— Большего ты все равно сделать не мог, — после мгновенной заминки сказал Аллейн. — В таких условиях никому не удалось бы обеспечить лучшее прикрытие. — Да? А эта дурища сержант в сортире? — Ладно, пусть. Но если миссис Кокбурн-Монфор не врет, сержант все равно не смогла бы остановить в темноте этого малого, где бы она ни находилась. — Я же им говорил. Говорил этим придуркам, не гасите свет. — С другой стороны, — с присущей ему рассудительностью произнес Фокс, — главное-то все равно сделал не тот, кто стрелял. Существует же и эта сторона дела, мистер Гибсон, не правда ли? На это Гибсон не ответил. Он повернулся лицом к ним и сказал Аллейну: — Нам нужно выяснить, сможет ли президент повидаться с помощником комиссара. — Когда? — Он едет из Кента. Примерно через час. — Я спрошу, — откликнулся Аллейн и обратился к мистеру Уипплстоуну: — Сказать не могу, Сэм, до чего я вам обязан. Если не трудно, не могли бы вы написать что-то вроде отчета об этой черной — во всех смыслах слова — комедии, пока ваши впечатления не утратили свежести? Я должен еще раз навестить великого бея в библиотеке. — Ну конечно, — кивнул мистер Уипплстоун. — С удовольствием. Он уселся перед листом бумаги и мгновенно приобрел выражение, с каким сиживал за столом в своем не лишенном изысканности рабочем кабинете, взирая на уважительно ждущую распоряжений секретаршу. — Ну, Фред, какие у нас еще неприятности? — невесело улыбнулся Аллейн. Этот его традиционный вопрос был известен в Ярде едва ли не каждому. — Нас все еще ожидает та публика из шатра. За вычетом тех, кому явно нечего было рассказать. И миссис Аллейн, — с некоторой неловкостью добавил Гибсон. — Ее мы, конечно, отпустили. — Ее я и дома успею потрясти. — И там… э-э… — еще более неловко продолжал Гибсон, — ну… в общем, твой брат. — Как?! — воскликнул Аллейн. — Мой Джордж! Ты хочешь сказать, что Джордж так и сидит на своем толстом заду, дожидаясь, когда за него примутся свирепые полицейские? — Ну… я… — Миссис Аллейн и сэр Джордж, — мечтательно проговорил Фокс. — А что до совпадений, то о них нам упоминать запретили. — Старина Джордж, — задумчиво повторил Аллейн. — Ну не потеха ли? Фокс, снимите показания с этой компании. Включая и Джорджа. Я пойду охмурять Громобоя. А ты чем займешься, Фред? — Обычной рутиной, чем же еще. Ссуди мне этих двоих. — Он указал на Томпсона и Бейли. — Нужно поработать в дамской уборной. Особо надеяться там не на что. Но ведь бродит же где-то по дому хозяин «люгера». Мы, разумеется, ищем пулю, однако это та еще работенка. Ладно, увидимся, — угрюмо добавил он и вышел. — Ну что же, займитесь уборной, — сказал Аллейн Бейли и Томпсону и отправился в библиотеку. 5 — Послушай, — говорил Аллейн, — дело обстоит следующим образом. Ты — ваше превосходительство то есть — можете, как вам, разумеется, известно, приказать нам выйти вон, как только сочтете это нужным. Что касается расследования внутри посольства, мы можем обратиться в personna non grata с такой быстротой, что и моргнуть не успеем, и как таковым нам придется ограничить нашу деятельность, о который ты, вне всяких сомнений, составил весьма низкое мнение, заботами о твоей безопасности в тех случаях, когда ты будешь покидать пределы посольства. Все очень просто, вопрос только в том, желаешь ли ты, чтобы мы продолжали работать, или предпочитаешь, чтобы мы испарились. Сюда едет полковник Синклер, помощник комиссара столичной полиции. Он надеется повидаться с тобой. Он, разумеется, выразит тебе глубокие соболезнования, но ситуацию в целом изложит примерно так же, как изложил ее я. Впервые со времени возобновления их знакомства Аллейн заметил в поведении Громобоя некоторую неуверенность. Он собрался что-то сказать, однако сдержался, с мгновение пристально вглядывался в Аллейна, а затем принялся расхаживать по библиотеке широким шагом, и впрямь приводящим на ум затертую фразу о мечущейся по клетке пантере. Наконец Громобой остановился перед Аллейном и схватил его за руку. — Что ты думаешь о нашем расследовании? — требовательно спросил он. — Скажи. — Очень впечатляюще, — немедленно отозвался Аллейн. — Да? Тебе так показалось? Однако ты находишь странным, что я, кормившийся профессией барристера, счел нужным устроить подобное представление? В конце концов, это мало напоминает