В прихожей на столе лежала картонная табличка с отпечатанным на ней словом «УШЕЛ». — Мы оставляем ее друг другу для сведения, когда уходим, — пояснил мистер Уипплстоун. — Чтобы не запирать дверь на цепочку. Он перевернул табличку другой стороной — на ней значилось: «ДОМА», — провел Аллейна в гостиную, закрыл за собой дверь и зажег свет. — Хотите выпить? — спросил он. — Виски с содовой? Присаживайтесь. Я сейчас принесу содовую. Секундочку. И он вышел с выражением юношеского оживления на лице. Одна из ламп освещала висящую над камином картину. Трой написала ее уже довольно давно. Праздничный пейзаж, наполовину абстрактный. Аллейн хорошо его помнил. — А! — протянул, возвратившись с сифоном, мистер Уипплстоун. — Любуетесь моим сокровищем? Я купил его на одной из выставок «Группы» — по-моему, вскоре после вашей женитьбы. Да выгляни же ты наконец, Люси, ради всего святого! Так. Может быть, нам перейти в столовую, чтобы я мог разложить мои экспонаты по столу? Но сначала выпьем. Вернее, вы пейте, а я займусь поисками. — Мне, пожалуйста, без содовой. Предполагается, что я должен сохранить ясную голову. Не возражаете, если я позвоню Трой? — Конечно-конечно. Телефон на столе. Нужная мне коробка на втором этаже. Придется немного порыться. Трой ответила на звонок почти мгновенно. — Привет, ты где? — спросил Аллейн. — В студии. — Сидишь на яйцах? — Примерно так. — Я у Сэма Уипплстоуна и, видимо, пробуду здесь около часа. У тебя есть под рукой карандаш? — Минутку. Аллейн представил, как Трой ощупывает карманы рабочего халата. — Есть кусок угля, — объявила она. — Запиши номер. — Подожди. Готова. Аллейн продиктовал ей номер. — Это на случай, если я кому-то понадоблюсь, — пояснил он. — Тебе, например. — Рори? — Что? — Ты очень недоволен? Тем, что я пишу Громобоя? Ты слушаешь? — Конечно, слушаю. Я в восторге от того, что ты делаешь, но мне неприятны обстоятельства, в которых тебе приходится это делать. — Да, — сказала Трой. — Прямой ответ на прямой вопрос. Доброй ночи, милый. — Доброй ночи, милая. Мистер Уипплстоун отсутствовал довольно долго. Вернувшись, он принес с собой большой старомодный альбом для фотографий и набитый газетными вырезками пакет. Открыв двери в столовую, он выложил свои находки на стол и шуганул Люси, проявившую к ним ленивый интерес. — В те дни я был большим аккуратистом, — сказал мистер Уипплстоун. — Все разложено по порядку, и на каждой вырезке проставлена дата. Так что особые трудности нам не грозят. Старый дипломат оказался прав. Аллейн листал альбом, от выцветших фотографий которого веяло обычной для таких собраний грустью, а мистер Уипплстоун тем временем перебирал вырезки. Если какая-то из вырезок отвечала фотографии из альбома, первую аккуратно засовывали под вторую. — Вот он, — нашел нужную страницу Аллейн. На этом листе альбома разместились три фотографии, аккуратно датированные и прокомментированные опрятным почерком мистера Уипплстоуна, и пожелтевшая страница «Нгомбвана таймс» с заголовком: «Процесс Гомеца. Приговор. Сцена в зале суда». Фотографии были такие: судья в парике, выходящий из темных глубин комнаты, смежной с залом суда; толпа людей, по преимуществу черных, чего-то ждущих под ярким солнцем у Дворца правосудия; и открытый автомобиль с черным водителем и двумя пассажирами в тропических шлемах — в одном из них, худощавом и чинном мужчине лет сорока, без труда узнавался сам мистер Уипплстоун. «Направляемся в суд», — гласила подпись. Газетные фотографии оказались несколько содержательнее. Одна изображала молодого Громобоя в парике и мантии. «Мистер Бартоломью Опала, обвинитель». На другой двое огромных черных полицейских защищали от явно угрожающей толпы смуглого, уже наполовину лысого, яростно оскаленного человека