— Коммерческие. Да. Они были импортерами галантерейных товаров. — Были? — Были, — без малейшего смущения ответил Громобой. — Теперь все распродали. — Ты знал их лично? — Мне их представляли. — Они с охотой покинули страну? — Полагаю, что нет, раз они теперь возвращаются. — Что? — По-моему, они собираются вернуться. Какие-то изменения в их планах. И сколько я понял, вернуться хотят немедленно. Вообще они мало что значат. — Громобой, — взглянул на друга Аллейн, — были у них какие-нибудь основания затаить против тебя злобу? — Совершенно никаких. А что? — Простая проверка. В конце концов, кто-то ведь пытался убить тебя на приеме. — Что ж, ты не оставил для этого ни малейшей возможности. Как бы там ни было, они скорее должны испытывать ко мне благодарность. — За что? — Они же возвращаются назад при моем режиме. Прежнее правительство обошлось с ними довольно круто. — Когда было принято решение? О возможности для них снова обосноваться в Нгомбване. — Дай подумать… я бы сказал, около месяца назад. Может быть, несколько раньше. — Но когда я навещал тебя три недели назад, то своими глазами видел Санскрита на ступенях его магазина. И там как раз закрашивали его имя. — Вот тут ты ошибся, дорогой Рори. Скорее, я думаю, его подкрашивали заново. — Понятно, — протянул Аллейн и, помолчав несколько секунд, спросил: — Они тебе нравятся? Санскриты. — Нет, — ответил Громобой. — По-моему, они омерзительны. — Тогда почему же… — Человека ошибочно выслали. Он доказал свою правоту. — Громобой говорил со странной для него сдержанностью. — Теперь у него будет сколько угодно причин для того, чтобы чувствовать себя обязанным и не питать к нам вражды. Выбрось ты их из головы. — Пока я еще не выбросил — имелись у него основания для того, чтобы питать вражду к послу? Еще более долгая пауза. — Причины? У него? Никаких. Решительно никаких, — убежденно сказал Громобой. — Не знаю, что у тебя на уме, Рори, но, если ты думаешь, будто этот человек мог совершить преступление, ты… как это называется… следование этой теории доставит тебе мало радости. Однако, — прибавил он, вновь обретая прежнюю живость, — нам не следует обсуждать эти дрянные материи в присутствии миссис Аллейн. — Она нас не слышит, — сказал Аллейн. Оттуда, где он сидел, ему была видна работающая Трой. Создавалось впечатление, что ее отношение к изображаемому преобразуется в некую субстанцию, стекающую через руку, ладонь, кисть, чтобы выплеснуться на холст. Аллейн никогда не видел ее работающей с таким стремительным пылом. Она издавала легкие, словно дыхание, звуки, о которых Аллейн обычно говорил, что это вдохновение просится наружу. И то, что она делала, было великолепно — тайна в процессе ее творения. — Она нас не слышит, — повторил он. — Да? — спросил Громобой и добавил: — Что ж, это я понимаю, отлично понимаю. И Аллейн испытал вдруг мгновенный прилив чувств, определить которые он бы не взялся. — Правда, Громобой? — переспросил он. — Да, я тебе верю. — Чуть-чуть влево, — велела Трой. — Рори, если можно, передвинь свое кресло. Вот так, хорошо. Спасибо. Громобой терпеливо сохранял прежнюю позу, время проходило в молчании, поскольку и он, и Аллейн исчерпали имевшиеся у них темы для разговора. Теперь их связывало подобие хрупкого спокойствия. Вскоре после половины седьмого Трой объявила, что натурщик ей пока больше не нужен. Громобой повел себя до крайности предупредительно. Возможно, сказал он, ей еще не хочется показывать того, что у нее получилось. Трой оторвала от холста долгий взгляд, приблизилась к Громобою, взяла его за руку и подвела к мольберту — посмотреть, что он и сделал, сохраняя полное молчание. — Я в огромном долгу перед вами, — сказал он наконец. — А я