расследование, проводимое британским коронером. — Пожалуй, сходство в глаза не бросается. Что нет, то нет. — Совсем нет. И все же, дорогой мой Рори, мне удалось выяснить гораздо больше того, что смог бы установить ваш высокоуважаемый суд. — Да? — вежливо спросил Аллейн. И, чуть улыбнувшись, добавил: — А не могу ли я узнать, что именно выяснило ваше превосходительство? — Мое превосходительство выяснило, что мой «икуки мту мвеньи» — мой млинзи, мой копьеносец — говорит правду. — Понятно. — Ты немногословен. Не хочешь знать, как я это установил? — Если ты сочтешь возможным мне рассказать. — Я, — объявил Громобой, — сын верховного вождя. Мой отец, мой дед, прадед и так далее до самого начала времен — все были верховными вождями. Если бы этот человек, поклявшийся защищать меня, был убийцей ни в чем не повинного, преданного мне слуги, он не смог бы раскрыть передо мной тело и заявить о своей невиновности. Это попросту невозможно. — Понимаю. — Ты скажешь мне, что английский суд подобного доказательства не примет. — Я бы сказал, что он способен его принять. Хороший, красноречивый адвокат мог бы склонить его к этому. Суд принял бы его как доказательство невиновности ipso facto[17]. Впрочем, ты знаешь это не хуже меня. — Ты мне вот что скажи. Для меня это важно. Ты веришь тому, что я говорю? — Я думаю, — медленно произнес Аллейн, — что ты знаешь свой народ. Ты сам уверял меня в этом. Да. Я не уверен, но склоняюсь к тому, чтобы поверить в твою правоту. — Ага! — обрадовался Громобой. — Стало быть, наши с тобой отношения не изменились. Это хорошо. — Но я хочу, чтобы ты ясно понимал одно — так я думаю или этак, это не влияет на мое поведение в ходе следствия ни в посольстве, коли ты нас отсюда не выставишь, ни за его пределами. Если мы найдем убедительные улики против этого человека, мы будем руководствоваться ими. — Как бы там ни было, — сказал Громобой, — преступление совершено в пределах посольства, то есть на территории нашей страны, так что английское правосудие на него не распространяется. — Нет. В данном случае, что бы мы ни обнаружили, наши находки будут представлять лишь отвлеченный интерес. Его просто вышлют. — А тот человек, который стрелял в женской уборной из немецкого оружия? Ты говорил, что он тоже черный. — Это миссис Кокбурн-Монфор так говорила. — Глупая женщина. — Я бы сказал — в терпимых пределах. — Ее мужу следовало бы временами поколачивать ее и не выпускать из дому, — произнес Громобой и разразился раскатистым смехом. — Скажи, если я начну сейчас расспрашивать тебя о после, ты не очень расстроишься? Он тебе нравился? Был близким тебе человеком? Такие примерно вопросы. Громобой провел по губам огромной ладонью, издал грудной, рокочущий звук и присел. — Мне трудно на них ответить, — сказал он наконец. — Что он был за человек? Как мы когда-то выражались — хлопотун. По вашим английским понятиям он поднялся наверх из низов. Из крестьян. Одно время доставлял мне немало забот. Воображал, будто ему удастся совершить государственный переворот. Все это было довольно смешно. У него имелись определенные административные способности, но никакого умения властвовать. Вот такой он был человек. Оставив без внимания этот пример нгомбванского снобизма, Аллейн заметил, что способностями посол, видимо, обладал немалыми, раз сумел достичь столь высокого положения. Громобой уступчиво махнул рукой и заявил, что его продвижению способствовали общие тенденции развития страны. — Враги у него были? — Рори, дорогой мой, в зарождающейся нации, такой, как наша, у каждого, кто состоит при власти, имеются враги. Впрочем, никого определенного я назвать не могу. — Его очень беспокоила твоя безопасность во время визита, — сказал Аллейн, на что Громобой прореагировал не совсем понятно: — Да? Ты так считаешь? — Да. Он звонил мне и Гибсону в среднем по два раза на дню. — Вот тоска-то, — в лучшей школьной манере произнес Громобой. — Особенно его волновал концерт в саду и гаснущий свет. Как, собственно, и нас. — Он вечно суетился по пустякам, — развел ручищами Громобой. — Однако, черт побери, у него, как теперь выяснилось, были на то основания. Громобой поджал крупные губы так, что они стали походить на две тутовые ягоды, и приподнял брови. — Да, пожалуй. — Как-никак его убили. — Тоже верно, — признал Громобой.