– Ты не пойдёшь один, – заявил я твёрдо. – Хорошо, мы решим. Решим прямо сейчас, – ответил Раффлс, поднимаясь. – Погаси свет, мне нужно посмотреть. Спасибо. Да, подожди секунду… вот так! Он уходит, я пойду за ним! Но я загородил собой выход. – Я не отпущу тебя одного. – Ты не можешь пойти со мной в пижаме. – Вот почему ты заставил меня переодеться! – Банни, если ты не отойдёшь в сторону, мне придётся отодвинуть тебя. Я уже сказал, что это шоу только для меня. И я через час буду здесь! – Даёшь слово? – Клянусь всеми богами. Я уступил. Да и как можно было не уступить? Он хоть и выглядел теперь иначе, чем прежде, но Раффлс слишком непредсказуем, и я не мог допустить, чтобы он применил силу ко мне. Пожав плечами, я дал ему пройти и пожелал удачи, а после побежал в его комнату и встал у окна. Мужчина в необычном плаще и ботинках достиг конца улицы, где ненадолго остановился, словно колеблясь, что дало Раффлсу возможность увидеть, куда он повернул. Раффлс лёгкой походкой последовал за ним и уже подходил к углу, когда я обратил внимание, что эта походка, одновременно небрежная и насторожённая, сама по себе могла выдать, кто он, она, как ничто другое в нём, была узнаваема. Внезапно на другом конце улицы появился ещё один прохожий. Это был одутловатый мужчина, на котором было пальто с каракулевым воротником, слишком тёплое для нынешней погоды, и чёрная шляпа с широкими полями, так что мне сверху его лицо не было видно. При ходьбе он шаркал, сами его шаги были короткими и тяжёлыми, как у страдающего ожирением пожилого мужчины. Внезапно он остановился прямо под нашим окном. Я мог бы бросить шарик в середину его чёрной войлочной шляпы. Затем, как только Раффлс скрылся за углом, даже не обернувшись, тучный незнакомец поднял обе руки и лицо. Я увидел пышные белые усы, похожие на летящую чайку, в точности как описал их Раффлс, и понял, что передо мной его заклятый враг собственной персоной – граф Корбуччи. Я не стал рассуждать обо всех тонкостях схемы, которую я только что увидел, где прислужник графа оказался всего лишь приманкой, тогда как настоящий охотник следовал за своей добычей. Граф прибавил шагу, а я напялил первую попавшуюся одежду, как на пожаре. Если граф идёт за Раффлсом, тогда я последую за ним, образуя полуночную процессию через весь город. Но, оказавшись снаружи, я не обнаружил ни следа Корбуччи и даже когда я свернул на Эрлз-Корт, его нигде не было видно. Единственным, кто стоял на тротуаре этой длинной улицы, был мой естественный враг, выглядевший как восковая фигура с мерцающей бляхой на поясе. – Офицер, – выдохнул я, – вы видели здесь пожилого джентльмена с большими седыми усами? Молодой неоперившийся констебль пристально посмотрел на меня, удивлённый моим вежливым обращением. – Сел в двуколку, – ответил он после долгой паузы. Двуколка! Это значит, что он не следует за ними на своих двоих, тогда не ясно, что он задумал. Но я должен был что-то предпринять. – Он мой знакомый, – объяснил я, – и я хочу нагнать его. Вам случайно не удалось услышать, какое место он назвал, когда садился? Резкий отрицательный ответ последовал от полицейского. Если мне когда-нибудь доведётся участвовать в вооружённом ограблении, я точно знаю, какого именно представителя столичной полиции я хотел бы видеть своим противником, револьвер против дубинки. Если я не мог следить за графом, то в моих силах было, по крайней мере, нагнать Раффлса и пособника Корбуччи. Приняв решение, я остановил первый же кэб, который попался мне на глаза. Я обязан был рассказать Раффлсу о том, что видел. Улица была длинной, и он вышел всего несколько минут назад. Я следил за обеими сторонами дороги, осматривая всё тщательно, но Раффлса нигде не было до самого конца улицы. Затем я попробовал Фулхэм-роуд, сначала на запад, затем на восток и в конце концов поехал домой в пустую квартиру. Я заплатил кучеру и только на лестнице понял, как неосмотрительно поступил. Раффлс не стал бы останавливаться у самого дома, я надеялся, что он не опередил меня. Он сказал, что