— Тяжелое положение. — Так пошли? По пути они миновали одного из людей Гибсона в ливрее «Костара». В холле их поджидал, терпеливо сидя в высоком кресле, мистер Уипплстоун. Громобой, явно решивший вести себя подобающим образом, обошелся с ним очень милостиво. Мистер Уипплстоун произнес несколько безупречно составленных соболезнований по поводу кончины посла; Громобой сообщил в ответ, что посол всегда тепло о нем отзывался и даже собирался пригласить его на чашку чаю. Гибсона нигде видно не было, однако еще один из его людей украдкой передал Аллейну сложенный листок бумаги. Пока мистер Уипплстоун и Громобой продолжали обмениваться любезностями, Аллейн заглянул в записку. «Нашли револьвер, — значилось в ней. — Увидимся позже». 4 Бальную залу заперли. Тяжелые шторы скрыли высокие окна. Мерцали шандалы, сверкали цветы. Лишь легкие ароматы шампанского, сандарака и сигаретного дыма указывали, что недавно здесь был праздник. Бальная зала обратилась в Нгомбвану. Группа нгомбванцев ожидала на дальнем конце огромного салона, там, где в красном алькове красовался воинственный трофей. Людей набралось больше, чем ожидал Аллейн: мужчины во фраках, по-видимому игравшие в посольском хозяйстве важную роль, — кастелян, секретарь, помощники секретаря. Имелось также около дюжины мужчин в ливреях и столько же женщин в белых головных повязках и платьях, а на заднем плане топталась горстка младших слуг в белых же куртках. Место, занимаемое каждым из присутствующих, явно определялось его положением в домашней иерархии. В глубине возвышения выстроились, ожидая президента, его адъютанты. По сторонам образовали коридор вооруженные гвардейцы в полном церемониальном облачении: алые мундиры, белые килты, девственно-чистые гетры, мерцающее оружие. Перед возвышением разместился массивный стол, на котором под львиной шкурой безошибочно угадывались очертания человеческого тела. Аллейн и мистер Уипплстоун вошли в залу по пятам за Громобоем. Гвардейцы вытянулись в струнку, прочие замерли. Громобой медленно и величаво проследовал к возвышению. Он отдал приказ, и невдалеке от погребального пьедестала поставили два стула. Громобой указал на них Аллейну и мистеру Уипплстоуну. Аллейн весьма и весьма предпочел бы неприметное стоячее место где-нибудь в задних рядах, но делать было нечего, пришлось сесть. — Записывать мне, наверное, нельзя? — прошептал мистер Уипплстоун. — И говорить тоже. — Придется запоминать. — Вот так мило. Громобой опустился в огромное кресло, уложил руки на подлокотники, выпрямился, приподнял подбородок, сдвинул ступни и колени — в общем, приобрел сходство с собственным изваянием. Глаза его, всегда отчасти налитые кровью, выкатились и вспыхнули, сверкнули зубы, он заговорил на языке, казалось, целиком состоящем из гласных, гортанных вскриков и щелчков. Голос его звучал столь раскатисто, что мистер Уипплстоун рискнул произнести, не открывая рта, два слова. — Описывает случившееся, — сказал он. Речь президента приобретала все больший напор. Он резко ударил ладонями по подлокотникам кресла. У Аллейна возникло впечатление, возможно обманчивое, что напряжение в зале еще возросло. Пауза, затем — вне всяких сомнений — приказ. — Тот, с копьем, — на манер чревовещателя сообщил мистер Уипплстоун. — Привести. Двое гвардейцев щеголевато вытянулись, промаршировали навстречу друг другу, откозыряли, развернулись и тем же парадным шагом вышли вон. Наступила полная тишина. Отдельные звуки доносились только снаружи. Люди Гибсона, разумеется, и один раз почти наверняка голос самого Гибсона. Когда тишина стала без малого невыносимой, гвардейцы вернулись, приведя с собой копьеносца. Он так и не снял ритуального наряда. Ножные и ручные браслеты его поблескивали на свету, посверкивало черное тело, черные руки и ноги. «Впрочем, нет, — подумал Аллейн, — не совсем черные. Если бы Трой написала его, он оказался бы каким угодно, только не черным, — синеватым, чернильным, лиловым, даже красным там, где на тело ложатся рефлексы от ковра и от стен». Копьеносец лоснился. Коротко остриженная голова сидела на стопке шейных колец, будто огромный кусок эбенового мрамора. Львиная шкура облекала его почти как льва. Аллейну бросилось в глаза, что правую руку он держит присогнутой, словно бы просунутой в повязку. Держась между гвардейцами, он приблизился к столу. Здесь гвардейцы его и оставили — наедине с покойным послом и его президентом, достаточно близко от Аллейна и мистера Уипплстоуна, чтобы они могли ощутить запах масла, которым копьеносец натер свое тело. Начался допрос. О чем идет речь, Аллейн по большей части догадаться не мог. Двое мужчин говорили очень негромко. Время от времени вспыхивали глаза и зубы, однако мощные голоса обоих оставались приглушенными и оба сохраняли почти полную неподвижность, пока копьеносец вдруг не ударил себя по основанию шеи. — Рубящий удар, — выдохнул мистер Уипплстоун. — Карате. Вроде того. Следом наступила пауза, а затем, к большому удивлению и неудовольствию Аллейна, Громобой заговорил, обращаясь к нему, хотя все еще по-нгомбвански. Речь была недолгой, и, закончив ее, Громобой кивнул мистеру Уипплстоуну. Тот откашлялся. — Президент, — сказал он, — приказал мне спросить у вас, не могли бы вы рассказать о том, что сами видели в