– Петя, а как… ну ты же понимаешь. Ты ничего не говоришь о Рите. Ты прилетел, сказал мне, как мы с тобой всегда столько лет уж другу говорим, главное. И вот – молчишь! Давай, лучше, мы… – Давай! В общем, так. Мы обручились. Я так тебе и сказал, но не все. Есть проблемы. И не у нас, а у меня. Мы с ней условились. Я ей оставил письмо и улетел. Она должна прочесть, подумать. Ну и решить. И вот с тех пор, как я вернулся, Рита пишет. Звонит. И ни слова, про… решение. Она сказала – подумает. И думает! А я, ты сам понимаешь, что к чему. – Петя, прости… какие у ТЕБЯ могут быть проблемы? Ты молод, здоров, ты… отчего не назвать вещи своими именами – завидный жених, весьма состоятельный человек. Мы давно друг друга знаем. Мало того, мы вместе работаем. А это – другое дело! Совсем иная сторона личности! Так в чем… – Я тебе скажу! Ты будешь третий человек. Даже мама еще не знает. Они сидели внизу. Печка топилась с открытой дверцей как в то время, когда в «Ирбисе» еще не было камина. Потрескивали дрова. Уголек выстрелил, упал на пол и зашипел. Петр вздохнул. Он стал рассказывать. Видно было, что он страшно волновался. Длилось это не долго, но когда он кончил, напряженно слушавший Олег не на шутку перепугался. Черт возьми, Петро-то бледный как смерть. Эк его скрутило! – Слушай! Я был бы лицемер и осел, если сделал вид, что это чепуха! Но для тебя… Ты – человек широких взглядов. Можно же… – Верно. Я – да. А вот она… Майский – она мне в дочери годится. И кто знает… – Да ты спятил, начальник! Какие дочери? Ну, разве ты лет в шестнадцать… А что? В шестнадцать я был безбашенный болван! Вполне сексуально озабоченный, кстати. Хорошо, не нашлось какой-нибудь глупышки. Впрочем… Ну, это сложный вопрос. – Короче, ждемс! – Петя! Бог знает, ты понимаешь или нет, как мы тебя с Лушкой… и тетя Муся тоже. Ты ведь для нас.. .и «Ирбис» и наша работа.. .Э, я хотел не то! Как хочешь, но только я уверен, я ж ее видел. Она поймет! Давай, лети ты назад в Мюнхен! Рита тебя увидит и все! Петь! Ну, можно, я закажу тебе билет? – А, где наша не пропадала – заказывай! Герман приедет скоро. Я его встречу. А через пару дней улечу. Ты прав! Камень упадет с души, и я вернусь. Тогда мы обо всем договоримся. А если не упадет… Олег затаил дыхание. Он даже приоткрыл рот. – Тогда мы за тобой приедем и вернемся вместе! – Кто будет зверье кормить, я тебя спрашиваю? Корь, как и было, сказано – Лушенька, он дома третий день. Сначала у него железки опухли. Потом горло, то другое, ну а теперь уже сыпь. И, девочка ты моя, они его в больницу хотят забрать. Я Олега спросила. Он болел! Я за себя не боюсь. Мы с сестрой покойной обе в детстве, как полагается, переболели. А ты? Тут самое главное… – Мария Тимофеевна… – Ты что это, злишься на меня? Отчего я из тети Муси – как там Петенька говорит, а? Вот – разжалована без выходного пособия в Марь Тимофеевны! Растроенные и озабоченные, Луша с тетей Мусей сидели на кухне. Мужчин не было. Зато новости были! Синица серьезно заболел. Всем известная детская болезнь, неприятная, но не очень опасная штука в детстве, у взрослых, если угораздило, протекала тяжко. У Петра – исключительно тяжело! Все друзья были за больницу. Спокойнее! – Я тоже имела удовольствие. Но я с ним последняя общалась. Он был уже не здоров. Могла и подхватить! – Нет, тогда не беспокойся. Олег сказал – иммунитет на всю жизнь. Он с Леней сейчас у него. Шеф нас – девочек, стесняется. Вот и поедут втроем. Решили