вернётся через час. Неожиданно я вспомнил об этом и подумал, что время давно вышло. Но в квартире никого не было, всё оставалось в том виде, в котором было, когда я выходил. Даже слабый свет, который обрадовал меня, когда я повернул в своём кэбе в сторону дома, оказался всего лишь непогашенным мной второпях светильником в коридоре. Невозможно передать, что я пережил той ночью. Большую её часть я провёл, перевесившись через подоконник, прислушиваясь к каждому шороху, ловя любые шаги, любой колокольчик кэба вдалеке и всё напрасно, я видел лишь незнакомцев, которые редко появлялись на нашей улице. Тогда я стал слушать у входной двери – он ведь мог пройти через крышу. В конце концов кто-то действительно прошагал по ней. Было уже утро, и я резко распахнул дверь перед самым носом молочника, который побелел от испуга так, будто я окунул его в его же собственную бадью. – Вы поздно, – прогремел я первое, что могло хоть как-то оправдать моё волнение. – Простите, – его голос дрожал от негодования, – но я пришёл даже на полчаса раньше своего обычного времени. – Тогда я прошу вашего прощения, – извинился я, – но сегодня господин Матурин никак не мог заснуть и я просидел несколько часов, дожидаясь молока для того, чтобы подать ему чашечку чая. Эта выдумка (достойная самого Раффлса) принесла мне не только прощение, но и явное сочувствие с его стороны, проявление которого почти входило в его рабочие обязанности. Добряк заявил, что ночь, проведённая у постели больного, и вправду отражалась на моем лице, отчего я мысленно похвалил себя за такую спонтанную, но точную ложь. Но, рассуждая здраво, я, скорее, должен отдать должное своим инстинктам, а не особому таланту. При этой мысли я вновь вздохнул, осознав, что Раффлс и правда сильно влияет на меня и неизвестно в чём ещё это проявляется! Моё наказание не заставило себя долго ждать, не прошло и часа, как дверной колокольчик властно прогремел дважды, а на пороге оказался доктор Теобальд, на нём был жёлтый шерстяной костюм, лацканы которого он поднял, чтобы не было видно скрытую под ним пижаму. – Почему господин Матурин всю ночь не спал? – вопрошал он. – Он всё никак не мог заснуть и мне не давал, – прошептал я, продолжая крепко удерживать дверь. – Но сейчас он спит как младенец. – Я должен увидеть его. – Он отдал мне приказ не впускать никого. – Я его лечащий врач и я… – Ну вы же хорошо знаете его, – я устало пожал плечами, – он очень чутко спит, и вы его непременно разбудите, если настоите на визите. И тогда этот визит станет последним, предупреждаю вас! Он отдал мне чёткий приказ. Доктор выругался в свои встопорщенные усы. – Я обязательно должен осмотреть его этим утром, – сердито проворчал он. – Я зажму колокольчик, – ответил я, – и если вы не сможете позвонить, это будет значить, что господин Матурин ещё не проснулся, и я не рискну выходить из комнаты, чтобы открыть дверь. Сказав это, я закрыл дверь перед его носом. Я стал лучше лгать, но какой от этого прок, если с Раффлсом приключилась беда? Я уже готовился к худшему. К двери, насвистывая, подошёл мальчишка и оставил утренние газеты. Было уже восемь утра, виски с содовой, налитое ещё вчера, стояло нетронутым. Я был уверен, что если с Раффлсом случилось худшее, я либо никогда больше не притронусь к алкоголю, либо буду топить себя в нём. Между тем я не мог заставить себя даже позавтракать и поменять белье, а лишь ходил кругами по всей квартире в полном отчаянии, которое я даже не могу описать, щёки мои ввалились и потемнели от бессонной ночи. Сколько ещё это будет продолжаться? Нет, не так. Сколько ещё я смогу выдержать? Это не продлилось даже до полудня, но не временем измерялось моё терпение, потому что каждый час тянулся для меня как долгая и тёмная полярная ночь. Было чуть больше одиннадцати, когда дверной колокольчик, который я всё-таки забыл заглушить, зазвонил. Но я знал, что это не доктор и не Раффлс. По тому, как тянут за шнурок можно было легко сделать вывод о руке визитёра. Сейчас колокольчик звякнул легко и