Они обогнули водоем. Отряхнули снег на ступеньках и вошли в светлый облицованный деревом зал с большими окнами. Да, это была не кафешка, а ресторан. На стенах висели натюрморты и гравюры. Крахмальные скатерти и салфетки, хорошая посуда понравились Петру. Он, правда, навел справки. Но действительность превзошла его ожидания. Вполне подходит! Осталось теперь сделать заказ и попросить не тянуть. Он усадил Риту. Им принесли меню, карту вин. Петр извинился и отошел и вскоре, пошептавшись с официантом, снова появился. Странно! Рита держала в руках меню, не читая. Она уперлась невидящим взглядом в окно. Петр тронул девушку за плечо, она вздрогнула. Тогда он сел за столик, тоже развернул меню, но снова сложил и заговорил. – Мне кажется, ты волнуешься? Так он до сих пор не замечал? Не чувствовал. Как это… по-мужски. Только сейчас и дошло. По дороге он был занят своими мыслями, и только. – Петер! Да, я волнуюсь. Ты сказал – есть другая тема. И я боюсь. Ты мне хочешь сказать что-то важное? Скажи. Я пыталась быть трезвой и разумной. Молчать. Терпеть. Но не выходит. Так что? К ним подходили, меняли бокалы, зажгли свечу – она ничего не видела. Но наконе, за Ритиной спиной появились целых два официанта. Этих было уже мудрено не заметить. Один нес ведерко с шампанским и колокольчик. Другой – вазу с цветами, которую осторожно водрузил на стол. Официант с ведерком остановился. Рука в белой перчатке поднялась вверх. Колокольчик – большой с тяжелым длинным язычком – издал внушительный звон. – Вы позволите, господа? – Конечно! – ответил Петр. – Шампанское? У тебя день рождения? – брови Риты поползли вверх. Улыбка неуверенно сменила прежнее тревожное выражение ее лица. – Нет. Но подожди еще минутку. Спасибо! – он отпустил официантов и поднял высоко свой бокал. Радость моя! Сначала я хочу выпить с тобой просто за то, что мы здесь вместе. И чокнуться! видишь, какой я старомодный! И вот… Петр вынул из кармана серебряную коробочку. Открой, пожалуйста! Я не смог уговорить тебя. Но я старался, как мог. Если ты не передумала… Она не верила своим глазам и ушам. Коробочка… В ней лежало кольцо с сапфиром. – Камень как твои глаза. Скажи мне – да! Хочешь, я встану на колени? Рита засмеялась и заплакала сразу. Слезы брызнули из ее сияющих синих глаз, но голос не сорвался. Он прозвучал звонко на весь зал. – Хочу! Петр опустился на одно колено. Девушка протянула руку. Кольцо было чуть-чуть велико! И тут раздались аплодисменты. Весь зал, заполненный наполовину, официанты и даже повара, выглянувшие из-за двери, бариста у стойки – все хлопали и радовались вместе с ними. Их начали наперебой поздравлять. Откуда-то прискакала девушка и принесла еще букет от обслуги. Включили музыку! Рита с Петром совершенно забыли про толстенькую тетрадь в клетку, перетянутую для верности резинкой из ящичка с секретом. Вторую половину озера они огибали так медленно, будто и вовсе не хотели возвращаться. У каждого куста следовало поцеловаться, вспомнить, кто что сказал, полюбоваться кольцом. Рите теперь страшно хотелось скорей выбрать кольцо и для него. Значит… а что ему нравится? Пойти вместе? Или лучше пусть будет сюрприз? – Ты встал на одно колено, и вышло именно так, как я мечтала! Я так счастлива! Я даже не думала… Твоя мама как-то к слову сказала, что ты не знаешь, как здесь делают предложение. В Москве не так. – Ну, точней, в Москве вообще никак! До революции в России были как у всех обычаи и процедуры. Но все смело! Октябрьский переворот поубивал не только людей. Он все уничтожил. Культуру, традиции, попросту, воспитание! Это самое чувствительное. Ведь даже праздников не стало. Одно время они Новый год тоже запрещали! Елку! – Постой, Малыш! – Синица остановился. – Вот я с тобой и опять… Все забыл, ни черта же не соображаю. Я собрался тебе рассказать про Баумгартена, и, знаешь, язык не поворачивается. Ну, не хочу я сегодня о плохом! Давай… Нас это не касается впрямую. Хоть очень важно. Завтра же все передам Клинге. Я позвонил ему. И мы договорились. Рита слушала вполуха. Они только смотрела на него и ждала. Ну, да. Сейчас он что-то скажет. Все глупости про «женат» забылись. Клинге бы знал. Его мама… стал бы ее Петер знакомить с мамой? А та – так себя вести? Она ж была очень рада. И… Ой, нет. Вот оно! Сердце не обмануло. – Я… не решался. У меня тоже есть трудности. И я тебе написал. Если хочешь… Мы можем сделать так. Ты возьмешь конверт. Прочитаешь. И хорошо без меня подумаешь. А я пока улечу. Я буду ждать тебя в Москве, просто, чтобы не влиять на твое решение. Ты… у тебя жизнь впереди. Я тебя намного старше. Ты можешь… – Выбрать себе юного принца вместо меня! – закончила за него фразу Рита. – Нет, послушай! – она заговорила быстро- быстро. Я так переволновалась, что больше не могу. И вдруг поверила. Стоп. Ты только одно скажи. Кто-то стоит между нами? Или что-то? – Нет. Я тебе клянусь. – Ты меня любишь и то, что ты