Вы смотрите вопросительно. Вы думаете, я могла быть против. Конечно, нет! Ну и здорово, что подарил. Я знала – он Яну обеспечил. Он так хотел. Теперь такой разумный и дельный человек как она никогда не будет нуждаться, пусть все ее рестораны и палатки разом разорятся! Итак, он, Чигиз, то есть, все оформил. Яна поохала, поотказывалась и согласилась. Она расплакалась, поблагодарила и почувствовала себя словно у Христа за пазухой впервые в жизни. Кажется, все отлично. Кроме, разве, одной важной детали. Яна долго колебалась, рассказывать ли об этом Людвигу. И решила рассказать! Она сочла, иначе выйдет хуже. – И как? – Петр в первый раз задал вопрос и с волнением ждал ответа. – Они серьезно поссорились! А потом… Он, видно, решил для себя выяснить, что там у нее с Мамедовым. И стал… Дальше, понимаете, это все через третьи руки. Что от Яны, что от адвоката Людвига… – Вы, я смотрю, в это плохо верите? – осторожно осведомился Петр. – Да я вообще не верю! – Лина вскочила. Ее глаза впервые за все время разговора метали молнии. Губы сжались. Голос дрожал от гнева. Ведь у него же – мотив! Он был там примерно в это время. Есть доказательства. Он – человек в отчаянном положении. Устал. Издергался. Измучен жизнью и ревностью. Я думаю – это он! Он в тюрьме. Яна на свободе. Плачет, но… Ой, не знаю. Я для нее была готова на… – На что? – На многое! А для него, само собой, нет! Раз он на видео, на это должна быть причина. Он говорит, что следил. Я бы еще могла подумать, что он хотел зайти к Мамедову и прямо спросить, но… это маловероятно. Чингиз не знал почти ни слова по-немецки. В общем, я вам кратко перескажу его версию. Или, скорей, резюме. Людвиг, будто, услышал или увидел – прочел, скажем, CMC, что Яна условилась встретиться с Чингизом. Прийти к нему! И домой! Он вышел из себя. Решил за ней проследить и… В тот день, когда все случилось… Если совсем коротко, Людвиг утверждает, что знал, когда и где они встретятся. Он доехал до особняка Мамедова, припарковался так, чтобы из дома машины не было видно, убедился, что она тут и вошла с Чингизом в дом. Тогда Берг перелез через ограду, подкрался к окну, но ничего не увидел. Зато почувствовал себя идиотом… и убрался восвояси. – А почему мы тогда…? – На видео не видим, как он отчаливает? Он, по его словам, уже под окном остыл. Пришел в себя. До него дошло, что будет, если его застукают! Позору не оберешься. Яна его бросит. Если она пока колебалась, теперь окончательно решит, что из них двоих лучше уж Чингиз. Людвиг, будто, почти ползком под окнами обогнул дом, с тыльной стороны садом прошел… – А понял! За домом камере не видно, а он снова перелез через ограду и… – Даже перелезать не надо! Там калитка. Она запирается, но изнутри на засов. Он вышел, не встретил по пути никого, сел в машину и уехал восвояси. – Слушайте… Я не очень пока вникала. Я… как мне вам объяснить… Мне страшно трудно. Ведь боль! Ответственность! Семья – они же вдруг остались… Ну, понимаете, у них была своя жизнь, занятия, обязанности. Они уже не очень молодые люди! Да, деньги есть, но… Но я должна принимать без конца решения, все контролировать, подписывать целое море бумаг. А я… я же.. У меня… головокружения и диатез. Мне – к врачу. И я боюсь, что весь этот ужас может сказаться на малышке. Стальная, титановая Лина вдруг дрогнула. Ее лицо сделалось снова детским. На глаза набежали слезы. – Петр Ан-дре-е-вич! – старательно выговорила она. Мне легче по-немецки. Мы с вами так обычно и разговариваем. Но вдруг… я вам сейчас на русском. Да мне… нет, до мне! А! До меня теперь дошло. Он врет! Людвиг Берг говорит не правда! Ой! Не выходит. И она снова перешла на родной. От волнения, и впрямь, выходило не слишком гладко. – Герр Петер! Не мог Берг увидеть, не мог и услышать вообще ничего, что говорил и писал Чингиз! Чингиз не знал немецкого. Но и Берг русского не знает! И что? Яна на азербайджанском говорила? То есть… Вы поняли? Я немедленно… Может быть, КРИПО не все знает. Откуда? Но для меня.. .