тихо, рука на шнурке была осторожна. Этого юношу я видел впервые. Одет в лохмотья, одна глазница пуста, а единственный глаз пылает сильным волнением. Оставаясь на пороге, он быстро защебетал по-итальянски, понять его я, к сожалению, не мог, но догадался, что его монолог содержал новости о Раффлсе! Решив, что пантомима будет полезней, я, преодолев сопротивление, втянул его внутрь – в его диком взгляде зажглась новая тревога. – Non capite? – взвизгнул он, когда оказался в квартире. – Нет, совсем ничего! – ответил я, понимая суть его вопроса лишь по интонации. – Vostro amico, – повторял он снова и снова, – Poco tempo, poco tempo, poco tempo! Впервые в жизни классическое образование, полученное в школе, действительно мне пригодилось. «Твой друг, твой друг, нельзя терять ни минуты!» – примерно перевёл я и схватил свою шляпу. – Ecco, signore! – взревел юнец и, выхватив часы из кармана моего жилета, показал своим грязным ногтем на число «12». «Mezzogiorno – poco tempo – poco tempo!» – И вновь я понял его, сейчас было двадцать минут двенадцатого и мы должны быть где-то до двенадцати. Но где, где же? Это был кошмар наяву, когда тебя куда-то зовут, а ты не понимаешь кто и зачем. Но я мыслил ясно, возможно, я действительно кое-чему научился за эти годы и прежде чем уйти, втиснул свой носовой платок между колокольчиком и молоточком. Теперь доктор может звонить, пока не посинеет, но я не подойду, и пусть даже не надеется на это. Я рассчитывал нанять кэб, но его, как назло, не оказалось и пришлось пройти какое-то расстояние по Эрлз-Корт-роуд, прежде чем нам это удалось. По правде говоря, мы просто пробежали до стоянки. Напротив, как известно, находится церковь с часами на колокольне и, взглянув на циферблат, мой спутник стал заламывать руки – была почти половина двенадцатого. – Poco tempo – pochissimo! – завопил он. – Блу-мби-ре плё-шад, – передал он кэбмену – numero trentotto! – На площадь Блумсберри, – проорал я в свою очередь. – Я покажу тебе дом, когда окажемся там, только гони как проклятый! Мой компаньон откинулся на сиденье, пытаясь отдышаться. В маленьком зеркальце экипажа я увидел, что и моё лицо раскраснелось. – Хорошенькое дело! – взвыл я. – И ты не можешь мне сказать ни слова. Даже записки с собой нет? К тому времени я уже понимал, что нет, но я всё равно изобразил, будто пишу пальцем на манжете. Он лишь пожал плечами и покачал головой. – Niente, – сказал он. – Una quistione di vita, di vita! – Что-что? – переспросил я, вспоминая вновь школьные годы. – Повтори медленнее… andante… rallentando. Спасибо Италии за словесные пометки в нотах, которые когда-то меня просто убивали! Юнец меня понял. – Una – quistione – di – vita. – Или mors, так? – закричал я и потянулся к окошку кучера над нашими головами. – Avanti, avanti, avanti! – молил итальянец, подняв одноглазое лицо. – Сломя голову! – перевёл я. – Получишь двойную оплату, если успеешь туда до двенадцати. Но можно ли на лондонских улицах узнать точное время? На Эрлз-Корт было почти полдвенадцатого, а часы магазина Баркер на Хай-стрит показывали всего на минуту больше. Как будто мы пролетели целых полмили за шестьдесят секунд, подобно ветру. Кэбмен гнал лошадь галопом. Но следующие часы на нашем пути сообщали, что сто ярдов мы проехали за пять минут. И каким часам верить?! Я решил вернуться к своим старым добрым карманным часам – они показывали без восемнадцати, когда мы пересекли мост Серпентин, а без пятнадцати мы уже оказались на Бейсуотер-роуд. – Presto, presto, – бормотал мой побелевший проводник. – Affretatevi – avanti! – Десять шиллингов, если успеешь, – проорал я кучеру, но вот что мы будем делать, когда приедем, я не знал. Но эти фразы «una quistione di vita,» и «vostro amico» могли быть связаны только с моим бедным другом Раффлсом. Превосходный кэб – просто подарок Судьбы, когда ты спешишь! Нам с ним невероятно повезло. В той ситуации мы не могли позволить себе роскошь выбирать и прыгнули в первый же кэб, что подвернулся. И он оказался идеальным! Новые