перед вами, — ответила Трой. — Завтра утром, хорошо? Пока краски еще влажные. — Завтра утром, — пообещал Громобой. — Все остальное отменяется без малейшего сожаления. И он направился к выходу. Аллейн проводил его до дверей студии. Внизу, у первой ступеньки, стоял млинзи. Спускаясь, Аллейн споткнулся и налетел на него. Копьеносец со всхлипом втянул в себя воздух, но тут же стих. Аллейн залепетал какие-то извинения, шедший впереди Громобой обернулся. — Я ненароком причинил ему боль, — сказал Аллейн. — Извинись перед ним от моего имени. — Ничего, переживет, — весело ответил Громобой. Он произнес несколько слов, и охранник, опередив их, скрылся в доме. Громобой хмыкнул и тяжелой рукой обнял Аллейна за плечи. — У него действительно трещина в ключице, — сказал он. — Спроси у доктора Гомбы или, если хочешь, сам его осмотри. Только не носись так с моим млинзи. Честное слово, зря потратишь свое драгоценное время. Аллейну пришла вдруг в голову мысль, что мистер Уипплстоун и Громобой каждый по-своему, но в равной мере заботятся о благополучии тех, кто от них зависит. — Хорошо, — кивнул он. — Хорошо. На самом-то деле больше всего хлопот доставляешь мне ты. Послушай, я тебя в последний раз прошу и даже умоляю, перестань рисковать своей жизнью. Я на самом деле уверен, что вчера ночью тебя пытались убить заговорщики и что они при любой возможности произведут еще одну попытку. — Какую, как ты думаешь? Бомбу подложат? — Очень может быть. Совершенно ли ты уверен, что среди персонала посольства нет ни одного сомнительного человека? Слуги… — Уверен. Посольство обыскивали не только люди твоего скучного, хоть и достойного Гибсона, но и мои тоже. И очень, очень дотошно. Бомб там нет. И слуг, которых можно хоть в чем-то заподозрить, нет тоже. — Как ты можешь это знать? Если, к примеру, одному из них предложат достаточно крупную взятку… — Дорогой мой, я тебе этого никогда не смогу втолковать. Ты не понимаешь, что я значу для моих людей. Они умрут от ужаса, прежде чем осмелятся тронуть меня хоть пальцем. Клянусь тебе, что, если и существует заговор, имеющий целью покончить со мной, никто из этих людей в нем не участвует ни как организатор, ни как вдохновитель. Нет! — воскликнул он, и его громовой голос загудел, словно гонг. — Никогда! Это невозможно. Нет! — Ну хорошо. Я готов согласиться с тем, что, пока в посольство не впускают незнакомых тебе людей, внутри ты находишься в безопасности. Но, ради бога, не ходи ты гулять в парк с этим чертовым псом. Громобой расхохотался. — Прости, — всхлипывал он, держась за бока, будто клоун в цирке. — Я просто не устоял перед искушением. Так смешно получилось. Как они перепугались, как забегали! Шныряют вокруг, и все такие здоровые. Нет! Признай! Смешно же вышло. — Надеюсь, меры безопасности, которые будут приняты нынче вечером, не уморят тебя окончательно. — Ну не дуйся, — попросил Громобой. — Не хочешь немного выпить перед уходом? — Очень хочу, но боюсь, мне пора возвращаться. — Я только скажу Гибсону. — А где он? — В кабинете. Топит горе в вине. Извини, я мигом. Аллейн заглянул в дверь кабинета. Суперинтендант Гибсон сидел, вытянув ноги, у локтя его стоял стакан пива. — Уходит, — сообщил Аллейн. Гибсон поднялся и вышел вслед за ним в вестибюль. — А! — милостиво возгласил Громобой. — Мистер Гибсон! Вот мы и снова встретились, не так ли, мистер Гибсон? — Истинно так, ваше превосходительство, — без выражения произнес Гибсон. — Вот мы и встретились. Извините. Он вышел на улицу, оставив дверь открытой. — Я с нетерпением жду следующего сеанса, — потирая руки, сказал Громобой. — С несказанным нетерпением. Мы завтра увидимся здесь, старина? Утром. Увидимся? — Боюсь, навряд ли. — Что так?