в инфекционное отделение на Стромынке. Олег сказал, еще с билетом в Мюнхен надо решать. Можно дату поменять, но говорит, лучше сдать. Пока ничего не ясно… Он позвонит. И что-то я такое про телефон… А вот! Слушай, Лунечка! Не забыть бы. Эрик тебе звонил из Петербурга. Он говорит, ты знаешь. Просил перезвонить. – А, Ленц? Знаю, конечно. Я непременно… узнаем только про шефа. Откуда он? Они еще в Питере или уже в Мюнхене? – В Питере. И тоже к нам собираются по дороге в Мюнхен. Зачем, не знаю. Он тебе сам объяснит. А мы с тобой… нас в больницу пустят? Поесть ему… да просто я беспокоюсь. Я забыла уж, как с корью этой. На диете, не на диете? – Я, теть Мусь, дергать его стеснялась. Знаю, не любит, если болен. Но если на Стромынке – там с уходом все в порядке. С кормежкой тоже. Мы прорвемся. Там так – боксы за стеклянной стеной, а вдоль коридор. Когда можно и если шеф не против, мы через стекло его увидим. И есть переговорное устройство. Поговорим. Да, Эрик! Могу забыть – дел много и шеф… Пойду-ка я. Действительно, а вдруг, что-то важное? Сейчас найду телефон. С этими словами Луша Костина отправилась искать записную книжку. Дозвонилась она на удивление быстро. Но вместо Эрика к телефону подошла Мила. – Здравствуйте, он вас ждал! Только недавно вышел. А как у вас всех? Что вы говорите! Петр Андреевич? И тяжело? Да, это редко, но у меня с подругой тоже было. И тоже в больницу попала. Это недели на полторы. Не повезло ужасно! Но… надеюсь, если без осложнений, так это даже кстати. – Чтоооо? Как вы сказали? – Луша не верила своим ушам. – Не сердитесь! Это я… Просто выскочило случайно. Давайте лучше по порядку. Пожалуйста! Не обижайтесь – я объясню. После сбивчивых извинений и реверансов за эти неловкие слова Луша услышала от Милы вот что. – Мы собрались. И у нас все почти готово. Эрик решил, мы не будем пока ничего тащить. Только детские вещи. Самое необходимое. Он говорит – не надо. И значит, мы налегке. Мы все оформили! Пришлось, конечно… вы понимаете! Не без моральных потерь. Но это все не важно. Я вам сейчас расскажу. Мы… много же времени пролетело. Эрик познакомился с Клинге. Аяс Линой. Мы с ней переписываемся. А я учу немецкий! У меня с этим… с языками… всегда было не так, чтоб очень. Но! Когда стимул – совсем другое дело. Кира пойдет в детский сад. Мне же нужно будет… Ой, я болтаю и болтаю. Лушенька! Я думаю, лучше, если вы запишете. У вас под рукой есть? Ну, хорошо. Тогда я начну! Эпилог Синица промаялся с неделю. Его выписали, доставили домой, но он все еще полеживал. Детская болезнь по-взрослому подкосила этого человека. Он похудел. Скулы на лице обострились. Глаза слегка запали. Петр больше не напоминал веселого дерзкого рыжего мальчишку. На звонки ближних он отвечал очень неохотно. С мамой соглашался немного поговорить, остальных просил звонить на работу. Бюллетенем о здоровье велено было заниматься Луше. Клиенты, старые и не очень, друзья и знакомые и, главное, верные соратники перешептывались горестно – погас! С Ритой… С Ритой он переписывался. Он ей наврал, что болит горло. Если нельзя избежать, приходится открывать рот. Но лучше так! Усы он в больнице сбрил. Луша, допущенная, наконец, « к постели умирающего», увидев это безобразие, заахала. – А где «гордость и краса»? Зачем, Петр Андреевич? Это ж национальное достояние – ваши усы! Фирменный знак Ирбиса! Что ж это такое? Голос девушки прервался. Ресницы дрогнули. Луша вдруг… расплакалась! А народ – тетя Муся, Олег и Мысловский от неожиданности совершенно растерялся. – Лу, ты что это? Ну я… тебе обещаю, я отращу! – Петр вышел первым из ступора. Он стал ее утешать, бормотать смешные словечки, гладить как маленькую по головке. Она не унималась! – Шеф! Вам лучше? Ну, правда же? А вы… вернетесь? Тут Потапыч однажды… Нет, он беспокоился! Но он сказал, вам, верно, надоело, вы бросите… то есть… ну, «Ирбис» и работу, и… и… – Лунечка, какая чушь, я.. .