– Хорошо, я поджарю вам тост. И яичницу, если хотите. Будете? – Конечно. Уж коли сготовите, так на дорогу не брошу. Так всегда говорил Гейдж, когда ему предлагали больше, чем он просил, и хозяйки хохотали в ответ на его слова. Эта, впрочем, хохотать не стала, возможно, потому, что Киллиан не был Гейджем, и в его устах шутка звучала иначе. Она лишь кивнула еще раз, сказав: – Договорились. Вытирайте ноги о… – и осеклась, увидев его башмаки. – Ну и обувь. Как войдете, просто снимите ее и оставьте у двери. – Хорошо, мэм. Перед тем как подняться на крыльцо, Киллиан оглянулся – девочки по-прежнему сидели спинами к нему, не обращая ни на что внимания. Он вошел, стянул с себя башмаки и протопал по холодному линолеуму босыми грязными ногами. Стоило наступить на левую – и щиколотку жалила странная боль. Когда он сел, на сковороде уже шкворчали яйца. – Неудивительно, что вы покалечились. Я ведь знаю, откуда вы тут, возле моего дома. Вы и те, что заходили раньше, – начала женщина, и Киллиан подумал, что она имеет в виду вырезанный на дереве крест, но она вела речь про другое. – Потому что за четверть мили от нас поезд тормозит, когда идет по дуге, и все вы прыгаете, чтобы не наткнуться на Арнольда Удава в Нортгемптоне. Так? Вы ведь там спрыгнули? – Так, мэм. – Боялись Арнольда? – Да, мэм. Слыхал я, что с этим типом лучше не встречаться. – По правде говоря, самое ужасное в нем – кличка. А так-то он никому не страшен. Он старый и толстый, и если кто-то из вас бросится прочь от него, он выдохнется, не успев разбежаться. Да Альфред и бегать-то не станет. Разве что услышит, что где-то по дешевке распродают бургеры. Зато поезд подходит к повороту со скоростью миль тридцать в час, да и на повороте не очень-то замедляется. Прыгать с него гораздо опасней, чем попасть в участок в Нортгемптоне. – Да уж, мэм, – согласился Киллиан, потирая левую ногу. – В прошлом году оттуда пыталась спрыгнуть беременная, врезалась в дерево и сломала шею. Слышите меня? – Да, мэм. – Беременная, совсем девочка. Бродяжничала вместе с мужем. Вам стоит поделиться этой историей с остальными. Лучше не слезать с поезда, пока он не остановится. Вот ваша яичница. Тост джемом намазать? – Если не трудно, мэм. Благодарю вас, мэм. Слов нет, как пахнет! Держа в руках кухонную лопатку, женщина облокотилась на столешницу и следила за тем, как Киллиан ест. А ел он жадно. Оба молчали. – Что ж, – сказала хозяйка, когда тарелка опустела, – поджарю-ка я еще парочку. – Да нет, не нужно. Вполне хватит. – То есть добавки не хотите? Он заколебался, не зная, что ответить. Вопрос был непростой. – Хотите, – определила она и разбила в сковороду еще два яйца. – Смотрюсь настолько голодным? – Не то слово. Как бездомный пес, рыщущий на помойке в поисках объедков. Когда она снова поставила перед ним тарелку, он сказал: – Если вам нужно что по дому сделать, мэм, я буду только рад. – Спасибо, ничего не надо. – А все ж таки подумайте. Я ценю, что вы меня в кухню пустили. Я не какой-нибудь там, работы не боюсь. – Откуда вы? – Миссури. – Так и думала, что с юга. Забавный выговор. А направляетесь куда? – Не знаю. Она прекратила расспросы и смотрела, как он ест. Потом вышла, оставив его одного. Доев, Киллиан посидел в нерешительности, гадая, не стоит ли уйти. Пока он колебался, женщина вернулась, держа в руках пару черных ботинок и черные же носки. – Примерьте-ка, подойдут? – Нет, мэм, не стоит. – Стоит, примерьте. Надевайте, надевайте. На вид размер ваш. Он натянул неожиданные обновки. Наделись они