– Это что? – Полковник рассматривает конверт на столе. – Почта-с. Доставили ночью. Михаил Григорьевич разрывает конверт. Он перелистывает бумаги. Глаза его пробегают написанное. Его лицо бледнеет. Его рот шепотом произносит то, чего он ждал и одновременно боялся. – Освободить тюрьмы от заключенных. – Что? Михаил Григорьевич не обращает внимания на помощника, которому явно любопытно узнать, что там за приказ пришел из управления. – Если не хотите завтракать-с, может, чаю? – Пшел вон, – шепчет полковник. – Что? – Пшел вон! – повторяет полковник чуть громче и не отрывает взгляда от бумаг. Михаил Григорьевич читает, и волосы на его голове шевелятся. Он с удовольствием выполнит любой подобный приказ. Но. Слишком короткие сроки. Ему не управиться за день. – Вдвое сократить количество заключенных. Любыми способами. Полковник отодвигает корреспонденцию. Он упирается головой в руки. Локти скользят по столу. У него в тюрьме тысяча восемьсот шестьдесят семь человек. Это не считая двоих смертников, которых еще не успели расстрелять и к которым сегодня присоединится крупное пополнение. Новая партия осужденных к ВМН. Сто пятьдесят, а может, двести осужденных доставят к полудню. Освободить тюрьмы. Тысяча человек должна просто испариться. И ни слова о том, что кого-то из них можно отпустить. «В первую очередь обращать внимание на осужденных по контрреволюционным статьям». Михаил Григорьевич смотрит на пустой стакан. Эх. Как же не вовремя он бросил пить. Как все не вовремя. Полковник знает, что «политические» в большинстве своем осуждены по приписанным делам. Их просто изолировали. Михаил Григорьевич профессионал, он не мясник. Ему нужны факты. Нужны признания. Вот только как ему успеть добыть признания в таком количестве за такой короткий срок? – Ваш чай. В кабинете появляется сначала голова, а после и все туловище помощника. Он осторожно заходит и следит за реакцией начальника. – Отправь. – Михаилу Григорьевичу приятно говорить эти слова. – Сообщи в центр, что из нашей тюрьмы убыло по первой категории девятьсот пятьдесят человек. Помощник садится на стул. У него, похоже, перехватило дыхание. Он знает, что означает убывание заключенных по первой категории. Он и раньше отправлял доклады. Но это же почти тысяча человек? – К нам сегодня привезут так много с ВМН? Откуда? И где же их всех хоронить-с? – Об исполнении приговора для вновь прибывших сообщим позже. – Как? – Глаза помощника вот-вот вылезут из орбит. – Тысяча по первой категории, и это не считая новых? Но это же… – Сообщи также, – перебивает полковник. – Передай в центр, что все убывшие будут погребены должным образом. В ямах, вырытых специально для этих целей. Михаил Григорьевич умалчивает, что часть людей закопают в расположении воинской части, и еще часть будет погребена прямо в подвале тюрьмы. А также он умалчивает, что вряд ли тела закопают должным образом. На глубокую могилу приговоренным рассчитывать не приходится. Все, что может ждать осужденных, это короткий формальный допрос и пуля в затылок. – Вопросы? – Голос полковника становится строже обычного. – Никак нет. – Тогда пшел вон. Помощник только сейчас замечает, что все это время у него в руках на подносе дымится чашка с чаем. Он идет, и ложечка в сахарнице побрякивает в такт шагам. – Сегодня в полдень привести приговор в исполнение. По пятьдесят восьмой в первую очередь. Контра нам ни к чему. И да. Что там с Науменко, проявил себя лейтенантик? Помощник останавливается. Он стоит лицом к двери, глаза его мечутся из угла в угол. – Как он должен был проявить себя-с? – Отправил? Я про жалобу на меня. Помощник сглатывает слюну. Он обдумывает каждое слово. Он не может соврать, боится, а еще он знает, что ждет Науменко, если рассказать все как есть. Что лейтенант все-таки отправил, да не одну, а сразу несколько жалоб на Михаила Григорьевича. Отослал и отчет с подробным описанием действий полковника. – Нет, – отвечает помощник тихим голосом. – Я проследил. Технически помощник не солгал. Технически он просто не раскрыл всех деталей. Да, Науменко написал жалобу. Но она не дойдет до адресата. Помощник вовремя перехватил корреспонденцию. Все знают, что если докладная и дойдет до руководства, Михаил Григорьевич отделается максимум замечанием. За его прошлые заслуги он в управлении на особом счету. А вот лейтенанту за такой промах не поздоровится. В этом помощник не сомневается. – Ладно. Выходит, я ошибся в наглеце. – Выходит-с, так. – Все равно. Передай ему, что он возглавит операцию по разгрузке нашей тюрьмы и лично проконтролирует исполнение приговора. А потом пусть садится и заполняет свои таблицы. Полковник специально назначает Науменко. Михаил Григорьевич знает, как трудно отдать команду «пли». И он с удовольствием посмотрит на испуганное лицо Науменко в тот самый момент. Заглянет в его наглые слезящиеся глазенки. Послушает, как дрожащие губы будут произносить проклятое «готовься», «целься», «пли». Полюбуется, как тот выскочка будет стоять, опираясь на стену, чтобы не упасть, и смотреть, как приземляются на пол осужденные один за другим. – Есть, – произносит помощник и закрывает за собой дверь. Михаил Григорьевич достает новую стопку досье. Он педантично перекладывает папки, раскладывает их по стопкам. Совсем скоро лица с фотографий из этих папок прибудут на казнь. Он еще раз просматривает документы Чукчи. Фотография есть. Есть описание внешности: среднего роста, темные волосы. Но нет ни имени, ни фамилии. В графе семейное положение прочерк. Ни данных о том, где проживал, ни данных о том, кем работал. – Крепкий, похоже, попался, – говорит полковник и закрывает папку. Его искренне удивляет, что коллеги не сумели узнать элементарное. Михаил Григорьевич не понаслышке знает, как проходят допросы. Он сам лично и не раз опробовал на самых несговорчивых заключенных рекомендованную методику развязывания языка. И все как один признавались даже в том, чего не совершали. А тут… Полковник пересаживается на диван. Он всю ночь провел за столом и сейчас с удовольствием приляжет и подремлет пару часиков. И ему обязательно приснится приятный сон, ведь он уже свершил свою месть, наказал молодого доносчика.