Я… теперь никаких сомнений! Никаких… Бедная моя Яна… Лине сделалось нехорошо. Яна брела по улице, не замечая ветра и мороси. Низкие облака сделали этот зимний тоскливый день темней темного. Это навсегда. Весны просто не будет. Избалованным погодой мюнхенцам грех жаловаться. Так много ясных и теплых дней! Осень тут прекрасная. Мягкая, золотисто зеленая, солнечная. Даже зимой часто хорошо. Но только не сегодня. Промозглая сырость забиралась в рукава пальто. Ветер хлестал по глазам. И это было даже лучше. Никто не замечал ее слез. Она все и всегда преодолевала! Сколько она сумела! Разве было легко? Выучилась. Стала своей среди ребят из совсем другой среды в школе. Потом кафедра. Путь от секретарши вечерницы в преподаватели был вовсе не прост. Кроме студентов есть коллеги. Еще вчера она для них она была девочкой на посылках. Не все сразу переварили, как «подай – принеси – пошла вон!» сделалась в одночасье ровней. А Германия? Что говорить. Но главное сейчас не это. Со стороны… Как однажды сказала тетя Ира? Ты – красивая, образованная, у тебя – мы, а мы всегда тебя поддержим! И это правда. Она же понимает. Так и есть! Школа, место работы, ее эта стажировка в ГДР… Потом становление в новом качестве и головокружительная, в сущности, карьера! Улица была пуста. Яна, не замечая того, сначала тихо потом громче принялась говорить вслух. – Да, деньги были. Но ты попробуй, сумей! Я ж не покупала предприятия, чтобы стричь купоны. Нет, все сама! Ах, господи! Вот опять я о работе… Ну, стоп. Надо иметь мужество сказать правду. Успех, достаток – важнейшие вещи. Может, кому их хватит, мне – нет. А кроме них? Меня словно сглазили в колыбели. Больше-то ничего нет! Не было, нет, не будет… Не будет никогда. В этом сомнений не осталось. В который раз все обрушилось. Больше у меня нет сил. Если нет радости… Почему до сих пор у меня нет мужа, ребенка? Любовь была. Редкая птица – любовь! Но непременно ненадолго. А потом крах! Я взрослая. И в Дрездене я была уже не ребенок. Двадцать пять это не шестнадцать. А здесь через столько лет – совсем. И что? Я снова страдаю. И.. .я – сидела – в тюрьме. Даже и выговорить страшно. Я ж ничего плохого не сделала! Одно это ломает человека. А я справилась. Я выдержала! Пока это касалось только меня. Но теперь – все. Людвиг… Людвиг убил Чингиза! Все сошлось. Людвиг… а я его люблю. Чингиза нет, а он мне был друг. При всех его особенностях. Для меня – друг! Нет, хватит. Желаний нет. Сил нет. Нет и… Стоп. Есть одно желание! Пусть она кончится, эта невыносимая боль. Ветер усилился. Яна ускорила шаг и укрылась под козырьком у подъезда. Скорей домой! О чем это она под конец? Что-то нужно было еще додумать. Ох, вот. Ей предстоит… ее снова вызовут. Ей придется давать свидетельские показания. Потом – суд. Надо будет еще подкладывать дровишки в костер, который загубил ее жизнь, сломал надежды на будущее, семью, детей! Ее любовь! Яна остановилась. Зачем она, борясь с непогодой, топает пешком? Она знает, что делать. Такси! Но… это же не Москва. Мюнхен. Тут нет в потоке машин зеленых огоньков. У вокзалов, около театров ждут таксисты. А в этой тихой части города – нет. Но ей нужна машина. Немедленно. Значит.... Яна осмотрелась. Увидев магазин, она вошла внутрь. Здравствуйте, у меня к вам просьба. Вызовите мне, пожалуйста, такси! – обратилась она к молодому кассиру. Когда много лет назад она с удивлением впервые увидела такую сцену, ей так понравилось! Это была одна из мелких приятных черт новой жизни, где все куда удобней и лучше приспособлено для людей. Оказывается, в порядке вещей прямо из магазина вызвать такси. Ей никогда не приходилось, но вот… Она прислонилась к стенке в сторонке и затихла. Что-то вроде сонной одури… Таксист через несколько минут вывел ее из оцепенения. Дома все было как всегда. Адель приходила поливать цветы. Убираться не входила в ее обязанности. Яна вызывала другого человека. Было заведено, что она звонит, когда надо. Так удобнее. Она не любила отдавать ключи чужим. У Адели же, ключи, были и… дома все сияло! Она приходила, делала, что требовалось, а потом исчезала. Тепло, на кухне пахнет кофе и мускатным орехом. Азалия усыпана