Он издал невесёлый смешок. — Ты и есть хороший лжец, Ник. Но теперь я думаю, что я и сам не хуже. Я определённо научился лучше лгать себе. Но эти недели, похоже, изматывают и меня тоже. Видящий умолк, всё ещё сидя на корточках перед ним и балансируя на подушечках стоп. Наоко уставился на него. Он наблюдал, как видящий смотрит в костёр, на потрескивающее пламя. Он понятия не имел, что за выражение царило на его лице. Он понятия не имел, как на всё это реагировать. Он мог лишь смотреть на видящего, но перестал хватать ртом воздух. Он перестал задыхаться. Всё его тело замерло совершенно неподвижно. Его сердце болело. Не его грудь… его сердце. Он уже много дней называл это болью в «груди», словно он не знал, почему ему больно, или что это за боль. Но он знал. Он знал, и боль была адской. Он хотел поговорить со своей матерью. Он ощутил внезапное, возможно-патологическое, определённо странное-при-таких-обстоятельствах желание поговорить со своей матерью. Должно быть, она беспокоится о нем. После обращения он звонил ей довольно регулярно. Он даже не знал, почему звонил, но это граничило с компульсивным поведением, зудящим местом, которое надо почесать каждые несколько дней, иначе он становился взбудораженным, даже хорошо питаясь… даже когда он получал столько секса, крови и стимуляции, сколько он хотел. Он ощущал порыв позвонить ей, приободрить, и он делал это, и та жгущая боль в грудь успокаивалась к тому времени, когда он клал трубку телефона. Эта боль успокаивалась даже тогда, когда он ещё говорил по телефону и слушал её голос. Эта боль превращалась в урчание, как у насытившегося животного. Может, он держался за последнюю частицу своей человечности. А может, наоборот, он в какой-то извращённой косвенной манере показывал себе, что ему здесь больше не место, что он вынужден притворяться человеком, что его человечность ушла, что ему уже не нужно об этом беспокоиться. Может, он показывал себе, что его душа мертва, что у него больше нет матери… что он больше и не заслуживал её. Может, он просто показывал себе, что ему не нужно вредить ей. Ему не нужно вредить никому из них, несмотря на то, что с ним случилось. Его семье необязательно знать. Он мог скрывать это от них. Опять-таки, может быть, просто может быть, что превращение в бессмертного заставило его подумать о том, как мало времени ему осталось провести с ней; как много лет, десятилетий, веков он проживёт без неё. От этой мысли его сердце заболело ещё сильнее. Боль сделалась ослепляющей, но он не пошевелился. Он не отворачивался от лица видящего, от этих бледных нефритовых глаз с фиолетовыми ободками вокруг каждой радужки. Почему Даледжем говорит ему всё это? Почему он рассказал ему про Блэка? Какая-то часть его разума задавалась вопросом, не дурачит ли его Даледжем. Не из дурных намерений — это доводило до бешенства, но видящий, похоже, никогда и ничего не делал с дурными намерениями. Но возможно, это всё — лишь очередной способ пробиться через ментальные и эмоциональные защиты Наоко. Возможно, видящий хотел, чтобы Наоко ощущал вину за то, что сделал с Блэком, за злость, которую направил на мужа Мириам, не говоря уж о самой Мири. Возможно, Даледжем просто хотел запутать все его предположения, заставить усомниться во всём, что он думал о своих давних друзьях. В любом случае, от этого его грудь болела. От этого его грудь болела так сильно, что Наоко думал, будто это убьёт его. — Ты голоден? — спросил Даледжем. Наоко поднял взгляд. Осознав, что он отвернулся от видящего, он сосредоточился на его лице, стараясь думать вопреки его выражению. Даледжем, похоже, всё ещё был на эмоциях. Он выглядел почти так, будто ставил под сомнение всё, что сказал Нику. Его глаза и лицо выражали уязвимость, которую Наоко находил тревожной. — Эй, — Даледжем положил ладонь на бедро Ника, и тот подпрыгнул. — Это не вопрос с подвохом. Я просто думаю, не надо ли притащить другого… Солоника… сюда. Честно говоря, сейчас будет легче, пока ты не можешь говорить. Я правда не хочу иметь дело и с тем, и с другим одновременно… и с Солоником, и с тем, что ты хочешь мне сказать. Я бы предпочёл сначала притащить его. Дать тебе покормиться. В любом случае, ты можешь сказать то, что хочешь сказать. Воцарилось молчание. Даледжем так и не убрал руку. — Ну? — спросил он мгновение спустя. — Ты хочешь покормиться, Ник? Наоко подумал об этом. Он правда хотел питаться. Он хотел питаться так сильно, что одна лишь мысль об этом делала его твёрдым. Но он не хотел питаться от Солоника. Даледжем слегка пихнул его в ногу; его ладонь отяжелела и стала теплее. — Ник? После секундного колебания Наоко покачал головой. Даледжем всматривался в его глаза. — Ты уверен? Вампир снова поколебался. В этот раз пауза была менее долгой. Посмотрев видящему в глаза, он кивнул. Даледжем смотрел на него в ответ, затем тоже кивнул. — Ладно. Видящий полностью опустился на пол, затем скользнул назад по грубой древесине. Он устроил свои конечности, устроившись со скрещёнными ногами сразу же, как только занял желаемое место. Наоко невольно заметил, что Даледжем очень тщательно расположился вне досягаемости Наоко — то есть, вне досягаемости его рук и ног, и уж тем более его челюстей и рта. Что-то в этой детали резко усилило тревогу Наоко. Он ничего не мог с этим поделать, и, возможно, в этом и смысл. — Ладно, — сказал Даледжем, оценивая его глаза и слегка хмурясь. Он аккуратно положил ладони на свои колени. — Давай поговорим. Глава 15 Сколько раз? Стержень из органического металла, который не давал челюстям Наоко сомкнуться, резко убрался. Или, может, не убрался… не совсем. По правде говоря, Наоко не мог понять, как эта штука перестала существовать вокруг его рта. Такое чувство, будто намордник сделался жидким, постепенно растворился и оставил лишь изначальный ободок из органического металла, который огибал его затылок и шею. Каким бы ни был механизм, продолжение этого ободка, находившееся между его челюстями во рту, исчезло. Это случилось так быстро, что Наоко поначалу не отреагировал. Он продолжал держать челюсти разведёнными, в приоткрытом положении на секунду или долю секунды дольше, чем требовалось. Когда его рот наконец-то закрылся, это был скорее рефлекс, нежели решение. Что-то в его теле в целом дёрнулось, и челюсти захлопнулись с резким сокращением мышц и костей. Наоко содрогнулся, закрыл глаза от ноющей боли в челюсти и губах, которая вызвала резкую острую боль в висках. Его вампирские зубы тоже болели — предположительно от того, как сильно он сжал челюсти. Он даже издал невольный звук, а в ушах всё ещё слышался металлический звон. Эти чёртовы штуки ощущались так, будто были сделаны из бриллиантов. В сравнении с его прежними человеческими зубами они были практически несокрушимыми. Однако этот звон от щелчка зубами нервировал; он влиял на него так, как на человека действовал скрежет ногтями по школьной доске.