— Английский лакей, работавший в шатре, утверждает, что этот человек напал на него. Громобой прикрыл глаза. — Цирлих-манирлих, — сказал он. Добавлять «как мы когда-то говаривали в “Давидсоне”» необходимости не было. В последний их школьный год это выражение было в таком ходу, что в конце концов истерлось до нитки. С пугающей точностью Аллейн вспомнил и отделенную от него столькими годами темноватую комнату, пахнущую тостами с анчоусами и горящим в камине углем, и принятые в его с Громобоем кружке сверстников манеры. Появившийся вскоре слуга оказался невзрачным человечком в белых брюках, майке и застегнутой не на те пуговицы лакейской куртке. Он определенно очень волновался и испытывал перед президентом благоговейный страх. — Я сам с ним поговорю, — объявил Громобой. Так он и сделал, и, судя по раскатам его голоса, разговор был суровым. Слуга, выкатив глаза и уставив их в некую точку на дальней стене библиотеки, отвечал, так, во всяком случае, показалось Аллейну, с отчетливостью заводной игрушки или солдата на параде. — Он говорит «нет», — сказал Громобой. — Вы не могли бы немного надавить на него? — Это ничего не изменит. Впрочем, пожалуйста. На сей раз слуга ответил более пространно. — Он говорит, что столкнулся с кем-то в темноте и, споткнувшись, на миг уцепился за этого человека. Смешно, говорит он, считать это нападением. Он про это и думать забыл. Возможно, речь идет о вашем лакее. — Куда он отправился после этого? — Оказался около заднего выхода и выскочил из шатра, его напугала всеобщая суматоха. Там люди из охраны сцапали его и отвели со всей прочей прислугой в бальную залу. — Вы ему верите? — Он не посмел бы солгать, — спокойно ответил Громобой. — В таком случае, я полагаю, можно позволить ему вернуться в постель. Что и было сделано. Громобой поднялся, то же самое, разумеется, сделали Аллейн, мистер Уипплстоун и Фокс. — Мой дорогой Рори, — в упор посмотрел на друга Громобой, — нам нужно договориться кое о чем прямо сейчас. Тело. Оно вернется в нашу страну и будет похоронено по нашим обычаям. — Я готов пообещать тебе, что с нашей стороны ты получишь все необходимое содействие. Вероятно, помощник комиссара уже заверил тебя в этом. — О да. Он был весьма обходителен. Приятный человек. Я слышал, ваш патологоанатом говорил что-то о вскрытии. Никакого вскрытия не будет. — Понимаю. — В Нгомбване мы проведем скрупулезнейшее расследование. — Хорошо. — И я полагаю, что, поскольку вы свое расследование здесь завершили — не так ли? — было бы столь же неплохо узнать, что обнаружил достойный Гибсон. Я рассчитываю, что полиция, после того как покинет пределы посольства — в удобное для нее время, разумеется, — представит мне исчерпывающий отчет о том, что удалось выяснить. А я тем временем займусь наведением порядка в собственном доме. Поскольку сказанное сводилось, по сути, к предложению убраться из посольства, Аллейн заверил Громобоя, что ни одного человека из Ярда здесь не останется. Громобой выразил признательность полиции за проделанную работу и со всевозможной учтивостью добавил, что, если виновный в совершении преступления окажется из числа его людей, Аллейн, хотя бы из любезности, будет поставлен об этом в известность. С другой стороны, полиция, вне всяких сомнений, вправе заботиться о мерах безопасности вне посольства. Добавить к сказанному было, в сущности, нечего. Аллейн двинулся к дверям, но Громобой остановил его: — Я хотел бы договориться еще об одном. — Да? — Это касается завершения моего пребывания в Англии. Я несколько затрудняюсь с решением. «Благие небеса, — подумал Аллейн, — уж не надумал ли Громобой возвратиться в Нгомбвану? Почти без промедления? Может быть, вместе с телом посла? Какие благодарственные гимны сорвутся с уст Гибсона, если это и вправду так!» — …обед в Бак-Хаусе[18] отменить, разумеется, невозможно, — продолжал Громобой. — Возможно, его следует провести с несколько меньшей пышностью. Впрочем, это не мне решать, — снисходительно признал его превосходительство. — На какое время назначен обед? — На завтрашний вечер. Нет. На сегодняшний. Господи, уже почти два часа! — А другие