в наручниках. «После оглашения приговора заключенный покидает здание суда». Газетные вырезки содержали отчет о процессе, изобилующий всеми эффектами туземной журналистики. Имелась также солидная передовая статья. — Так это и есть тот самый Шеридан, который обитает под вами? — спросил Аллейн. — Узнали? — Да. Я думал, что этим вечером увидел его впервые, да и то мельком, однако, оказывается, это был не первый раз, а второй. Когда Громобой приезжал позировать, этот господин сидел в пабе напротив моего дома. — Не сомневаюсь, — сдержанно заметил мистер Уипплстоун, — что теперь вам придется видеться с ним почаще. Мне все это не нравится, Аллейн. — Вы полагаете, что я таю от наслаждения? — поинтересовался Аллейн, пробегая глазами газетные вырезки. — «Клятвы мести». Марло они, что ли, начитались? — Слышали бы вы его тогда! — сказал мистер Уипплстоун. — И все угрозы предназначались вашему Громобою. Он склонился над альбомом. — Думаю, я сюда лет десять не заглядывал, — пробормотал он. — Все это лежало у меня на старой квартире в сундуке под грудой других бумаг. Тем не менее я должен был вспомнить его сразу. — Полагаю, он изменился. Все-таки двадцать лет! — Внешне он изменился не так уж и сильно, а внутренне, думаю, не изменился совсем. — Вы не знаете, что с ним стало, когда он вышел? — Ни малейшего представления. Возможно, уехал в португальские колонии на востоке. Или в Южную Америку. Или сменил имя. И в конце концов раздобыл британский паспорт — уж не знаю каким способом. — А что он поделывает в Сити? — Занимается импортом кофе, наверное, — пренебрежительно фыркнул мистер Уипплстоун. — Английский у него чистый? — О да. Никакого акцента, если не считать таковым пришепетывания, вызванного, я полагаю, похмельем. Налить вам еще? — Нет, Сэм, спасибо, больше не стоит. Я должен сохранить свои мозги в их нынешнем состоянии. — Он немного поколебался и продолжил: — Есть одно обстоятельство, о котором вам, как мне кажется, следует знать. Оно касается Чаббов. Однако прежде чем двинусь дальше, я хочу попросить вас, и попросить очень серьезно: постарайтесь не позволить тому, что я вам расскажу, как-то отразиться на вашем обычном обращении с Чаббами. Если давать какие-либо обещания вслепую вам не по душе, я просто закрою рот, ничуть на вас не обидясь. Мистер Уипплстоун тихо спросил: — То, что вы собираетесь рассказать, выставляет их в дурном свете? — Непосредственно — нет, — медленно ответил Аллейн. — Я бы так не сказал. — Меня обучали сдержанности. — Я знаю. — Можете на меня положиться. — Я в этом и не сомневался, — произнес Аллейн и рассказал мистеру Уипплстоуну о девушке на фотографии. Довольно долгое время после того, как Аллейн закончил свой рассказ, мистер Уипплстоун молчал. Потом он прошелся по комнате и сказал, обращаясь скорее к себе, чем к Аллейну: — Как это ужасно. Мне так их жаль. Бедные мои Чаббы. — И, помолчав еще немного, добавил: — Вы, разумеется, считаете это мотивом. — Возможным. Не более того. — Да. Спасибо, что рассказали. Моего отношения к ним это не изменит. — Ну и прекрасно. Что ж, не буду больше отнимать у вас время. Уже почти полночь. Я только свяжусь с Фоксом. Донесшийся из рации голос Фокса звучал громко, отчетливо и был исполнен терпения. — Пока полный штиль, мистер Аллейн, — доложил он. — Новостей никаких, но, по-моему, они собираются расходиться. В окошке на лестнице появился свет. Не отключайтесь. — Ладно, — ответил Аллейн и пояснил мистеру Уипплстоуну: — Вечеринка закончилась. Через минуту-другую Шеридан-Гомец и Чабб вернутся. — Алло, — снова прозвучал голос Фокса. — Да? — Выходят. Кокбурн-Монфоры. Идут по другой стороне улицы. Не разговаривают. Чабб идет по моей стороне, торопится. Минутку. Мистер Аллейн, не отключайтесь.