– Наверное, не знаю. Он покопался внутри, нашел какие-то бумажки, помаду, пудреницу, кисточки для макияжа. Телефона не было. Уайетт бросил сумку и стал искать вокруг машины, но разглядеть уже почти ничего мне мог. – Он к воде пошел? – спросил Уайетт дрожащим голосом. – Не знаю. Он сел к нам у светофора. Я ждала, пока включится зеленый. Он сказал – если я буду слушаться, ничего плохого он нам не сделает. Господи, Бакстер, прости. Прости, что так получилось. Прости, что он заставил тебя плакать. Услышав имя мальчика, Уайетт невольно поднял глаза. Он почему-то не мог подавить в себе желания взглянуть ему в лицо. А оно оказалось совсем рядом. Голова Бакстера свисала с колен матери, и Уайетт мог бы дотянуться до нее рукой. Он смотрел на запрокинутое лицо мальчика, на щеку с темной раной, красный клоунский рот – это не кровь, он батончиком перемазался, понял Уайетт, – на огромные глаза. Глаза неподвижно смотрели куда-то вдаль. Потом слегка моргнули и уставились на него. Уайетт завопил и вскочил. – Он еще не… – Уайетт чуть не задохнулся. Ему не хватало воздуха. Он сглотнул, начал снова: – Мальчик не… Взглянув на миссис Презар, он замолчал. Только теперь Уайетт увидел ее правую руку. Рука лежала на ноге Бакстера, и пальцы сжимали рукоять ножа. Нож показался ему знакомым. Такие ножи продавались в хозяйственном магазине Миллера, они лежали в прозрачных пластиковых чехлах на прилавке, что слева от двери, рядом со стойкой, где висели камуфляжные куртки. Уайетту как-то приглянулся один из них – лезвие двадцать пять сантиметров, с краю зубчики, сталь блестящая, как зеркало. Уайетт его сразу заметил и даже, кажется, попросил посмотреть. На такой нож всякий обратит внимание. А еще Уайетт вспомнил, как миссис Презар выходила из магазина: она прижимала рукой полу куртки. А сумки при ней не было. Миссис Презар проследила за его взглядом и тоже уставилась на нож. Какое-то время она смотрела на него с выражением замешательства, словно понятия не имела, откуда у нее взялась подобная вещь, и для чего вообще она нужна. Потом повернулась в Уайетту. – Это он уронил. – Взгляд у нее стал почти умоляющий. – Руки у него были в крови. Он воткнул нож в Бакстера, а когда хотел выдернуть, нож выскользнул. Упал на землю, а я подобрала. Потому он меня и не убил. И убежал. Рука, сжимавшая нож, была в крови. Кровь окаймляла ноготь большого пальца, костяшки. Капли ее, стекая по рукаву непромокаемой куртки, падали на кожаное сиденье. – Я сбегаю за помощью, – сказал Уайетт, не уверенный, слышит ли его миссис Презар. Он сам себя едва слышал. И не сразу заметил, что держит перед собой вытянутые руки, словно желая защититься. Миссис Презар начала вылезать из машины. Это напугало Уайетта, он отпрянул, однако отступить не смог: что-то держало его правую ногу. Он глянул вниз и увидел, что стоит на развязавшемся шнурке, потом пошатнулся и рухнул на спину. Уайетт лежал на ковре из влажных листьев, а над ним раскинулось небо, которое стало темно-фиолетовым, а кое-где уже загорались яркими желтыми пятнышками самые ранние звезды. Глаза слезились. Он поморгал и сел. Миссис Презар вышла из машины и была от него в двух шагах. В одной руке она держала его кроссовку, в другой – нож. Оказывается, Уайетт буквально выпал из обуви. Правая нога в сером спортивном носке начала мерзнуть. – Это он уронил, – повторила миссис Презар. – Тот, кто на нас напал. Разве я могла? Это же мои мальчики. Я бы их не тронула. Я просто подобрала нож. Уайетт извернулся и вскочил, стараясь не наступать на правую ногу, – не хотел промочить ее на ковре холодных мокрых листьев. Ему хотелось обуться и убежать. Он посмотрел на кроссовку, которую протягивала миссис Презар, посмотрел на нож. Рука с ножом безвольно повисла. Миссис Презар опять перехватила его взгляд, медленно покачала головой, словно споря. – Я бы не стала, – повторила она и бросила нож. Подалась к Уайетту, протягивая кроссовку. – Держи. Уайетт шагнул вперед, взялся за кроссовку и потянул, но миссис Презар отпустила не сразу и только затем, чтобы уцепиться за его руку. Ее ногти больно впились в кожу. Сила хватки его напугала. – Это не я, – сказала она. Уайетт выкручивал руку, пытаясь освободиться. Между тем свободной рукой миссис Презар стала хвататься за расстегнутую куртку у него на груди, за свитер. – А что ты скажешь людям? – спросила она. Перепуганный, он не расслышал вопроса и не придал ее словам никакого значения. Уайетт пытался вырваться. Ее ногти впивались все больнее. Хуже того – она мазала Уайетта кровью – руки, свитер… Кровь была липкая и неприятно