Открывает рот, уже готовая произнести жестокие слова. Но что-то внутри сопротивляется. Это что-то – не остатки любви или сострадания. Скорее, это интеллект, хитрость. Нежелание признаться в своем безразличии. Возможно, страх. Вика не знает, как поведет себя отец, скажи она, что ей плевать на него на Димку. – Он не умрет. – Девушка говорит уверенно и громко. – Димка выкарабкается. Выздоровеет. Он же у нас крепкий паренек. Вика говорит и внимательно следит за реакцией папы. Кажется, он рад ее словам. Его плечи расслабляются. Лицо разглаживается. Возможно, он догадывается, что на самом деле хотела сказать дочь. Он все чувствует. А может, это всего лишь ее фантазия, всего лишь паранойя, глупые подозрения. – Пойдем. Дима отдохнет, – говорит отец. – Попробуем, чем сегодня вкусным кормят в буфете. М? Посмотрим, может, найдется «картошка» для нашего крепыша? Отец старается говорить весело, и у него почти получается. Посторонний точно ничего бы не заметил, но Вика слышит, как еле уловимо дрожит его голос. Ему не удается скрыть свое волнение. Бесталанный лицемер. И он перепутал. Мама никогда бы не перепутала. Димка терпеть не может пирожные без крема. «Картошка» – это любимый десерт Вики. Был любимый. Давно, когда она была ребенком. Вика встает. Она бросает короткий взгляд на братика. Ей надо бы сказать что-нибудь ободряющее. Что-нибудь вроде «не переживай, Димка, я сама проконтролирую, чтобы пирожное было целиком из крема», но и на этот раз из пересохшего рта звуки отказываются вылетать. Вместо слов Вика хрипит и откашливается. Братик все еще лежит с закрытыми глазами. Притворяется, что спит. Вика это знает. Она видит, как по его щекам текут слезы. Ее взгляд скользит от кровати, через подоконник, вдоль занавески и останавливается на отражении в окне. На фоне ветки дерева она может разглядеть свой размытый силуэт. Распущенные волосы спадают на лицо. Сквозь кудри на Вику смотрит немигающим жестоким взглядом ее холодное хитрое лицо. Отражение улыбается. Оно наслаждается. Ему доставляет удовольствие безнаказанно наблюдать за страданиями людей, которых оно ненавидит. – Все сдохните, – шепчут еле слышно губы Вики. – Ненавижу вас. Отражение показывает пальцем на Вику. – Ненавижу тебя. – Ты что-то сказала? – интересуется отец. Его фраза возвращает к реальности. Девушка мотает головой и отворачивается от окна. – Тогда пошли скорее, пока все самое вкусное не раскупили. На этот раз Вика не спорит. Берет родителя за руку. Линолеум при каждом шаге неохотно отлипает от подошвы, издает громкий резиновый бесящий скрип. Они выходят в коридор. Дверь в палату закрывается, и Вика чувствует, что она снова может дышать. Она чувствует, как затекла от напряжения ее спина. Она смотрит на отца. Мужчина выглядит еще хуже, чем его сын. Огромные безразмерные очки на пол-лица, за которыми устало моргают покрасневшие глаза. Веки болезненного синего цвета и брови, которые до сих пор упрямо отказываются отрастать. Он определенно ничего не понимает и ни о чем не подозревает. Зря она думала, что этот человек способен что-то почувствовать. – Я в туалет, – говорит Вика и спускается по лестнице. Отец не отвечает. Он, кажется, даже не слышит ее. Мужчина садится на скамейку и закрывает руками лицо. Он не обращает внимания на то, что говорит его дочь. Он не замечает, а может, не хочет замечать, что Вика спускается куда-то по лестнице, хотя на этаже есть уборная. Вика уедет домой. Она не хочет оставаться в больнице. Ее ребеночек не должен мучиться, переживать и дышать лекарствами. Девушка спускается. Она вызовет такси и уедет. А когда отец поймет, – если, конечно, поймет, – что ее нет в больнице, будет уже поздно. Она уже будет далеко. Вика садится в такси. Машинально называет адрес. Автомобиль отъезжает. Вика в какой-то момент засомневалась. Правильно ли поступает? Она практически передумала уезжать. Хотела крикнуть водителю, чтобы тот сейчас же остановил и выпустил ее. Но не стала. И такси выезжает на проспект. Проклятая больница и все эти болезненные хмурые лица остаются позади. Вика смотрит на мелькающие в окне и остающиеся позади деревья. Девушка размышляет о том, что она себя не узнает. Что-то в ней меняется. Она никогда не была жестокой. Она же больше всех на свете любила папу и братика. Она никогда бы не оставила их в трудную минуту. Ей сейчас должно быть стыдно за свое поведение. Но улицы проносятся мимо. Девушка наблюдает за бесконечными уставшими, одинаковыми, лениво ползущими пешеходами. Наблюдает и улыбается своему отражению. И на этот раз в ответ получает теплую улыбку. Вика ловит себя на мысли, что ей нравится, что сегодня она останется дома одна. Трудно себе в таком признаваться, но… Она хочет… Нет. Она пытается отогнать от себя страшную, позорную идею, но гадкая мысль упорно возвращается. Вика хочет, чтобы все так и оставалось. «Как было бы хорошо, если бы отец с братом никогда не возвращались». Если бы они умерли. И я. – Да. Было бы гораздо спокойнее. – Вы что-то сказали? – интересуется водитель. – Нет-нет. Ничего, – улыбается Вика и продолжает смотреть в окно. * * * – Доброе утро. Вы что, не уходили-с домой? Заработались? – говорит помощник, изображая заботу. Он идет к столу и оставляет на нем почту. – Не бережете вы себя, Михаил Григорьевич. – Сколько сейчас? – Полседьмого-с. Завтракать изволите-с?