой. – Вы знали, что он выдаст вас? – спросил он после долгой паузы с лёгким кивком в сторону охраняемой палатки. – Да, сэр. – Но вы подумали, что дело стоит того? – Я подумал, что это необходимо, сэр. Генерал замолчал, барабаня пальцами по столу в глубокой задумчивости. Затем он поднял взгляд на нас и сообщил своё решение, за которое мы ещё больше полюбили его. – Я во всём тщательно разберусь, – объявил он. – И лично поговорю с офицером, имя которого было здесь упомянуто. А пока вы можете продолжить… воевать. IV Капрал Коннал заплатил за своё преступление прежде, чем солнце поднялось над занятым врагами холмом. Против него, кроме нашего прямого свидетельства, было много косвенных улик, так что после короткого разбирательства и ещё более кратких формальностей негодяя наконец расстреляли. И это было единственным хорошим событием в тот день, который начался для нас сидением в кустах над оврагом, а к полудню настал мой черёд. На предыдущих страницах вы не найдёте упоминания о ране, которая оставила меня хромым на всю оставшуюся жизнь, потому что я не хотел говорить о ней до нужного момента. Вскоре вы и сами поймёте, почему я не торопился описывать данный инцидент. Раньше я думал, что шрамы, полученные на службе своей стране – лучший трофей, которым может гордиться мужчина. Но взгляд на свой шрам удручает меня каждое утро. В частности потому, что я не успел быстро найти укрытие, с чем – к вящему моему стыду – весь наш маленький, но стойкий отряд справился превосходно. Пуля прошила бедро навылет, пробив кость, но, к счастью, не задела седалищный нерв, поэтому было не так больно, как могло бы, однако достаточно, чтобы превратить меня в светло-коричневую кучку. Переползая по-пластунски, мы хотели взять холм, чтобы улучшить свою позицию, но тут огонь противника стал столь плотным, что несколько часов мы не могли двинуться – ни вперёд, ни назад. Но не прошло и минуты, а Раффлс уже был рядом со мной, чудом избежав пуль, свистящих над нами, и не успел я опомниться, как он уже оттащил меня за камень и перевернул на спину, опускаясь на колени и разматывая бинт. Я умолял его не высовывать головы и прижаться к земле, но он ответил, что наши судьбы ведомы лишь богам и на какой-то момент его тон изменился до неузнаваемости, как изменилось его лицо сегодня утром. Однако, чтобы угодить мне, он чуть пригнул голову, а когда сделал всё, что может сделать один товарищ для другого, воспользовался укрытием, которое нашёл для меня. И вот мы лежим рядом в вельде, под слепящим солнцем и шквальным огнём… Наверное, мне следовало бы описать, как видит этот вельд раненый, когда всё плывёт и мерцает в глазах. Но когда я, стараясь припомнить, закрываю глаза, всё, что всплывает в памяти – это напряжённое загорелое лицо Раффлса, всё ещё чуть более бледное, чем обычно. Вот он быстро прицеливается и стреляет, вот вглядывается вдаль, чтобы понять, попал ли, брови подняты, глаза широко раскрыты. Иногда он поворачивался ко мне, чтобы сказать пару слов, которые заставляли меня усмехнуться бледными губами. Он не переставал говорить, и я знал, что он делает это ради меня. Ведь я, представьте себе, не мог видеть ничего, кроме Раффлса. Он и был для меня всей битвой тогда… А сейчас, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что он для меня – вся война. – Как насчёт сигареты? Это взбодрит тебя, Банни. Нет, для такого случая я приберёг вот эти, в серебряной бумаге. Вот, прикури… Итак, Банни достаётся Салливанз! Честь и хвала отважному кролику! – Да уж, меня действительно подстрелили как кролика, – сказал я, выпуская одинокие облачка в синеву неба и желая, чтобы они подольше продержались. Меня лихорадило, и я перестал чувствовать простреленную ногу. – Погоди-ка, – сказал Раффлс, морщась, – там один в серой шляпе глубоко засел, хочу добавить её к своим трофеям в знак мести… Вот! А нет… нет! Нужно целиться чуть выше. Чёрт! Патроны кончились. Как тебе Салливанз, Банни? Наверное, лучше и быть не может – курить его в вельде с дыркой в ноге!