– Сестра… Как мне вас называть? Обязательно сестрой? А можно Ксаной? – Синица вопросительно глянул на женщину. Сколько ей? Пожалуй, лет тридцать пять? Выглядела она моложаво. Крепенькая, краснощекая, эта сестра или нет, рада была новому человеку. – Дак зовите, как хочете! Мы деревенские, свои Ксюшкой кличут, а я у дьякона в прислугах, дак он… сестрой Ксенией! – охотно отозвалась она. – В прислугах? – переспросил Петр, чтоб поддержать разговор. – Я тутошняя, с под Казани, а как померли все мои, дак… Замуж кто возьмет? Ни кола, ни двора, школу от тожа… только шесть годков и ходила, дак… А так я все по дому – и постирушку, и штопку, и шить и вязать! А шти и хлебушко или там блинцы – дак лучше Ксюши никто на деревне не могет! Вот отец Питирим меня и взял. По хозяйству! – уютно ворковала Ксана, быстренько извлекая из простого деревянного шкафа серое солдатское одеяло, комковатую подушку в полосатой наволочке и толстую вязаную мужскую куртку. – Ксаночка, вы сказали – «хворый». Он заболел? Степан Францевич простудился? – Петр напрягся. Он сам не очень понимал, отчего с волнением ждал ответа. – Кокой там! Он… пошлите скорей! Яму худо на ветру, – вдруг спохватилась Ксана, – айда, Петр Андреич. А… рази ж семья не знат? – на ходу добавила она. – Нет! Расскажите, пожалуйста. Они все очень волнуются. Давайте, я помогу! – с этими словами Синица забрал у Ксаны узел с теплыми вещами, приготовившись внимательно слушать. Этот печальный рассказ словоохотливая простодушная Ксюша начала так: – Да вишь ты, Андреич, там у себя… он, брат Степан, к нам с Хермании пристал… Дык вот, стал он у себя хворать. Душно, грит. Задыхаюсь! Кости все ноють, сам похудал. Кажная холера, грит, вяжется. А к дохтуру – ни-за-что! Он упрямыый! Переморщимся, грит. Не такое видали. А только время идет – яму хужей и хужей. И, стало быть, однако, пошел. Ну, там ему – херманские доктора анализы всяки, уколы, да то, дасе… А потом пошушукались и говорят. Сестра Ксения остановилась. Она слегка порозовела от волнения, рот ее приоткрылся, обнажив редкие желтоватые зубки. Руки она свела ладонями на груди. – Белакровия, вот что у брата Степана болить! – старательно выговорила Ксана. И чуть погодя добавила еще одно слово, нисколько его не переврав. Лейкоз! Дальше уж осталось немного. Упрямый дед разозлился на весь мир. Какого рожна вдруг умирать? Он пожил бы! А вместе с тем он не хотел родных мучить своими болячками. Жалел… Ксана не знала толком, отчего он решил уехать. В монастыре любили посудачить. А тут такой предлог! Не каждый день к ним на остров приезжают постояльцы «с самой Херманьи» – мордашка сестры Ксении сделалось серьезной. – Говорили, у него была родня с Волги. Будто, мальчишкой он тут нередко жил на каникулах. Будто, как заболел, потянуло его в здешние края. Одно, между тем, знали точно. Брат Степан тут имел знакомца. Даже больше. Отец Мефодий из Сергиевской церкви был родным братом жены Степановой сестры! Петр присвистнул. Эх, где его ребята! Луша бы точно разобралась, какая это вода на киселе. Не то, что он! Впрочем, не слишком важно. А Ксана продолжала. Дед, по ее словам, был большой домосед. Да, Петр слышал. Но человек родственный. Всегда всем открытки к праздникам писал. Охотно их приглашал к себе. И верующий! Он с этим Мефодием, хоть тот православный, любил о библии толковать. Короче говоря, как-то они с дедом Степаном сговорились. Степан тогда один уже ехать не хотел. Он выписал в Мюнхен этого Мефодия и тот его доставил в Свияжск. С тех пор Баумгартен и сделался братом Степаном. Живет же он безвыездно тут. И молится целый день! – Но он тяжело болен. Ему уход нужен. Удобства. Здесь в келье этой… даже ведь и помыться… А как врачи? – задал вопрос Синица, до сих пор слушавший Ксению, не перебивая. На лице женщины появилось какое-то новое выражение, скользнула хитроватая улыбка. – Дак брат Степан… больной, а богаатай, да-а. Почитай каждый день врач. То сюды, то туды… У няго машина туточки, дык возют. И он… где у няво чумодан, там спить. Здеся… он тока днем. А спить тама. Она хихикнула и глянула на Синицу, который сначала ничего не понял. После осторожных вопросов ситуация постепенно прояснилась. Старый и больной Баумгартен нуждался в уходе. Есть он тоже не мог, что дадут, иначе говоря, что готовили другим. И для него все организовали лучше некуда. Он жил не здесь, а в монастыре в удобной теплой квартире. Там же столовался. Имел