теплая. Женщина продолжала наступать. Правой рукой она впилась ему в плечо, и он ее оттолкнул. Она широко распахнула глаза, издала сдавленный крик ужаса и стала царапаться. Ногти вспарывали кожу, глубокие царапины наливались кровью. Тогда он сжал терзающую его руку и стал отгибать пальцы. А затем ударил миссис Презар по лицу, да так, что чуть не разбил себе костяшки. Она пошатнулась и, падая, увлекла за собой, причем руку не отпустила. Уайетт никак не мог освободиться. Он уцепился за ее волосы и стал оттаскивать ее от себя, выгибая ей шею. Миссис Презар всхлипнула, отпустила его руку и попыталась ткнуть кулаком в лицо. И тогда он нанес ей удар по горлу. Женщина упала на колени, обеими руками держась за шею, сгорбившись и тяжело дыша. Затем повернула голову и посмотрела на нож, который лежал позади нее. Правой рукой потянулась за ним, но двигалась очень медленно, и Уайетт успел раньше – схватил нож и замахал им, чтобы отпугнуть ее. Он стоял в двух шагах от миссис Презар, и она смотрела на него сквозь спутанные, окровавленные пряди волос. Он видел только белки ее глаз. Несколько секунд они внимательно друг друга изучали. – Помогите, – прохрипела она. – Помогите! Пошатываясь, встала. – Помогите! Лицо Уайетта с левой стороны, там, где она его царапала, сильно болело. Особенно больно было у самого глаза. – Я всем расскажу, что ты сделала, – сказал он. Миссис Презар чуть помедлила, потом повернулась и побежала. – Помогите! – закричала она. – Кто-нибудь, помогите! Уайетт подумал, что надо бы догнать ее и заставить умолкнуть, только он не знал, как заставить миссис Презар умолкнуть, даже если и догонит. И не побежал. Он подошел к машине, оперся на дверцу. Голова кружилась. Миссис Презар убежала уже далеко, ее темная фигура мелькала на фоне серых деревьев. Уайетт немного постоял, переводя дух. Его взгляд упал на Бакстера – тот распахнул круглые глаза, особенно огромные на худом изящном личике. Потрясенный, Уайетт увидел, что мальчик обводит языком губы, словно хочет заговорить. Рана на шее Бакстера тянулась от правого уха вниз. Из нее медленно, толчками, вытекала кровь, заливая сиденье под головой мальчика. Уайетт посмотрел, нет ли в замке зажигания ключей, – тогда бы он доехал до шоссе, а там… Впрочем, ключей не было, и только богу ведомо, куда они девались. Кровотечение. Главное в таких случаях – остановить кровотечение. Уайетт видел такое по телевизору. Нужно найти полотенце, свернуть потуже и прижать к ране. И держать, пока не явится помощь. Полотенца не было, но рядом с машиной валялся шарф. Уайетт опустился на колени, поднял его. Один конец шарфа намок в луже и пропитался грязью. Уайетт чуть помедлил, затем свернул его и прижал к шее Бакстера. Тонкий шёлк мгновенно пропитался кровью, и она потекла по рукам Уайетта. Он отбросил шарф и машинально вытер руки о рубашку. Бакстер не сводил от него глаз – голубых, как у матери. Неожиданно Уайетт заплакал. Он уже и не помнил, когда в последний раз плакал. Схватив бумажки, выпавшие из сумки миссис Презар, он попытался их скомкать и прижать к ране, но пользы от них было столько же, сколько от шарфа. Малюсенькие белые клочки не впитывали кровь, а только липли друг к другу. В тусклом свете удалось разглядеть выписку по кредитной карте; на листочке стоял красный штамп: «Платеж просрочен». Уайетт собрался полностью вытряхнуть сумочку, – вдруг там что-то найдется, – но передумал, скинул куртку и стащил с себя белую футболку, в которой обычно ходил на работу, потуже свернул и прижал к ране, надавив на нее обеими руками и почти всем своим весом. Из-за сумерек казалось, что белая майка светится, но потом на ней появилось и стало увеличиваться темное пятно. Почему-то вспомнилось, как Сара прижимала к языку салфетки, и как быстро они пропитывались кровью. Эта ассоциация – Бакстер с перерезанным горлом – Сара Кенсингтон с проколотым языком – породила необычную мысль: молодые страдают ради любви, калечат свои юные тела, и только для того, чтобы понравиться тем, кто их и так любит. Левая рука Бакстера вдруг поднялась. Увидев ее краем глаза, Уайетт едва не вскрикнул – так неожиданно было зрелище чего-то призрачно-белого, двигающегося в темноте. Пальцы Бакстера тянулись к горлу, и Уайетт придумал. Он взял эту руку и прижал к компрессу на шее. Потом нащупал правую ладонь мальчика и положил поверх левой. Отпустил – руки Бакстера остались на месте. Пусть не очень плотно, но они прижимали футболку к ране. – Я на минутку, – сказал Уайетт. Его дико трясло. – Позову на помощь. Добегу до дороги, поймаю кого-нибудь, и отвезем тебя в