говорил… – Чистая правда. С первого до последнего слова только правда. – А тогда – все. Помнишь, Лина сказала про Чингиза, что он взрослый? Ты тоже. По-своему. Нет, я не сравниваю! – запротестовала она в ответ на его движение. Я только хочу сказать – я вижу, тебя что-то гнетет. А жизнь разная. Я… уже не первую практику делаю. Я все-таки, без пяти минут юрист. Яив тюрьме поработала. Там мне надо было обрабатывать личные дела арестантов. А это же истории! Чего я только не читала… Мне понятно, как трудно даже предположить, что может случиться, а потом мучить человека. Я сделаю в точности, как ты хочешь. Я тебе доверяю! Письмо? Хорошо, письмо! Прочту потом. Действительно, если есть повод, подумаю. Это я тебе обещаю. И о другом. Ты прав. Я тоже сегодня о плохом ни слышать, ни думать не хочу! У меня в глубине души жила тревога. И вот – прошла! Поцелуй меня. И теперь… пошли домой! У нас тобой еще целый день! Братья Клинге – Герман, ты прочитал. Что ты думаешь обо всем этом? Как поступить? Я решил сначала поговорить с тобой. Мы пока советуемся как частные лица и друзья. Я вполне сознаю свою ответственность. И, вместе с тем, мне хочется действовать грамотно. Я мало знаю здешнее судопроизводство и… – Ответственность? Да. Ты прав. Тут многие… Для этих Ленц – горе и позор. Для фрау Баумгартен… – Ой, тут я даже не хочу думать. Представь себе, ведь она мне отдала эту тетрадь. А в ней… – Петер, он… ты заметь, старик сказал – на твое усмотрение. Это, знаешь ли, означает, что ты тетрадь можешь сжечь, забыть о ней, но волю покойного тем самым не нарушишь! – А парня, которого арестовали, оставлю сидеть в тюрьме? Я разобью сознательно его жизнь – он же не виновен. Я сломаю жизнь этой Яне – она его любит. Я… – Стой, я поработаю адвокатом дьявола. Смотри. Представь себе, идет следствие. Это не ты, а КРИПО должна дознаться и выяснить, кто убил. Они дознаются! По крайней мере, они установят, что Людвиг не виновен! С другой стороны, семья Ленц, Инга, Лина и ее будущая дочь. Это будет процесс, который вызовет резонанс. Огласки тогда не избежать. Конечно, будет скандал. И грязь! Отвратительные подробности! В таких условия я сомневаюсь, что Лина сумеет сохранить любовь и уважение к Мамедову. А когда вырастет ее дочь… Брррр.. Верно. Но не могу же я, а теперь, мы… – Бесспорно, мы не можем! Мы снимем копии. Заверим их. А оригинал отдадим адвокату Берга. Я с ним посоветуюсь. Но, как бы он не решил, не допущу, чтобы это осталось без внимания. Однако… есть у меня еще одно соображение. Герман встал из-за своего солидного письменного стола, оперся на него обеими руками и пристально взглянул на Синицу. – Петер! Нам повезло. Это не надо переводить. И значит, мне проще работать. Полиции, адвокату и судье будет проще. Это – выигрыш. Я так обрадовался, дурак, когда ты мне сказал, что дед дневник писал по-немецки! Представь – еще были б спекуляции о качестве перевода, – он помедлил. Так вот, я обрадовался. А потому, не сразу сообразил. Мы этого человека не знаем. Но даже если б знали! А может, он выдумал? Мечтал поступить именно так. Или… он был смертельно болен. Ему было совершенно нечего терять. Он мог это сочинить, чтоб… – Я понял, Герман. И что? – Ну, что – нужны доказательства! А это, – он указал на мелко исписанный блокнот, – серьезнейший повод их искать. И ты… – Немедленно приступаю. Считаю своим долгом. Не столько перед… Ну, в общем, перед тобой. – Так, а теперь объясни мне, что ты намерен делать. Ты, правда, улетаешь? В Москву? – Да, я лечу в воскресение. И условился, что мама с Ритой меня на этот раз не провожают. – Вы мне рассказали про обручение. Но праздновать… – Мы будем праздновать! Ты знаешь, как я люблю такие вещи. Только еще Рита должна подумать. Ведь ни один человек на белом свете, кроме тебя… Ты ей не сказал? – Я написал письмо. Я улечу, она вскроет и обдумает. Как… ни один? А мама? – Она тоже не знает. Зачем расстраивать, пока я все равно не женат. Ну, хорошо. А мне ты разрешишь тебя проводить? – Я буду рад! Я чувствую себя казанским сиротой, если меня не встречают – провожают. Этот разговор состоялся в кабинете агентства братьев Клинге за день до отлета Синицы в Москву. Было поздно. Сотрудники давно разошлись. Друзья долго говорили то о делах, то о посторонних вещах и пустяках, пока не спохватились – полночь, давно пора по домам. Синица достал трубку. Клинге немедленно извлек из ящичка свою. Оба любили ритуалы. В полном молчании они набили и не спеша раскурили эти дорогие игрушки и окутались клубами душистого дыма. Клинге понизил голос. Он о чем-то спрашивал, а Петр, помедлив, отвечал. Затем опять была пауза. Вопрос. Пауза. Вопрос… Так протекло с полчаса. И стало заметно, что затуманившийся Синица ободрился и повеселел. Еще несколько вопросов. Ответы Петра теперь следовали сразу. Потом оба замолчали. Вдруг, не сговариваясь, они обменялись трубками, пожали друг другу руки, обнялись и распрощались.