ну давай, я приду на работу, в избушку, хочешь? Тут Луша, старательно приодевшаяся для шефа, который это всегда замечал о одобрял, ощутила легкий, но решительный рывок. Кто-то дернул ее за красное нарядное платье. Она удивилась. Показалось? Луш, мне за рулем пока не велено. Головокружения. Но если кто доставит, я соберу свои дряхлые кости и прикачу! Устроим коротенькое собрание. Поговорим о делах. Пообедаем вместе. Долго, боюсь, я… Нет, не показалось. На этот раз Олег – она заметила – чувствительно пихнул ее вбок. Девушка покосилась на Майскова. И тут! Ой! Да как же это она забыла? Увидела шефа. Расчувствовалась. Непростительная оплошность. Чуть было все не испортила! Надо срочно отрабатывать назад! – Простите меня. Я разнылась. Ну, я соскучилась. Но, знаете, сегодня же пятница? Давайте в понедельник! И вы окрепнете, и наш ремонт… Мы вам не стали рассказывать – не хотели тревожить. Только у нас в гостиной ремонт! Была протечка и… ничего страшного! Мы все уже организовали. Но там пока закрыто. Паркет и стены сохнут. Нельзя открывать! Петр, который было вскочил и засуетился, устал от своего порыва. Он, вправду, был еще слаб. И легко согласился. – В понедельник так в понедельник. Да, братцы, напомните! Когда Герман прибывает? Надо ж встретить! – До этого еще неделя. Не беспокойся, – заторопился Майский, – встретим! Мы решили, Леня – он у нас с двумя языками – поедет в аэропорт. Он их… – Кого, их? – переспросил Синица. – Его! Я оговорился. Он привезет его сначала в отель. А следом к нам. Как ты думаешь, часам к шести удобно? Мы сразу и уговоримся. Приготовимся, все ребята, то есть, кого ты сочтешь нужным, будут. Стол накроем! А там, как скажешь, поговорите о делах… Но в день прилета, если ничего срочного… – Ты прав. Отличный план, Петр откинулся на подушки. – Э, брат, да ты… вот что. Я вижу, как ты устал. Мы отчаливаем! Впереди рабочий день. Тетя Муся останется тебя покормить. Давай, пока! Почеломкаемся и оставим тебя в покое! – Значит, до понедельника, шеф? – Луша виновато протянула свою маленькую ручку, – Не сердитесь. Я больше не буду ныть! – Что ты! Я сразу… наоборот… когда видишь, что у тебя есть друзья, что ты нужен, снова хочется… ну, тогда ты понимаешь, зачем! Он пожал крошечную ручку и поцеловал ее. – Пошли-ка, Лу, или ты снова расплачешься. Опять глаза на мокром месте! – Майский потянул Костину к двери. Они вышли. И тут же явилась с кухни тетя Муся с теплым молоком с медом. – Петенька Андреевич, пожалуйста, понемножку, а то горячо! Петр слушал ее уютный голос, маленькими глотками пил молоко, его неудержимо тянуло в сон… Домодедово – Шератон – агентство «Ирбис» В понедельник начать трудовые будни не получилось. Синица отправился к врачу. А тот отнесся к делу серьезно. Его слушали, осматривали, брали анализы, делали кардиограмму с нагрузкой, мяли и хлопали, пока он не заартачился и не взмолился. И часа через три Петр, измочаленный и злой, окончательно понял, что хочет только домой. Он позвонил своим и извинился.