больницу. Все будет хорошо, только руки не убирай. Все будет хорошо, обещаю. Бакстер безучастно смотрел вдаль. Этот отсутствующий взгляд Уайетту не понравился. Он встал и побежал. Через несколько метров притормозил, стряхнул левую кроссовку и побежал дальше. Уайетт бежал, глубоко вдыхая сырой холодный воздух и ничего не слыша, кроме шлепанья своих ног. Ему стало казаться, что раньше он бегал быстрее, что в детстве для бега ему требовалось меньше усилий. Очень скоро закололо в боку, и он, как ни старался, уже не мог сделать глубокий вдох. Наверное, все от курения. Уайетт нагнул голову и продолжал бежать, кусая губы и стараясь не думать о боли в боку. Оглянувшись, он увидел, что убежал совсем недалеко. И снова заплакал. И начал молиться, с каждым выдохом выбрасывая на бегу слова. – Господи, умоляю, – шептал Уайетт в февральскую тьму. Он бежал и бежал, словно ничуть не приближаясь к шоссе, а только дергаясь между базами: его опять одолело чувство неизбежного поражения. – Господи, помоги мне… Пусть… я буду… бежать… быстрее… пусть… я буду… бежать… как раньше… Последний поворот, – и показалось шоссе. Под фонарем стоял автомобиль, золотистый седан с выключенными мигалками на крыше. Полиция, с облегчением подумал Уайетт. Забавно: он только что вспоминал свое метание между базами, а это, возможно, как раз Трит Рэндэлл. Полицейский вышел из машины и стоял у двери; в сумерках виднелся лишь темный силуэт. Уайетт закричал и призывно замахал руками. Накидка Перевод Елены Корягиной Мы были еще маленькие. Меня звали Красная Стрела, и я спасался от брата на высохшем вязе в углу двора. Брата никак не звали. Он просто ждал в гости приятелей и хотел, чтобы меня вообще не было, но тут я ничего не мог поделать: я – был. Я взял его маску и пригрозил, что открою приятелям его истинное лицо. Брат пообещал наделать из меня котлет и стоял внизу, швыряя в меня камнями. Кидался он как девчонка, а я быстро залез туда, куда он не доставал. Брат уже вышел из возраста, когда играют в супергероев, и потому все были удивлены его увлечением. Целые дни перед Хеллоуином он разгуливал в костюме человека-стрелы, такого быстрого, что земля под ним плавится, когда он бегает. Хеллоуин прошел, и брат больше не желал быть супергероем. Более того, он хотел, чтобы все забыли, что он вообще им был, да и сам предпочел бы забыть, но я ему не давал – сидел на дереве с его маской, а в любой момент могли прийти друзья. Вяз высох много лет назад. При сильных порывах ветра от него отламывались ветки и рассыпались по лужайке, а под ногами потом долго потрескивали кусочки коры. Брат не стал меня преследовать, считал это ниже своего достоинства. Я был в восторге, что опять удрал. Сначала я бездумно лез вверх – видно, впал в какой-то лазательный транс, наслаждаясь высотой и своей детской ловкостью. Брат крикнул, что ему на меня наплевать (первейшее доказательство обратного), но я-то еще не забыл, почему полез на дерево. Присмотрев себе крепкую, горизонтально идущую ветку, на которой можно было посидеть, болтая ногами и доводя брата до бешенства, я расправил на плечах накидку и полез выше. Накидка изначально была моим любимым голубым одеялом, чьим обществом я наслаждался с двухлетнего возраста. За эти годы цвет из темно-голубого стал тускло-сизым. Мама урезала одеяло до размеров накидки и в середине пришила молнию из красной ткани. А еще пришила один из отцовских морских шевронов. На нем была цифра 9, пронзенная молнией. Шеврон прибыл к нам из Вьетнама в сундучке вместе с другими вещами. А отец не прибыл. Мама вывесила на крыльце флаг, посвященный военнопленным, но даже я понимал, что отец ни в каком не в плену. Накидку я надевал сразу, как приходил из школы. Когда смотрел телевизор, машинально пожевывал ее атласную кромку, за обедом вытирал ею рот и, как правило, спал, завернувшись в нее. И вообще не хотел с ней расставаться. Без накидки я казался себе голым и беспомощным. Она была длинная – настолько, что край иногда попадал мне под ноги. Добравшись до ветки, я перекинул через нее ногу и уселся верхом. Не будь рядом брата, который стал свидетелем дальнейших событий, я решил бы, что от страха нафантазировал лишнего, а на самом деле ничего подобного не случилось. Ники стоял внизу, метрах в пяти от меня, смотрел вверх и рассказывал, что именно он со мной сотворит, когда я спущусь. А я размахивал его маской одинокого рейнджера с дырками для глаз. – Ну, достань меня, человек-стрела, – говорил я. – Тебе придется там и поселиться. – Жук-вонючка и тот лучше тебя пахнет. – Все, теперь ты точно покойник, – сказал он.