белоснежными цветами. В маленьких вазах полураспустившиеся тюльпаны. Почти весна… Холодильник… Ее обычный набор. Все есть. А на столе – вот почему так вкусно пахнет – свежеиспеченный кекс! Вот тут она и заплакала. Нет, все равно. Так будет еще больней. Надо только написать, чтоб виноватых не искали. Сейчас… Записка. По электронной почте – Лине. Еще кому? Тете Ире. Они позже получат. Нет. Больше не могу. Когда с мамой стало совсем плохо и безнадежно, Яна приехала. И родное разгильдяйство на этот раз наоборот, помогло. Мама не хотела в больницу. И они с тетей Ирой все организовали на дому. Дома дежурили медсестры. Врач приходил консультировать. Препараты – а скоро понадобились препараты – они купили, сколько надо. Осталось еще! Это не Мюнхен. Москва! А потому и сейчас – у нее есть. Яна выбрала красивое и удобное домашнее платье и переоделась. На столик около кровати поставила воду, а рядом тяжелый устойчивый хрустальный бокал, чтобы не смахнуть в полусне. В ногах – любимый теплый шотландский клетчатый плед. Все готово? Пожалуй. Осталось только одно простое нестрашное дело. Но надо сосредоточиться. Сначала красные таблетки. Потом воды. Подождать немного. Теперь три зеленых. И вот тогда допить стакан до конца. Через некоторое время сделалось совсем тихо. Только тикали часы. Да дыхание спящей, если прислушаться, еще можно было различить. Оно становилось тише, слабее, медленнее… Лину отвезли к врачу и тот немедленно отправил ее на больничный. Она послушалось. А добравшись домой, там осталась сначала на пару дней, потом еще на денек и наконец, до конца недели. Когда же стало лучше, она окончательно решила не вмешиваться больше в ход событий. Лина самым дружеским образом опять поговорила с Петром, попросила прислать ей счет и щедро расплатилась. После чего решительно сказала, что это все! – Я всех вас буду рада видеть весной. Мы с малышкой – она похлопала по шарику под свободным свитером – уедем в курортное место в Швейцарии. Рядом – отличная больница. Там все предусмотрено для таких, как я. Мы будем гулять, делать упражнения, правильно питаться… И постараемся больше не страдать! Это может показаться бездушным. Я даже не хочу… Бабушка приезжает из Свияжска. Будем урну хоронить. Я была дедушкина любимица. И я… непременно потом приду! Но не сейчас. Не могу я больше. И… – Что вы! Конечно – сколько может один человек перенести! Даже если бы вы не ждали ребенка, вам надо передохнуть и вы… – начал Петр, но Рита просто встала, подошла к молодой женщине и обняла ее. Лина беззвучно заплакала, но быстро справилась с собой. – Ничего, я… сейчас. Ну, вот и все. Нет, нет, подождите еще немножко! – сделала она протестующий жест, заметив, что Петр и Ритой приготовились было распрощаться. Герр Питер, у меня к вам есть еще просьба. Верней, работа. Пожалуйста, не откажите! Она как раз для вас с Ритой. Дело в том, что я не хочу больше никакой деловой переписки. Полностью устраняюсь от дел. Все, кроме бэби, пока табу. Тут она в первый раз улыбнулась и продолжила. Ну, я распорядилась, где нужно. Взяла отпуск. Мамедовские дела передала. Их поведет управляющий. Но есть еще и мои. В том числе, русские корреспонденты. Я вас прошу разрешить мне переадресовать их вам. В вашем распоряжении мама с папой. Что понадобится, можно спросить и узнать. Я вам доверяю. Гонорар на ваше усмотрение. Только без самой крайности ко мне не обращайтесь! – Я несколько… разговор принял такое неожиданное направление… А что нам надо делать? – Синица захлопал ресницами и сделал круглые глаза. – Есть житейские вещи. Пожалуйста, поздравьте всех от меня! Откажитесь от моего имени от приглашений! Попросите, кого надо подождать! Объясните, что от меня пока не стоит ждать… – Что именно? – улыбнулся в свою очередь и Петр. – А? Ничего! Пауза! Вы понимаете? Ой, я вас очень прошу! Я вам доверяю! Но почему я? – Синица несколько оправился от удивления. Вы – знаете, вы – умеете, вы примете верные решения. И вы же – если совсем иначе нельзя – найдете тогда меня! Я только вам оставлю адрес и телефон. Я с завтрашнего дня беру другой!