договоренности? — поинтересовался Аллейн. — Церемонию посадки деревьев я отменю, ну и на скачки, конечно, не поеду. Это выглядело бы не очень уместно. — Президенту не удалось скрыть явного сожаления. — Не так ли? — Определенно так. — Остается еще визит в Чекерз[19]. Вот тут я не знаю как быть. Громобой с самым светским видом оборотился к мистеру Уипплстоуну. — Все так сложно, правда? — проникновенно сказал он. — Скажите, что бы вы посоветовали? Вопрос этот, почувствовал Аллейн, потребовал от мистера Уипплстоуна напряжения всех его дипломатических сил. Однако тот вышел из испытания с честью. — Я совершенно уверен, — сказал он, — что премьер-министр, как, впрочем, и все организации и лица, питавшие надежды на возможность иметь высокую честь принять у себя ваше превосходительство, более чем сознают, что имевшее сегодня место ужасное происшествие делает что-либо подобное совершенно невозможным. — А, — сказал Громобой. — По крайней мере вашему превосходительству нет нужды тревожиться, что в связи с этим может возникнуть какое бы то ни было непонимание, — грациозно закончил мистер Уипплстоун. — Хорошо, — с некоторым, как показалось Аллейну, разочарованием прогудел Громобой. — Нам не следует отнимать у вас время, — сказал Аллейн, — однако, прежде чем мы уйдем, я хотел бы задать вам один не совсем обычный вопрос. — Какой? — Я знаю, вы убеждены, что ни слуга-нгомбванец, ни охранник — млинзи, не так ли? — ни в чем не виноваты. — Я в этом уверен. — И вы считаете также, что миссис Кокбурн-Монфор ошибается, думая, что напавший на нее человек был африканцем? — Она глупая, истеричная баба. Я и гроша не дам за то, что она говорит. — Имелась ли у них — у Кокбурн-Монфоров — причина питать неприязнь к вам или к послу? — О да, — мгновенно ответил Громобой. — У них имелась такая причина, и я не сомневаюсь, что имеется и теперь. Хорошо известно, что полковник, приложивший руку к созданию наших вооруженных сил, рассчитывал занять в нгомбванской армии высокий пост. Полагаю, что на самом деле ему мерещился едва ли не самый высокий. Однако, как вы знаете, проводимая мной политика состояла в том, что на ключевых постах должны находиться представители моего народа. Я думаю, что полковника это привело в ярость и потому он, сам того не очень желая, подал в отставку. — И Громобой — с таким выражением, словно эта мысль только что пришла ему в голову, — добавил: — Во всяком случае, он спился и больше не мог выполнять ответственных обязанностей. — Но на прием их все-таки пригласили? — О да! Это был вполне уместный жест. Нельзя же было сделать вид, будто полковника попросту не существует. Так в чем же состоит ваш необычный вопрос, дорогой мой Рори? — Вопрос простой. Подозреваете ли вы кого-либо — конкретно — в убийстве вашего посла? Вновь последовало хорошо памятное Аллейну движение прикрывающих глаза век. Громобой долгое время молчал, но в конце концов сказал: — У меня нет на этот счет никаких мыслей, кроме одной — я абсолютно уверен в невиновности млинзи. — Кто-нибудь из гостей в шатре? — Определенно нет. — Ну что ж, и на том спасибо, — сухо поклонился Аллейн. — Мой дорогой мальчик! — Аллейн ожидал услышать один из взрывов Громобоева смеха, но тот взамен ласково тронул однокашника за плечо и взглянул ему в глаза с такой тревогой и любовью, что Аллейн почувствовал себя странно растроганным. — Разумеется, гости тут ни при чем, — произнес Громобой. — И это все, что я могу сказать. — В таком случае… — Аллейн глянул на Фокса, на мистера Уипплстоуна, и те немедленно отвесили прощальные поклоны. — У меня тоже имеется вопрос, — произнес Громобой, заставив всех замереть. — Мое правительство желает, чтобы здесь, в нашем посольстве, висел мой портрет. Я хочу официально попросить вас, чтобы ваша жена приняла этот заказ. — Я передам ей. — Аллейн постарался скрыть изумление. Уже у дверей он прошептал своим спутникам: — Я догоню вас через минуту. — И когда они вышли, быстро проговорил: — Я вот о чем хотел попросить. Будь поосторожнее, ладно? — Разумеется. — В конце концов… — Тебе не о чем тревожиться. С моим млинзи у дверей я могу спать спокойно. — Ты что, хочешь сказать?..