легко, даже на левую, однако боль все равно проснулась, и он прерывисто вздохнул. – Что с ногой? – Подвернул. – Когда прыгали с поезда? – Да, мэм. Она покачала головой. – А кто-то может и разбиться. И все из-за глупых страхов перед толстым стариком, у которого зубов-то штук шесть осталось. Ботинки оказались великоваты примерно на размер. Каждый застегивался на молнию, черная кожа блестела и лишь чуть-чуть потерлась на носках. Похоже, их почти не носили. – Ну как, подошли? – Вполне. Только не могу я их взять. Слишком уж новые. – Бросьте. Мне они ни к чему, а муж уже никогда не наденет. Погиб в июле. – Мне очень жаль. – А мне-то как, – отозвалась она, не меняя выражения лица. – Хотите кофе? Кофе-то я вам и не предложила. Он промолчал. Она налила им по чашке и тоже села за стол. – Попал в аварию. Грузовик Управления работами[5] перевернулся. Пять человек еще погибло, кроме мужа. Возможно, вы читали. Было в газетах. Киллиан не ответил. Об этом происшествии он не слышал. – Машину вел мой муж. Ходили разговоры, что это он виноват, замечтался за баранкой. Расследование было. Что ж, наверное, виноват. – Она помолчала. – Так что, может, и к лучшему, что погиб. Как бы он жил с такой виной? Съела бы его изнутри. Киллиан снова пожалел, что он не Гейдж. Гейдж нашел бы, что сказать. Потянулся бы через стол, взял бы женщину за руку. А Киллиан сидел в ботинках погибшего и отчаянно искал подходящие слова. – Хорошим людям часто не везет, – наконец промолвил он. – Самым добрым. Без всякой причины. Просто вот так складывается. Если вы не уверены, что он виноват, к чему изводить себя дурными мыслями? Близких и без того тяжело терять. – Что ж. Попытаюсь не изводить, – согласилась она. – Мне очень плохо без него. Но я стараюсь благодарить Господа за те двенадцать лет, что мы были вместе. За наших дочерей. У них его глаза. – Да, – подтвердил Киллиан. – Они тоже никак не придут в себя. Не понимают, как дальше жить. – Да. Они посидели еще немного, и женщина сказала: – У вас, похоже, тот же размер. Могу предложить вам одну из его рубашек и брюки. – Не надо, мэм. Мне неловко. Брать у вас одежду бесплатно. – Бросьте. Какая тут может быть плата? Я стараюсь не впадать в уныние и искать в испытаниях хоть что-то хорошее. Буду только рада поделиться. Женщина улыбнулась. Прежде Киллиан думал, что ее собранные в пучок волосы отливают сединой, но теперь, когда в одно из окон заглянул жиденький луч света, оказалось, что они просто очень светлые, как у ее дочерей. Женщина вышла. Пока ее не было, Киллиан перемыл посуду. Вернулась она с парой брюк цвета хаки, подтяжками, теплой клетчатой рубахой и бельем. Провела Киллиана в комнату за кухней и вышла, пока он переодевался. Рубаха была великовата и слегка пахла другим человеком – не противно, просто слабый запах трубочного табака. Киллиан еще раньше заметил трубку из кукурузного початка на каминной полке над плитой. Он вышел, держа под мышкой грязную, изорванную одежду и чувствуя себя нормальным человеком – чистым и свежим, с приятной тяжестью в желудке. Хозяйка сидела за столом, держа один из его старых башмаков. Она слегка улыбнулась, трогая заляпанную грязью полосу мешковины. – Да уж, эта обувка заслужила отдых, – кивнул Киллиан. – Мне прямо неловко, до чего я ее довел. Она подняла голову, молча разглядывая его наряд. Перевела взгляд на брюки. Киллиан закатал штанины на щиколотках. – Не пойму, одного вы с ним размера или нет. Мне казалось, он выше, но теперь уже не уверена. Возможно, это только причуды моей памяти.