в своем распоряжении машину с водителем. К нему из Казани ездили врачи. Когда надо, его самого возили в больницу, благо дорога хорошая и близко. Но это все. Целыми днями дед молился. Ни с кем, кроме монастырских, не знался, и знаться не хотел. Только эти заброшенные сюда судьбой бедняги его и видели. Они жили при монастыре «из милости». И помогали тут, чем могли. А сам старик писем не писал. По телефону не говорил. И с каждым днем становился все слабей… Петр лихорадочно соображал. Смертельно больной Баумгартен? Да, старый, но он сейчас стал похож на свою тень, если сравнить с последним фото. Оно, слегка смазанное, сделанное полгода назад на пасху в кругу семьи, отличалось все же, как небо от земли от нынешнего облика старика. Крепкий пожилой мужчина с проседью, с морщинистым, но мужественным загорелым лицом сделался ветхим старцем. Как же вести себя с ним? Линин дед умирает и знает это. Его право – распорядиться своей жизнью. Ему совсем нечего терять. Ия,вообще чужой ему человек и атеист. Так он пошлет меня подальше и будет прав. Он – глубоко верующий, ни жены, ни детей не захотел, а тайно от них живет в монастыре… Этот Степан Францевич готовится встретиться со своим Богом. Скоро! Все эти мысли промелькнули у Петра в голове, пока он, довольно споро, под быстрый говорок Ксении неумолимо двигался к огородникам. Может, повернуть назад? Придумать что-нибудь на ходу? Плюнуть просто? Собрать сведения, побеседовать с врачами, с Мефодием и уехать? Чутье и жизненный опыт подсказывали Петру, ему будет не слишком сложно раздобыть и скопировать историю болезни, письмо от Мефодия к родным… Он сам, как и Степан Францевич для этих мест был очень состоятельный господин! Так как? Бабушка Синицы говаривала: «глаза боятся, а руки делают!» Может, поэтому сейчас он все же шел себе рядом с сестрой Ксенией, стараясь укоротить шаг, чтобы примениться к ее коротким ножкам, но никуда не поворотил. Он лишь нахмурился, чего говорливая спутница не заметила. Они вышли, обогнули здание и направились по дорожке к липе, где тем временем к ним спиной уселись у стола огородники. Братья все вместе перебирали орехи, а дед глядел. – Время обеденное, – раздался голос дедова соседа, ссыпавшего в мешок очередную горсть лещины. Через полчасика машина за тобой придет. Брат Степан, я, что просить-то хотел… не подкинешь меня до магазину? Мне б папирос… – Э, а Ксюша тут как тут. И.. .к нам гости! – перебил себя говоривший. Все обернулись. Женщина ускорила шаг, взяла у Петра вещи и захлопотала. У нее выходило ловко. Маленькая заминка произошла, только пока она устраивала деда, помогала застегнуть вязаную куртку, пристраивала подушку и укутывала ему ноги. Синица остался в сторонке под пытливыми взглядами остальных. Те его внимательно изучали. Интересно! В их монотонную жизнь без событий вошло что-то новое, занятное. Этот рыжий с густыми усами в джинсах с вельветовым пиджаке сероглазый гость совсем не походил на братьев. Поэтому они глядели во все глаза. Все кроме деда! Он, не повернув головы, тихо толковал с Ксаной, благодарил, даже попробовал приподняться. И стало видно, как страшно он слаб. Дед еще раз сделал усилие… попытка опять не удалась. По лицу Степана Францевича прошла мучительная гримаса. От Синицы все это не укрылось. Он сделал шаг вперед, открыл спортивную сумку и засиял, надев себе на лицо одну из самых своих обезоруживающих улыбок. – Здравствуйте! Я не хотел мешать. Но думаю, пора. Меня зовут Петр Андреевич Синица. С этими словам он извлек из спортивной сумки пиво, сыр, ветчину, хлеб, большую нарядную коробку конфет и предложил. – Пожалуйста, угощайтесь. Я приехал их Москвы. У меня тут важное дело. Так, что… При этих словах старый Баумгартен, до сих пор старательно глядевший в пол, поднял на Петра глаза. – Вы ведь ко мне? – прозвучал его слегка надтреснутый голос. Петр обещал Рите – только вместе. Но старался уговорить ее остаться. В самом деле, не стоило им появляться вдвоем. Ему следовало осмотреться и разобраться. А ведь ее не оставишь ни на минуту. Она без языка! Он бы и сам боялся, а не только встревоженная девушка. – Ты слишком красивая! Только появишься – у них зазвонят колокола. Прощай инкогнито! – отшучивался Петр. Но не было бы счастья… Рита с утра уж немножко куксилась – думала, устала с дороги. А оказалось, не то. Она расчихалась и раскашлялась, горло у нее разболелось. Синица с помощью двух гостиничных