шатре. Он также приказал мне перевести ваш рассказ, поскольку ему угодно, чтобы разбирательство происходило на нгомбванском языке. Оба встали. Аллейн дал показания, Громобой делал вид, что не понимает ни единого слова, мистер Уипплстоун переводил. Под конец этой трудоемкой процедуры Аллейну был задан вопрос, не сложилось ли у него после обнаружения тела впечатления, что копьеносец также был ранен. Глядя на великолепное, возвышавшееся здесь словно скала существо, трудновато было представить, что удар по сонной артерии — да собственно говоря, по чему бы то ни было — способен причинить ему хоть малейшее неудобство. — Он стоял на коленях, — пояснил Аллейн, — прижав правую руку к месту, на которое только что указал. Голова его свисала, левый кулак был стиснут, плечи обмякли. Судя по всему, его мучила сильная боль. — Что произошло потом? — перевел мистер Уипплстоун. Аллейн подавил вспыхнувшее было желание напомнить Громобою, что тот и сам там был, да уж заодно сказать, чтобы перестал валять дурака и говорил по-английски. Однако ответил: — Возникла некоторая неразбериха. Ее пресек… — он взглянул Громобою в лицо, — президент, по-нгомбвански обратившийся к копьеносцу, который то ли утверждал, то ли отрицал что-то в ответ. Затем появились пятеро офицеров Специальной службы Скотленд-Ярда с двумя гвардейцами президента, стоявшими на посту снаружи шатра. Копьеносца увели в дом. Снова заговорил мистер Уипплстоун. Следом Громобой пожелал узнать, удалось ли полиции обнаружить какие-либо улики при осмотре копья. Аллейн ответил, что пока не получил сведений этого рода. На чем допрос, если его можно так назвать, по-видимому, завершился, и Аллейн сел. Помолчав некоторое время (Аллейн успел прийти к выводу, что нгомбванцы, похоже, народ отнюдь не разговорчивый), Громобой встал. Трудно было бы сказать, отчего атмосфера в зале, и так уж далеко не расслабляющая, сгустилась теперь едва ли не до звона в ушах. Произошло же следующее: президент указал на импровизированный катафалк и явно отдал некий приказ. Копьеносец, сохраняя внешнюю невозмутимость, мгновенно протянул левую руку (правая так и осталась на груди) и отдернул покрывало. Взорам присутствующих предстал посол — открытый рот, выпученные глаза, он словно восклицал нечто такое, чего нельзя было разобрать. Положив руку на тело, копьеносец произнес отчетливую краткую фразу. Президент ответил ему еще более краткой. Львиная мантия вновь укрыла посла, и церемония — собрания, суда, чем бы оно ни было, — завершилась. На всем ее протяжении Громобой ни разу не взглянул на Аллейна. Теперь президент произнес, обращаясь к своим землякам, несколько страстных слов. Мистер Уипплстоун краем рта прошептал, что тот приказывает каждому, кто знает что-нибудь, пусть даже самый пустяк, имеющий отношение к случившемуся, немедленно сообщить о нем. Этот призыв был встречен полным молчанием. Последние фразы, сказанные президентом, сводились к тому, что отныне он сам распоряжается в посольстве. Сообщив об этом, он покинул залу. Адъютанты последовали за ним, лишь тот, с которым Аллейн был знаком, приостановился сказать, что президент зовет Аллейна в библиотеку. — Я приду через десять минут, — кивнул Аллейн. — Будьте любезны, передайте президенту мои поздравления. Адъютант вытаращил глаза, произнес: «Но…» — однако передумал и пошел вслед за своим господином. — Лихо вы его, — чуть заметно усмехнулся мистер Уипплстоун. — Ничего, проглотит. Мне нужно перемолвиться с Гибсоном. Пойдемте. Угрюмый Гибсон поджидал их в обществе Фокса на временном командном пункте — в комнатке кастеляна. На столе поверх расстеленного влажного носового платка лежало оружие. Вокруг суетились со своим инвентарем Томпсон и Бейли. — Где? — спросил Аллейн. — В озере. Пошарили там с фонарем. Дно у него из голубой плитки, на ней эта штука и лежала. Немного в стороне от уборной, футах в трех от берега. — Его вполне могли забросить туда из окошка дамской уборной. — Согласен. — На нем что-нибудь есть? — спросил Аллейн у Бейли. — Ничем не могу порадовать, сэр. Перчатки, я полагаю. — «Люгер», — определил Аллейн. — В Нгомбване такой раздобыть нетрудно, — вставил мистер Уипплстоун. — Знаете, — припомнил Аллейн, — почти сразу после выстрела я слышал, как что-то плюхнулось в воду. За долю секунды до того, как поднялся крик. — Да, — рассудительно произнес Фокс, — не самый разумный образ действий. С какой стороны ни взгляни. — Он тяжело вздохнул и добавил: — Впрочем, так они себя обычно и ведут. — Кто «они», Братец Лис? — Политические убийцы, непрофессионалы. Занятные, судя по всему, ребята. — Тут вы чертовски правы, инспектор, — сказал Гибсон и, повернувшись к Аллейну, прибавил: — Я полагаю, мы можем сохранить «люгер» у себя. — При нынешних обстоятельствах нам повезет, если мы сможем сохранить здравый рассудок. Будь я проклят, Фред, если знаю. По мне, так эта история все больше отдает балаганом. — Звонил твой заместитель комиссара. — А ему-то что еще нужно? — Сообщил, что сюда едет помощник комиссара, вроде как принести президенту соболезнования. А меня, — свирепея, продолжал Гибсон, — осчастливить несколькими полезными советами и поздравить с успешным проведением операции. О господи! И он повернулся к коллегам спиной. Аллейн и Фокс обменялись взглядами.