шины, превосходные рессоры, редкой прыти лошадь, а извозчик – мастер своего дела! Мы ловко маневрировали на невероятной скорости, как полузащитник в регби, буквально проскальзывая между другими экипажами. Извозчик знал Лондон как свои пять пальцев! У Мраморной Арки он выскользнул из главного потока и направился в сторону Уигмор-Стрит, затем мы мчались какими-то улочками и переулками, пока я не увидел мерцающий золотом палисад Музея между ушами лошади. Цок, цок, цок, динь, динь, динь; подковы и колокольчик, колокольчик и подковы… И вот уже колоссальная фигура Чарльза Фокса в грязно-серой тоге возвестила, что мы на площади Блумсбери, а мои часы – что до полудня осталось три минуты. – Номер дома? – торопясь, спросил наш кэбмен. – Trentotto, trentotto, – отвечал мой гид, глядя куда-то вправо, и я решительно выволок его из экипажа, чтоб он просто подвёл меня к нужному дому. У меня не оказалось полусоверена, и я бросил нашему дорогому кэбмену соверен, жалея, что у меня не было, по крайней мере, сотни. У итальянца, оказалось, был ключ от двери дома номер 38, и через мгновение мы уже мчались по узкой лестнице мрачного лондонского дома, который мог спроектировать только мой соотечественник. Среди обшитых панелями стен царили мрак и зловоние, и я даже не представляю, как бы мы нашли дорогу к лестнице, если бы не чахлый язычок жёлтого пламени газовой горелки в прихожей. Мы сломя голову взлетели по лестнице, повернули за угол и вихрем ворвались в гостиную. Ставни были плотно закрыты, на стене горел газовый рожок и то, что я увидел в его свете, вбежав за итальянцем, фотографически впечаталось в мою память. Эта комната также была обшита панелями, а посреди стены слева от нас… Руки привязаны к кольцу высоко над его головой, так что пальцы ног едва касаются пола, шея притянута ремнём к двум кольцам поменьше за ушами и так же закреплён каждый дюйм его тела – так стоял, а скорее, висел Раффлс. На первый взгляд, он был мёртв. Рот его был завязан чёрным кляпом, концы которого туго стянуты на шее. Запёкшаяся кровь отливала бронзой в жёлтом газовом свете. И перед ним, громко, будто молотом, отбивая секунды, стояли простые старомодные часы, единственная стрелка которых была на волосок от двенадцати. Мой проводник бросился к ним, схватил и швырнул в угол. Раздался оглушительный грохот, над разбитыми часами поднялось белое облачко дыма, и тогда только я увидел привинченный под часами револьвер и провода, идущие к нему от циферблата, на котором единственная стрелка достигла, наконец, зенита и замкнула контакт. – Сообразил-таки, Банни? Оказалось, он жив. Это были его первые слова, когда итальянец, орудуя ножом, снял с него кляп. Достать до ремней, связывавших руки, юноша не мог, и мне пришлось его поднять, а затем я принялся за остальные путы, используя собственный нож. Раффлс слабо улыбался нам запёкшимся ртом. – Я так хотел, чтобы ты пришёл, – прошептал он. – Это самый изощрённый вид мести, который я когда-либо знал, ещё бы минута и всё. Я ждал смерти двенадцать часов, следя за неумолимым движением стрелки по циферблату! Простое электрическое соединение. И только часовая стрелка… О Господи! Мы разрезали последний ремень. Раффлс не мог стоять. Мы помогли ему дойти до дивана, благо комната была полностью меблирована, попутно я просил его поберечь силы и не говорить ничего, в это время наш одноглазый помощник направился к двери, но Раффлс по-итальянски велел ему вернуться. – Он хочет принести мне чего-нибудь выпить, но это подождёт, – пояснил Раффлс уже окрепшим голосом. – Я получу большее удовольствие от выпивки после того, как я расскажу, что здесь произошло. Банни, встань у двери и не дай ему уйти. Он неплохой малый и я рад, что смог обменяться с ним парой фраз, прежде чем они лишили меня такой возможности. Я обещал, что помогу ему устроиться в жизни, что я и намерен осуществить, но всё же пока я не хочу терять его из вида. – Если ты сговорился с ним ещё прошлой ночью, – удивлённо начал я, – почему он не пришёл раньше одиннадцати утра?