тетушек раздобыл мед и малину, они наполнили термос липовым чаем. И Рита, укутанная в теплую шаль, позволила надеть на себя вязаные носки, кротко свернулась калачиком и уснула. Так и вышло, что он отправился на поиски Баумгартена один. Он не собирался брать быка за рога. Не рассчитывал даже сразу его найти. Был готов к тому, что старик уехал или даже вовсе не появлялся в Свияжске. Петр склонялся к мысли, что дед видел, что случилось с Чингизом Мамедовым. И если это попросту Берг… Знает и решил устраниться? Иначе почему он никому ничего не сказал? Почему не взял с собой жену? Зачем не только оставил семью, а вообще уехал из страны? Петр Андреевич к тому ж хотел быть поначалу один, потому, что совсем не знал, как дело обернется. Вдруг придется изображать кого из себя? Что тогда делать Рите? Она и вообще приметная… а уж в стольном граде Свияжске… Нет. Не пойдет! Что он знал до приезда сюда? Что дед замкнулся и почти перестал разговаривать с домашними. Они тоже избегали его, как-нибудь упоминать бог знает почему. Что кот исчез – общий любимец. Кота они, странным образом, нашли… У Петра не было никаких оснований разыскивать деда, пока он по косвенным причинам не предположил, что тот, возможно, что-то знает… Но вообще хотел оставить это дело. Но… Лина попросила! И вот – встреча. «Насельники» оживились. К их скромному столу подкрепление оказалось как нельзя кстати. Ксана обрадовалась конфетам, взяла одну, потом другую и засмущалась как девочка. А дед Степан встал без посторонней помощи, выпрямился и решительно проговорил. – Петр Андреевич? Сейчас машина придет. Хотите поговорить? Вы можете поехать со мной. Петр отметил, что старик говорил правильно, много лучше жены с дочерью. По сравнению с Генрихом он был просто златоуст. Не смотря, на физическое недомогание, в нем чувствовалась внутренняя сила. Петр не стал спрашивать ни о чем, тем более, возражать. Он кивнул. – Я готов. Поедем! У меня для вас есть письмо от внучки. Я приехал… – Да, знаю. Она мне посылает переводы. Умница девочка. Предупредила старика, как и что. – Брат Степан, а курево? Можно мне с вами? Я тебе только что…– встрял давешний сосед. – Извини, Митрий. Нету теперь папирос. Сигареты. Мы заняты. В другой раз! – буркнул дед. Рита, проснувшись, не сразу поняла, где находится. Под окном разговаривали, смеялись, потом кто-то запел. Кто это… где… Постой, она в России. А что это за язык? Ясно, не немецкий. Тогда какой? Очень знакомое слово «курасон»… Постепенно ее сознание прояснялось. У входа в гостиницу «дом купца Каменева» мужской голос, а потом еще и два женских слажено пели под гитару на испанском! Она неплохо знала романскую группу. Слышно было прекрасно. А когда снаружи перешли от вокала к прозе, Рита уже хорошо разобрала, что к чему. Это были приезжие, туристы. Еще один голос, мужской, погромче… Теперь они перешли на английский. Речь шла о том, что двое уезжают в Казань, а двое останутся в гостинице. Испанцы, два архитектора на несколько дней. У них был сопровождающий, гид. Парень, которого туристы называли Алекс, проводил своих подопечных, простился с ними до утра и повез отъезжавших в аэропорт. Синица сел в машину со стариком. Они вместе пообедали в его комфортабельной квартире. Неспешный разговор их шел о семье. Старый Баумгартен рассказывал. Он объяснил, как сложилось у них на новом месте. Как Марта нашла работу. Как ее дети росли. Про внуков говорил охотно и ласково. Почти без напряжения. Особенно о Лине. Но вот он стал делать паузы. Веки его отяжелели. Голос зазвучал приглушенно. Петр видел, что старик устал. Он предложил ему не стесняться и прилечь. Сейчас будет сопротивляться. Отвергнет с негодованием, еще, пожалуй, разозлится как на брата Митрия! – с несколько запоздалым сожалением Петр глянул на собеседника и приготовился извиниться. Но дед неожиданно кротко закивал и… лег. Не прошло и нескольких минут, как он заснул. Синица подождал полчаса. Он никуда не ходил без книжки. И сейчас похвалил себя в который раз за предусмотрительность. Прошло еще минут сорок пять… В двери повернулся ключ, и вошла женщина. Оказалось, к деду ходит медсестра. Процедуры, уколы… Делать нечего, надо было уходить. Когда Петр пришел домой, он застал такую картину. В кресле заботливо укутанная, сидела его болящая Рита, а перед ней… – Что я вижу? Да мне тебя нельзя оставить одну даже на часок! – с несколько наигранным энтузиазмом включился он.