Айден смеется так заливисто, что даже не может говорить. Пэтти чувствует, как к лицу приливает кровь. Она очень хорошо помнит тот эпизод. Им с Билли было по шесть, и они показывали небольшую рождественскую сценку для родителей. Билли на протяжении всего действа должен был молчать. — Во время сценки миссис Джинджер, так сказать, шепчет вам, ребятишкам, что вы должны делать, а родители сидят на дерьмовых складывающихся стульях, и вдруг ты совершенно неожиданно поднимаешь руку и спрашиваешь: «Миссис Джинджер, а как Мария могла родить ребенка, если она была девственницей?» Айден и Брендан начинают хохотать. Пэтти — тоже. Смех разряжает обстановку, помогает снять напряжение, и ей становится легче. Айден торопится рассказать, что было дальше: — Тогда миссис Джинджер пытается заставить тебя замолчать. Она шипит что-то вроде: «Тихо, Билли, т-с-с, Билли, тихонечко», но некоторые из родителей уже хихикают. И прежде чем она успевает подойти к тебе, ты сообщаешь: «А мой папа говорит, что Марии, должно быть, нелегко было объяснить все это Иосифу». Взрослые начинают хохотать. Кульминационный момент! Мама пришла в ужас. Отец обозлился. Он, в общем-то, не был ярым католиком: говорил, что работа отняла у него веру, — но мама регулярно ходила в церковь едва ли не до самой смерти. Айден хохочет до слез. Когда смех стихает, эмоции постепенно меняются на противоположные — как на «американских горках», когда за взлетом неизбежно следует падение. Брендан, старший брат, который всегда пытается поднять всем остальным настроение, гладит руку Билли. — Ты помнишь это, не так ли, приятель? Ты «порвал» публику. Айден отходит от кровати. Из глаз капают слезы. Такой крупный, мускулистый парень — и по щекам текут слезы! Пэтти помнит, как он плакал, когда умерла мама, но до этого никогда не проронил ни слезинки. — Мне кажется, что едва ли не вчера Билли был в такой же больнице, как эта. — Да уж, — соглашается Брендан. — Три чертовых года назад. Ты можешь в это поверить? Айден качает головой: — Он уже начал становиться на ноги, понимаете? Я имею в виду, что почти пришел в себя после событий трехгодичной давности — и вдруг происходит это. — Ага, тут собрались четыре комика. — В палату заходит Майк Голдбергер — Гоулди. Своей фразой он напомнил прозвище, которое использовалось по отношению к отпрыскам Харни, когда они еще были детьми. Братья Пэтти здороваются с Гоулди, которого знают много лет, и он обещает подежурить у кровати Билли, пока они сходят перекусят. Брендан берет Билли за ногу: — Никуда не уходи, пока меня здесь не будет, братишка, а не то я надеру тебе задницу. Братья уходят, а Гоулди бросает на Пэтти быстрый взгляд. — Отец рассказал тебе о результатах баллистической экспертизы? — спрашивает он. Пэтти кивает. — Ситуация скверная, — морщит лоб Гоулди. — И похоже, что будет еще хуже. 22 — Ну и как дела у нашего парня? — задает вопрос Гоулди. — Ну ты же знаешь, каково это — разговаривать с врачами, — отвечает Пэтти. — У них одни только предположения и долгое вступление перед каждой репликой. В общем, хотя мне и не хочется накаркать, но они считают, что Билли не выживет. Да, перспектива весьма мрачная. — Говорят, что он каким-то чудом сумел уцепиться за жизнь. Я имею в виду, что он в течение некоторого времени был уже, в общем-то, мертв. Я был мертв? — Да, я помню. Хм, как сказал когда-то Марк Твен, «слухи о моей смерти сильно преувеличены». Впрочем, живым я себя тоже не чувствую. Не ощущаю ни рук, ни ног. И ничего не вижу. Однако я слышу, хотя голоса звучат приглушенно — как если бы я находился в неком замкнутом пространстве. Например, как человеческий эмбрион внутри утробы. — А еще, по их словам, непонятно, что он будет из себя представлять, если все-таки выживет. Может, буду чем-то вроде овоща и изо рта у меня будет течь слюна? — Он может стать совершенно другим человеком. Некоторые люди, наверное, скажут, что оно и к лучшему. — Он может полностью потерять память. Ну, я помню тебя, Пэтти. И Гоулди помню. И Марка Твена. И номер моего значка. И число «пи» до десятичного разряда. Но не помню, как здесь оказался. — Я слышал, хирургические операции прошли успешно, — продолжает Гоулди. — Да, настолько успешно, насколько возможно. Знаешь, ему удалили кусочек задней части черепа, чтобы устранить отечность. Подождите-ка — у меня нет части черепа? Что, черт побери, со мной произошло? Эй, малышка Пэтти, а ты не хочешь слегка ввести в курс дела тех из нас, кто только начал вникать в смысл разговора? — Врачи утверждают, что пуля не задела левое полушарие, — рассказывает Пэтти. — То есть ту часть мозга, которая управляет способностью говорить. Ага, кое-что проясняется. Я получил пулю в мозг? Похоже, что в его правую часть. Значит, я проведу оставшуюся жизнь в кресле-каталке, но у меня, по крайней мере, сохранится «способность говорить», потому я смогу членораздельно попросить медсестру принести мне еще яблочного пюре. — Ну что же, это хорошо. «Медсестра! Я хочу яблочного пюре! Кого я должен здесь убить, чтобы получить еще порцию яблочного пюре, а?» — Да, отец действительно рассказал мне о результатах баллистической экспертизы. Он считает, что такого не может быть. Да, такого не может быть, Гоулди. — Я знаю, знаю. Твой папа заставил провести экспертизу еще раз. Но, по правде говоря, разве бывало такое, чтобы результаты подобного исследования оказались неправильными? — Стрелял не Билли, — заявляет Пэтти. Я в кого-то стрелял? В кого?.. Надеюсь, в того парня, который выстрелил в меня. — Готов поспорить, что это обрадует мэра, — говорит Гоулди. — По крайней мере, его адвокатов. Мэра? С какой стати мэр Фрэнсис Делани стал бы проявлять ко мне интерес? Может, я стрелял в него? Вспоминай, парень. Что ты помнишь? Я помню… убийство. Убийство студентки. Думаю, студентки из Чикагского университета. Затем… затем что? Затем — ничего. Ничего, кроме пустого экрана. Я помню Стюарта… …иногда, в самые трудные моменты, я клал свою ладонь на его руку, но мы не смотрели друг на друга… Мы оба сдерживали слезы, не желая показывать, как нам хочется плакать… …анекдоты… Старик смеялся так жадно, что становился похож на «хлопающий» автомобильный двигатель, и казалось, что он вот-вот изрыгнет из себя легкие… …мы смеялись, чтобы не плакать… Я помню, когда это закончилось. У меня было такое ощущение, как будто… …как будто я хочу умереть. Я больше не хочу ничего вспоминать. Не хочу ничего вспоминать. — Что это было? Ты слышала? Этот звук издал… Билли? — Билли! Билли, ты меня слышишь?